Ливонское зерцало

— У нас всюду свои люди, — заверил Бенедикт-Альпин. — И руки у нас длинны, далеко могут достать...

Николаус хотел ещё спросить про реликвии, но тут громкий рык — рык хищника — послышался из тёмного угла.

Некое огромное тело, что-то косматое с двумя светящимися, как уголья, точками беззвучно выкатывалось на свет. Это было огромное, под потолок, существо, сидящее на фуре...

— Бафомет!.. Бафомет!.. — восторженно-почтительно воскликнули братья и сёстры и пали ниц.

Николаусу не оставалось ничего иного, как тоже распластаться на полу. Повернув, однако, голову, Николаус во все глаза, удивлённый, потрясённый даже, смотрел на Бафомета. Будто продолжилось действие вина, дурмана, и новое видение, сколь величественное, столь и кошмарное, явилось ему.

Впрочем Николаус довольно скоро понял, что исполин на фуре не был кем-то живым. Это только с первого взгляда почудилось Николаусу, что Бафомет — живое существо. Бафомет являлся чучелом, внушительных, правда, размеров, но чучелом и, без сомнения, талантливым механическим сооружением. Исполинский козёл с огромными витыми, крытыми золотом рогами, горящими глазами, с длинной косматой шерстью сидел на фуре, поворачивая в разные стороны голову, будто разглядывая присутствующих, шевелил ногами и постукивал о фуру копытами; из ноздрей его валил дым. Время от времени Бафомет издавал грозный рык. Сильно пахло горелой серой...

Козёл этот, великолепное творение, прямо-таки потряс ведьм и колдунов:

— О, Господин! Ты опять среди нас! Это честь!..

— Мы обожаем тебя! Возьми нас!..

— Разрушь нас! Сделай счастливыми!

Какая-то женщина, взбежав на подиум, простёрла к Бафомету руки и звонким голосом воскликнула:

— Мастер, помоги нам!

И тогда все поднялись с колен и вторили:

— Помоги нам, Мастер!..

— Нам, Мастер, помоги!..

— Мастер, нам помоги!..

— Помоги, Мастер, нам!..

Женщина, взбежавшая на подиум, повернулась к толпе и сорвала с себя харю вепря.

Николаус узнал... госпожу Фелицию, баронессу Аттендорн.

— Матушка!.. Матушка!.. — возликовала толпа.

Матушка Фелиция заговорила торжественным голосом:

— Братья и сёстры! Совсем уж близок великий день, которого мы всё ждём с таким нетерпением...

Бафомет жарко дышал у неё за спиной.

Фелиция продолжала, раскраснелось лицо:

— В тот день я представлю вам нашего Владыку. И вы увидите Антихриста воочию. И это будет последний день апостола. И это будет первый день новой эпохи — эпохи Сатаны, эпохи чистого Зла, эпохи торжествующих Смерти и Разрушения. Радуйтесь, братья и сёстры!

Всё собрание разразилось восторженными криками. Сатанисты хлопали в ладоши, топали ногами, блеяли, как овцы и козы, рычали, как волки и собаки, гукали, хрюкали, крякали, квакали, испускали во славу Дьявола ветры (да кто погромче, да кто попротяжнее; ревниво косились один на одного), смеялись, свистели и пели. Кто во что был горазд!.. Некоторые под шумок уже ощупывали друг друга, пытаясь определить, кто рядом — мужчина или женщина; сноровистые руки шастали под мантии и плащи...

— Отслужим же мессу, братья и сёстры! — призвала Матушка Фелиция. — Покажем Господину нашему, как мы его любим, как ему поклоняемся!..

— О, Мастер! Помоги нам! — гудела толпа.

Николаус не уследил, откуда в руках у Фелиции появилась глубокая и широкая чаша — потир.

Фелиция, трижды поклонившись Бафомету, — по обычаю ведьм, наоборот, — подошла к нему.

Бафомет склонил голову и как бы изумлённо смотрел сверху вниз на Матушку Фелицию. Николаус видел, что идол, будто живой, улыбался... Бафомет улыбался, обнажив ослепительно белые зубы и слегка тряся бородой.

— Помоги нам, — попросила Матушка Фелиция и поставила потир у ног Бафомета.

Идол, устрашающе громко, пронзительно проблеял и помочился в потир. Матушка Фелиция с весьма важным серьёзным видом, словно совершала священнодействие, окропила мочой Бафомета толпу. Чёрное кропило так и мелькало в воздухе; обильные брызги, остро пахнущие серой, разлетались веером. В свете факелов над толпой вспыхивала радуга.

Отставив потир, Матушка Фелиция запела некий гимн искажённым — хриплым, отвратительным — голосом. Не по-латыни, не по-гречески, не по-немецки — она пела на языке тарабарском, в коем непосвящённый не поймёт ни слова. И Николаус ни слова не понял.

Толпа подтягивала ей. Толпу потихоньку охватывал восторг. Скоро колдуны и ведьмы, почтенные волшебники и старые карги, ворожеи и заклинатели, инкубы и суккубы, обняв друг друга за плечи, раскачивались из стороны в сторону и пели, пели... Всё громче были их голоса, всё стройнее хор. Бафомет в такт гимну покачивал золотыми рогами, постукивал копытами, иной раз подмигивал озорно и бесстыже или щерил зубы. Очень нравился ему гимн в его честь...

Закончив петь, Матушка Фелиция позвала на подиум привратника. Бенедикт-Альпин легко, будто был невесомый, взбежал по ступенькам, быстро подошёл к Бафомету и поцеловал ему копыто. Николаус глазам не поверил: привратник парил над подиумом — не высоко, на несколько пядей всего, но парил. И догадался Николаус, что Бенедикт-Альпин — демон. Он огляделся и увидел, что многие в толпе вот так же, не высоко, парили. В этом собрании немало было настоящих демонов.

Фелиция спросила у привратника:

— Надеюсь, дева Мария готова?

— Она готова, Матушка.

— Тогда зови её, брат Бенедикт.

В полной тишине привратник крикнул:

— Чудо, свершись! Явись к нам, дева Мария!..

Позади ударил гонг.

Все обернулись на звук и увидели процессию. Впереди шли трое мужчин во всём чёрном и с факелами. Лица мужчин были закрыты собачьими харями. За мужчинами следовала молодая стройная женщина, одетая, как Дева Мария. А за ней шли ещё трое мужчин с факелами.

Толпа расступилась.

Когда дева Мария проходила мимо Николауса, он тихо охнул. В этой деве Марии, в сестре почитателей Князя тьмы, он узнал... Мартину. Николаус охнул и невольно отшатнулся.

Мартина никогда не была замарашкой, наоборот, он знал её как девушку опрятную и чистоплотную. А скромные одежды, что она, служанка, всегда носила, скрывали все её прелести; сейчас это стало ему очевидно.

Мартина подняла на него свои чистые небесно-голубые глаза и нежно улыбнулась.

— Хочешь меня погладить, брат Волк? — шепнула она и двинулась дальше к подиуму.

Изумлённый, он глядел ей вслед. Она явно была под воздействием того вина или какого-то иного дурмана, ибо вела себя совсем не так, как обычно вела себя Мартина. Она была смела и чуточку насмешлива. И это, как бы представив её в новом свете, так украсило её! Это сразу поставило Мартину на дюжину ступенек выше; это сделало её высокой, по-своему величественной даже; это заставило Николауса взглянуть на неё другими глазами и увидеть то, чего он прежде не замечал, — красоту её.

Сестра Мартина была восхитительна в голубом и розовом, в наряде Девы Марии. Никогда прежде она не казалась Николаусу столь значимой. Она была сама нежность, она была кротость и совершенство. И в то же время — спокойная уверенность. Ангел во плоти!.. В глазах у неё были любовь и тайна; любовь — никем ещё, кроме Бога, не познанная, тайна — никем ещё, кроме Господа, не разгаданная.

Николаус был ошеломлён, потрясён.

Он понял, что если бы не Ангелика, если бы не глубокое, захватившее сердце его до последнего уголка любовное чувство к Ангелике, то полюбил бы он именно эту женщину, и уж никого бы более не любил; ему подумалось, что жил бы он только для неё, что не считал бы свою жизнь бедной, даже если бы, кроме этой женщины, ничего иного не имел. Николаус оглядел толпу и увидел, каким восхищением горели под харями глаза сатанистов! И подумал, что не только он испытывает к сестре Мартине сильные чувства. Даже как будто ревность всколыхнулась в нём, и это было похоже на сумасшествие; но он сумел взять себя в руки и продолжал следить за действом.

То, что произошло дальше, сразило бы Николауса наповал, будь он человеком слабым...