Страница 1 из 29
Эдмон Лепеллетье
Тайна Наполеона
I
Дверь элегантной спальни во дворце Сен-Клу осторожно приотворилась, и в щель высунулось розовое, задорное личико горничной. Затем, осторожно подкравшись к громадной кровати из красного дерева стиля жакоб, над которой у потолка высилась корона, откуда широкими складками ниспадали большие занавеси с разводами, горничная вполголоса окликнула спящую:
– Сударыня! Сударыня! Уже десять часов!
Из-за занавесок послышался звучный, несколько хрипловатый голос:
– Черт знает что такое! Неужели в этом картонном дворце и поспать-то нельзя как хочется?
– Простите, мадам, но вы сами распорядились, чтобы вас разбудили в десять часов.
– Неужели уже десять часов?! Что за лентяйкой я стала теперь! А ведь прежде, когда я была прачкой, я постоянно вставала ни свет ни заря. Ну, и в полку, будучи маркитанткой, я не дожидалась, чтобы барабаны два раза пробили зарю, а сразу вскакивала на ноги. Но теперь, когда я стала женой маршала, я никак не могу вылезть из этой коробочки. Скорей, Лиза, давай мне мой пеньюар! – И та, которая назвала себя женой маршала, соскочила с постели, разражаясь, словно солдат, градом проклятий, так как ей не удавалось найти чулки, которые она куда-то забросила, раздеваясь вечером.
Лиза протянула ей их, но супруга маршала не увидела и торопливо принялась в рубашке и босиком бегать по комнате, опрокидывая по пути стулья и продолжая ругаться и проклинать. Наконец горничная догнала ее и подала чулки; барыня стала надевать их, не преминув ошибиться ногой.
Да, да, в том, что касалось туалета, супруга маршала не была ни терпеливой, ни искусной: она, невзирая на свое теперешнее высокое положение, сохранила все свои манеры, простоту обращения и грубовато-добродушную веселость прачки из квартала Сен-Рок в дни великой революции и маркитантки Северной армии, армии Самбр-э-Мез и Мозеля, по-прежнему оправдывая приставшую к ней кличку «мадам Сан-Жень».
С того времени обстоятельства сильно изменились, увлекая за собой и мировые судьбы, и судьбу каждого отдельного действующего лица.
Маленький артиллерийский офицер из Тулона, нищий клиент прачки с улицы Рояль-Сен-Рок, превратился сначала в главнокомандующего, потом – в первого консула и наконец – в императора. Слава озаряла его трон, перед которым с унижением заискивали остальные государи мира. Франция с воинственным звоном оружия и с развевающимися знаменами высилась в центре Европы словно громадный лагерь, озаряемый сиянием солнца Аустерлица.
Как и изголодавшийся, худой артиллерист, вынужденный утром 10 августа 1792 года снести свои часы в заклад, так и остальные действующие лица, фигурировавшие в прологе этой грандиозной мировой трагедии, выросли и изменились до неузнаваемости.
Предсказания мага Фортунатуса в бальном зале «Во-Галь» осуществились для Лефевра и его жены почти в полной мере и степени. Быстро подвигаясь по военно-иерархической лестнице, былой сержант гвардии уцелел среди сражений. 18 брюмера он стал дивизионным генералом, комендантом Парижа, слепо доверившим свою судьбу счастью Бонапарта. С тех пор благоволение первого консула и императора никогда не покидало Лефевра. В 1804 году Наполеон восстановил упраздненный институт маршалов Франции. Лефевр был одним из первых, кого император произвел в этот высший чин. В то же время он занимал должность сенатора.
Конечно, нельзя сказать, чтобы Лефевр обладал хоть какой-либо способностью для участия в заседаниях законодательного учреждения. Но сенат 1804 года представлял собой чисто декоративное учреждение, в действительности не обладавшее никакими полномочиями и только соединявшее в своих недрах самых достославных мужей современности. Но хотя Лефевр в качестве сенатора и не отличался особой говорливостью и красноречием, он все же, несмотря на это, пользовался особенным уважением Наполеона. Последний считал его самым храбрым и решительным человеком с обнаженной саблей в руках, но когда вместо сабли маршалу приходилось вооружаться пером, то Лефевр оказывался самым невежественным, самым неспособным из числа всех генералов. Как только приходилось обсуждать план военной кампании, Лефевр в нетерпении переворачивал вверх дном все бумаги, проекты, фортификационные чертежи и крепостные планы, в которых ничего не понимал, и принимался кричать: «Все это чепуха! Пустите меня с моими гренадерами, и я покажу себя неприятелю без всяких ваших бумажек!» – и действительно показывал.
Правда, бесконечно уважая, боготворя императора, своего кумира, он в точности исполнял все его приказания. Наполеон думал, а Лефевр действовал. Он был ядром пушки; куда император направлял его, туда Лефевр устремлялся лавиной, с несокрушимой силой двигаясь вперед без отклонений и отступлений, и перед этой могучей энергией все отступало. Это он имел честь командовать в великой армии императорской пешей гвардией и представлял собой колосс, ставший во главе легиона гигантов.
Однако Лефевр был не только выдающимся воином, но и отменным мужем. Хотя его мундир и изменился, но для своей Катрин он остался все тем же, и орден Почетного легиона, украсивший его грудь, не изменил нежного биения его любящего сердца. При императорском дворе несколько потешались над супружеской верностью этой образцовой парочки, но Наполеон, желавший видеть в окружающих его лицах большую строгость нравов, поздравлял Лефевра и его жену с великолепным примером, который они дают семьям офицеров империи, примером, заметим кстати, которому следовали очень слабо, в особенности же в семье Наполеона.
Тем не менее императору не раз приходилось делать Лефевру замечания по поводу манер и поведения Екатерины.
– Слушай-ка, – сказал он ему однажды, поднимаясь на цыпочки, чтобы взять за ухо гиганта Лефевра, который наклонялся, чтобы облегчить императору его излюбленную ласковую фамильярность, – постарайся внушить своей жене, чтобы она не поднимала юбок, когда входит к императрице; она делает это, словно ей приходится перепрыгивать через ров. Скажи ей, пожалуйста, кроме того, что ей следует отучиться от постоянного чертыхания по всякому поводу. Ты слушаешь, Лефевр?
– О, разумеется, ваше величество, – отвечал маршал, признавая справедливость замечаний императора, но в то же время сильно страдая от необходимости выслушивать их.
– Ну, так вот: твоя жена постоянно готова схватиться с моими сестрами, в особенности с Элизой. Черт возьми! Мой дворец не харчевня, как можно подумать, если послушаешь все эти женские крики и свары.
– Ваше величество! Госпожа Баччоки упрекает мою жену в низком происхождении, в патриотизме и республиканских взглядах. А ведь и мы с вами тоже республиканцы.
– Разумеется, – ответил Наполеон, улыбнувшись наивной доверчивости Лефевра, который, как и большинство старых солдат армии 1792 года, верил, что, повинуясь императору, он служит республике. Для всех этих преданных и наивных людей Наполеон являлся самой коронованной революцией. – Лефевр, мой старый солдат, – продолжал император, – сообщи своей жене, что я прошу ее в будущем избегать ссор с моими сестрами. Можешь передать ей также, что не особенно-то прилично похлопывать себя по ляжкам каждый раз, когда она хочет придать какому-либо утверждению больше убедительности.
– Ваше величество, я передам моей жене ваши замечания; обещаю вам, что она примет их к сведению.
– Если только сможет! – буркнул император. – Я не требую ничего невозможного. Привычки молодости держатся в нас очень упорно. – Он остановился в своем быстром хождении из угла в угол кабинета и сердито сказал: – Что за безумие жениться сержантом! – Вдруг какая-то озабоченная тень скользнула по его лицу, и он прибавил: – Я сделал почти ту же ошибку, что и Лефевр. Он женился на прачке, а я… гм! Правда, против этого еще имеется противоядие в виде развода, но…
Словно желая прогнать неприятную мысль, он поспешно запустил пальцы в карман белого суконного жилета и вытащил оттуда красивую овальную черепаховую табакерку. Открыв ее, он засунул туда нос и обеими ноздрями втянул едкую пыль тертого табака. Такова была его манера нюхать табак.