Только звери

Заверив с помощью Теодора простодушных приятелей в истинности этой басни, Лесли одолжил у знакомого часовщика в городе пятьдесят два будильника, поднял в мансарде две половицы и осторожно разместил будильники между стропилами, заведя их на три часа ночи.

Эффект от согласованного звона пятидесяти двух будильников был весьма удовлетворительным. Мало того, что Луми и Гарри с криками ужаса поспешно оставили мансарду, — второпях они сбили друг друга с ног и, переплетясь руками, с грохотом покатились вниз по лестнице. Поднявшийся шум разбудил весь дом, и нам стоило немалых усилий убедить приятелей, что это была шутка, и успокоить их нервы при помощи бренди. На другой день мама (как, впрочем, и наши гости) снова жаловалась на адскую головную боль и вообще не желала разговаривать с Лесли.

Сюжет с невидимыми фламинго родился совершенно случайно, когда мы однажды сидели на веранде и пили чай. Теодор спросил наших американских гостей, как продвигается их работа.

— Дружище Теодор, — ответил Гарри Душка, — наши дела идут чудесно, просто изумительно, верно, лапочка?

— Конечно, — подхватил Луми Лапочка, — конечно. Здесь предельно дивный свет, просто фантастика. Точно солнце тут ближе к земле, так сказать.

— Вот именно, так и есть, — согласился Гарри. — Правильно Луми говорит — так и кажется, что солнце совсем близко и светит прямо на нас, родненьких.

— Я ведь как раз об этом говорил тебе сегодня утром, Гарри, душка, верно? — сказал Луми Лапочка.

— Верно, Луми, верно. Мы стояли там у маленького сарая, помнишь, и ты сказал мне…

— Выпейте еще чаю, — перебила их мама, зная по опыту, что воспоминания, призванные доказать их духовное единение, могут продолжаться до бесконечности.

Собеседники стали рассуждать об искусстве, и я слушал вполуха; вдруг мое внимание привлекли слова Луми Лапочки:

— Фламинго! О-о-о, Гарри, душка, фламинго! Мои любимые птицы. Где. Лес, где?

— Да вон там, — сказал Лес, сопровождая свой ответ размашистым жестом, объединяющим Корфу, Албанию и добрую половину Греции. — Огромные стаи.

Я заметил, как Теодор, подобно мне, затаил дыхание: хоть бы мама, Марго или Ларри не опровергли эту беспардонную ложь.

— Фламинго? — заинтересовалась мама. — Вот не знала, что здесь водятся фламинго.

— Водятся, — твердо произнес Лесли. — Их тут сотни.

— А вы, Теодор, знали, что у нас водятся фламинго? — спросила мама.

— Я… э… словом… видел их как-то на озере Хакиопулос, — ответил Теодор, не погрешив против истины, однако умолчав о том, что это случилось три года назад и то был единственный раз за всю историю Корфу, когда остров посетили фламинго. В память об этом событии у меня хранилось несколько розовых перьев.

— Силы небесные! — воскликнул Луми Лапочка. — Лес, дорогуша, а мы сможем их увидеть? Как ты думаешь, сумеем мы незаметно подобраться к ним?

— Конечно, — беззаботно ответил Лесли. — Нет ничего проще. Каждый день они летят по одному и тому же маршруту.

На другое утро Лесли пришел в мою комнату с неким подобием охотничьего рога, сделанным из рога коровы. Я спросил, что это за штука: он ухмыльнулся и довольно произнес:

— Манок для фламинго.

Интересно! Я честно сказал, что никогда еще не слыхал про манки для фламинго.

— Я тоже, — признался Лесли. — Это старая пороховница из коровьего рога, в таких держали порох для мушкетов — знаешь, небось. Но самый кончик отломан, так что в рог можно трубить.

Иллюстрируя свою мысль, он поднес к губам узкий конец рога и подул. Получился долгий громкий звук, нечто среднее между голосом ревуна и фырканьем, с дрожащими обертонами. Критически прослушав этот номер, я заявил, что не заметил ничего похожего на голос фламинго.

— Правильно, — согласился Лесли, — но держу пари, что Луми Лапочка и Гарри Душка этого не знают. Теперь мне остается только одолжить твои перья фламинго.

Мне совсем не хотелось расставаться с такими редкими образцами, но Лесли объяснил, для чего это надо, и обещал вернуть их в целости и сохранности.

В десять утра появились Луми и Гарри, выряженные, по указаниям Лесли, для охоты на фламинго. На каждом — соломенная шляпа и резиновые сапоги: Лесли объяснил, что за птицами придется идти на болота. Друзья разрумянились, предвкушая волнующее приключение; когда же Лесли продемонстрировал манок, восторгам не было конца. Они извлекли из рога такие гулкие звуки, что обезумевшие псы принялись лаять и выть, а разъяренный Ларри, высунувшись из окна своей спальни, заявил, что покинет этот дом, если мы будем вести себя, словно сборище оголтелых охотников.

— А в твоем возрасте следовало бы быть поумнее! — крикнул он в заключение, захлопывая окно; эти слова были обращены к маме, которая вышла узнать, по какому поводу такой шум.

Наконец мы тронулись в путь, и уже на четвертом километре прыть храбрых охотников на фламинго заметно поубавилась. Втащив их на вершину почти неприступной горки, мы велели им спрятаться в куст куманики и дуть в манок, зазывая фламинго. С полчаса они с великим прилежанием поочередно дули в коровий рог, но постепенно выдохлись, и под конец производимые ими звуки напоминали скорее горестные стоны издыхающего слона, чем голоса каких-либо птиц.

Тут наступил мой черед. Тяжело дыша, я взбежал на горку и взволнованно доложил нашим охотникам, что они не напрасно трудились. Фламинго услышали зов, да только вот незадача — птицы опустились в лощину за холмом в полукилометре от засады. Если друзья поспешат, застанут там ожидающего их Лесли. С восхищением наблюдал я наглядный пример американской целеустремленности. Громко топая огромными, не по ноге, резиновыми сапогами, они ринулись галопом к указанному холму, время от времени останавливаясь по моей команде, чтобы, судорожно глотая воздух, подуть в манок. Примчавшись мокрые от пота на вершину холма, они увидели там Лесли, который велел им оставаться на месте и продолжать дуть в манок; а он зайдет в лощину с другого конца и погонит на них фламинго. После чего он отдал им свое ружье и ягдташ — дескать, так ему будет легче подкрадываться, — и скрылся.

Теперь пришло время выйти на сцену нашему доброму другу, полицейскому Филимоне Контакосе. Вне всякого сомнения, Филимона был самым толстым и сонливым изо всех полицейских на Корфу; он служил в полиции уже четвертый десяток лет и не продвинулся по службе по той причине, что ни разу никого не арестовал. Филимона подробно объяснил нам, что физически не способен на такой поступок; от одной мысли о необходимости проявить суровость к правонарушителю его темные, с лиловым отливом глаза наполнялись слезами. При малейшем намеке на конфликт между подвыпившими крестьянами во время деревенских праздников он решительно ковылял подальше от места происшествия. Филимона предпочитал тихий образ жизни; раз в две недели он навещал нас, чтобы полюбоваться коллекцией ружей Лесли (ни одно из них не было зарегистрировано) и преподнести Ларри контрабандного табаку, маме и Марго — цветы, мне — засахаренный миндаль. В юности он ходил матросом на грузовом пароходе и научился кое-как изъясняться по-английски. Это обстоятельство вкупе с тем фактом, что все жители Корфу обожают розыгрыши, делало его весьма подходящим для нашей задумки. И Филимона блестяще оправдал наши надежды.

Гордо неся форменную одежду, он тяжело поднялся на холм — живое воплощение закона и правопорядка, достойный представитель полицейских органов. На вершине он застал наших охотников, уныло дующих в манок. Мягко осведомился, чем они заняты. Луми Лапочка и Гарри Душка, как щенята, реагировали на ласковый голос — осыпали Филимону комплиментами по поводу его владения английским языком и с радостью принялись объяснять, что и как. И с ужасом увидели, как добродушно моргающий толстяк внезапно превратился в холодное и суровое воплощение власти.

— Вам известно фламинго нет стрелять? — рявкнул Филимона. — Запрещено стрелять фламинго!

— Но, дорогуша, мы и не думаем стрелять, — ответил, запинаясь, Луми Лапочка. — Мы хотим только посмотреть на них.