Страница 14 из 31
Одна мысль о привычных действиях успокаивала. Не чай, собственно, был ей сейчас нужен, а само ощущение, что в мире осталось нечто постоянное. Любимые кружки на месте. Зарождается над ковшиком с молоком терпкий аромат масалы — только их с Ксюшей чая, поскольку… Рука, отсыпавшая специи, дрогнула, но Даша продолжила мысль. Поскольку Костик терпеть не мог ни имбиря, ни прочих восточных специй. А вот они с Ксюшей обожают. И их с дочерью вечерние посиделки на кухне были, есть и будут, что бы ни случилось в этом страшном мире.
— Ты просто забыла, мам.
Дочь пристроилась с ногами в уголке кухонного диванчика, покосилась сочувственно.
—… А я тебе тогда сразу передала: баба Люба сказала, что будет через две недели, не раньше. Она ещё добавила, что попробует за нами присмотреть. Да, и сказала, это важно: чтобы ты до её приезда ни с кем ни о чём не договаривалась и ни на что не соглашалась. Прямо-таки несколько раз повторила, чтобы я запомнила. Ты теперь всё соображаешь, да? Ма-ам! А то ты была как… как зомби. Ой, прости!
— Чтобы ни о чём не договаривалась? — растерянно переспросила Даша. Руки тем временем сами помешивали молоко и уменьшали пламя конфорки.
— И ни на что не соглашалась! — старательно повторила Ксю. — Это важно. Очень. Мам, я вот сейчас подумала: может, папа…
Она запнулась, опустила глаза. Заёрзала.
— Ну-у… бывает же так иногда… Вдруг он там наследник кого-то-чего-то оказался, или тайну какую-то знал, а оно теперь к нам переходит? Бывает же. Семейные реликвии там всякие… И на это «что-то» есть желающие. А баба Люба об этом знает, но по телефону говорить опасается… Это что же, за нами теперь другие наследники начнут гоняться? Как в кино?
Даша только вздохнула.
— Детективщица ты моя…
Ещё немного помешала деревянной ложкой горячее варево, постепенно окрашивающееся в кремовый цвет. От знакомого пряного запаха вдруг навернулись слёзы. От воспоминаний, оттого, что больше никто не придёт на кухню, чтобы недовольно покрутить носом и побурчать: «Опя-ать экзотику развели…» Господи, лучше бы ворчал и бурчал, но был бы жив…
Пахнуло холодным дыханием Реального Мира.
Был бы жив. Но где-нибудь на чужой кухне. Вернулся бы? Смогла бы простить? Уже не узнает. Но даже если бы вернулся — прежнего тихого счастья больше не было бы. Потому что есть память, сохранившая обидные слова, потому что до сих пор больно от предательства — а оно тоже не забудется, пусть муж и искупил вину так страшно… Спасибо тебе за выдумку, мозг. Отличный был ход с непохожим на себя Костиком, этакая подушка безопасности, чуточку смягчившая возвращение. Но… чтобы бороться с горем, нужно его сперва принять. Признать.
В конце концов, первый раз им, что ли?
— Доча, может, мы подумаем об этом завтра, на свежую голову? А заодно позвоним Любови Павловне, узнаем, не нужно ли ей чего. Раз болеет, наверняка из дома не выходит.
— Мы к ней поедем? — выдохнула вдруг Ксюша. — Мам, давай не на три дня, а? Давай на все весну и лето, как прошлый раз! У неё всегда так здорово!
Всё внутри Дашки запротестовало. Сниматься с места, собираться в дорогу, трястись за сто километров на автобусе или такси, кое-где по просёлку, по мартовской грязи, а потом, приехав, разговоры разговаривать, а главное — терпеть сочувствующие взгляды?.. Ей бы сейчас забиться в уголок, и чтобы никто не трогал! Но тут же она представила, как они втроём с Ксю и бабой Любой начнут сажать в ящичках рассаду, а позже — пересаживать в торфяные горшочки; как переберут прошлогодние травы, а заодно перетряхнут весь старый дом, устроив весеннюю уборку. Вот уж не в пример лучше, чем отсиживаться в квартире! А потом настанет пора открывать старинный погреб, которому уж век с лишним, но до сих пор кладка свода не крошится, стоит, как заговорённая… Они переберут и выставят на солнышко семенную картошку; на грядках к тому времени проклюнется первая зелень, а в палисаднике затюльпанятся, закрокусятся клумбы, раскроются шапочки мусариков, вспухнут толстые свечки гиацинтов…
Сроду Даша не любила огородные работы и никогда добровольно к ним не рвалась. Ещё в детстве спину сорвала. Но, при всей нелюбви, нельзя было не признать, что в своём хозяйстве и зимой, и летом куда больше дел, чем в городе, а это сейчас самое то — загрузиться по полной, чтобы на тоску не осталось сил.
— А работа? — вдруг спохватилась она. — А твоя учёба?
— Мам, да у нас полшколы на удалёнке! Нашим преп о дам всё равно, откуда мы домашки высылаем: отсюда или из Швеции. Да хоть с Марса! А Интернет в Курапиках есть у бабушкиных соседей; подключимся к их линии. Вот и будем все при делах. Поедем, а?
Даша только вздохнула. Глянула на дочь скептически… и похолодела.
У той на шее, чуть ниже уха, вспухало знакомое багровое пятно. А над ключицей — ещё два, поменьше. О, нет. Только не это.
— Поедем, — ответила практически спокойно, даже оживившись, насколько смогла. — Вот только на работе договорюсь, прямо сегодня, чтобы скинули с меня статотчётность. Договорюсь — и завтра же едем.
Без паники. Эти жуткие пятна у Ксюши — явно от стресса, и только от него. Шутка ли — отца похоронить! Они уедут в деревню, где тишина и покой, где солнце, домашние вкусности, речка и лес. Земля. Цветы. Простецкий добрейший Шарик, три кошки-мурлыки и сплошные положительные эмоции. Жизнь наладится, баба Люба поможет, как тогда… и зловещие признаки пропадут. А если нет…
Пропадут обязательно. Ты только держись, Дашка.
***
Курапики встретили гостей на удивление тёплым мартовским солнцем, надсадным галдежом грачей, дерущихся за гнёзда в посадках вдоль просёлков, и бессчётными кварталами совхозных садов, синеющих купоросом. А ещё — новёхонькой асфальтовой дорогой, проложенной от съезда с основной трассы до самого села, не такого уж и маленького, как можно было бы решить из-за чирикающего ласкового названия. Здесь, в отличие от некоторых деревушек, дома на единственной длиной улице были пронумерованы, как и положено; но почему-то Даша в каждый приезд всё забывала глянуть, каков же последний порядковый номер. Бабы Любы дом числился вторым, а в качестве жилого был вообще первым, потому что табличка «1» уже много лет ржавела по соседству на развалюхе с провалившейся крышей, с которой когда-то, собственно, и начались Курапики.
А так… село как село. Покрепче иных прочих, таких же, запрятанных в садах, в стороне от федеральных трасс. Сказывались относительная близость к столице — каких-то двести километров — и обилие «понаехавших» москвичей-пенсионеров, как здешних уроженцев, так и их знакомых. Заколоченных или обветшалых строений здесь не осталось, за исключением развалин под «номером первым», с юридически живыми, но никому не известными владельцами. Ещё в постперестроечные времена здешний народ понял, что на помощь от доброго дяди-чиновника лучше не рассчитывать, и засучил рукава. Кому-то хватило достатка обновить крышу, укрепить и отделать сайдингом стены, кто-то пристроил тёплую мансарду, облагородил двор. А иные, расчистив место, возводили с нуля новые коттеджи, а потом просто заваливали старое жильё, разбивая на этом месте клумбу или газон. Благо, земли тут нарезалось в своё время соток по сорок на хозяина, да рядом примыкали луга; было, где развернуться.
Впрочем, баба Люба на доставшемся ей когда-то в наследство наделе не особо усердствовала. Немного картошки, овощей, зелени — и хватит. Только для себя, никакого там «на продажу», делать ей, что ли, больше нечего? Да ещё под настроение обихаживала старый сад с беседкой и зарослями малины — для души. Чтоб было где в летнюю жару посидеть, отдохнуть со вкусом.
Для той же душевной цели имелись тут и стол под старым каштаном, и летняя кухня с навесом. Трава-мурава, которую неизвестно кто и когда косил, стелилась нежным ковром по двору и саду, лаская и радуя босые ноги. Но главное для Даши, как для городского жителя, было то, что во владениях Любови Павловны ещё ни разу не встретился ей ни клещ, ни кусучий муравей, ни комар-кровопийца. Даже на Друге — здешнем добродушном кобеле — не водились блохи! Не говоря уже о вальяжных здешних кошках.