Золотой палач

Спокойной ночи Лежа на соломенной подстилке в дальнем углу сарая, я вспоминал процесс казни, чтобы еще раз убедиться, что она не могла не состояться, просто золотой палач из-за моего упрямства затянул свое «кино», а потом неожиданное вмешательство другого урки изменило, пусть ненадолго, ход событий.

В конце вечера, когда Яшка Главный оглашал решение тройки, голос его звучал так же уверенно и твердо:

– Каз-ни… – объявил он и повторил, чтобы до всех дошло: – Каз-ни откладываются на завтра. Желаю спокойной ночи.

Чьи казни откладываются на завтра, не уточнялось. Но сообщено было так, что спокойной ночи после этого ни у кого уже не могло быть.

– Да, а этих, как их… убогих,- заключил Яшка Главный, брезгливо морщась,- гоните прочь!

Сейчас, лежа в сарае, подумалось, что божьих одуванчиков, которые столько прождали на крыльце в ожидании «свежатины», по-своему даже жалко, им ведь тоже приходится в военное время как-то выживать. Пирожки, что выносятся на рынок, небось, и милиция потребляет задарма, и пьяное мужичье, а иной раз и лихие солдатики отнимают. А старухи, небось, и печку разожгли, и котел поставили, а дрова-то нынче тоже на вес золота.

С дров мысли перекинулись на сильное желание закурить и на кресало, которое так глупо было подарено неизвестному Тишкину. Интересно, где он был во время казни, когда все тянули руки? А что было бы, если бы я, не отдав кресало, поджег изнутри свое нынешнее жилье и пусть ценой самосожжения, но обрел бы свободу? Там, в спальне, хозяева они: захотят – прошьют спицей, не захотят – отложат, чтобы помучить. А тут хозяином своей жизни мог бы стать я. Мог, если бы не опрометчивое решение.

И тут закрутилось в мозгах кино, в котором Тишкин, поколебавшись, решает отказаться от подарка. И, отослав его подальше, я взвешиваю кресало на ладони, отламываю от рассохшейся бочки несколько досочек и несу к стене, противоположной двери, чтобы пожар заметили как можно позже. Высекаю огонек, подкладываю сперва паклю, потом солому, а потом заготовленные досочки. Вскоре пылает костер, уже дымится стена, сухие бревна с зловещим шипеньем подхватывают пламя и несут его кверху, под самую крышу. Раздается треск, и доносится крик снаружи: «Горим!

Горим!»

«Да, это мы горим,- злорадно шепчу я.- Вас завтра пришпилят спицей за то, что все проспали». Впрочем, я не хочу им зла, я только представляю свирепую реакцию урок, которых обвел вокруг пальца…

На этом месте я проснулся от теплого света через забитое окошко и голосов снаружи. Кажется, звали меня.

Свидание Голос снаружи еще раз назвал мое имя и добавил:

– Это я, Тишкин!

– Вот уж не ждал,- только и смог сказать я.

– Значит, вот, пришел…

Я не стал делать вид, что обрадовался. Хотя и обрадовался. Именно потому, что созрел для придуманного освобождения.

– Какие успехи?- спросил я, заведомо зная, что успехов никаких нет. Просто наступил его черед сторожить.

А он вдруг ответил:

– Так я нашел!.. Эту… ну… Катерину твою… с косичками…

Я не поверил. Небось, хочет еще и трут выманить…

– Ну и где же она?- поинтересовался я, представляя, как красиво начнет он сейчас врать. Мол, уговаривал и так и сяк, а она не захотела, боится. Да и не знает, кто ее зовет. Может, решится, но не сейчас… Ну и дальше в том же духе. Я и сам бы не хуже насочинял.

– Да здесь, здесь! Она тебя слышит!- воскликнул Тишкин, хихикая радостно.

Я затих, пораженный. Неведомый мне Тишкин оказался придурком не меньшим, чем я.

Пошел и привел. И еще радуется. А она стоит там и слушает. А я молчу. Не знаю, о чем говорить.

– Так ее зовут Катя?- спросил я растерянно.

– Да, меня зовут Катя,- донеслось из-за двери. Я никогда не слышал ее голоса, но сразу узнал. Именно такой красивый голос и должен был быть у нее.- А тебя как зовут?

– Александр Гуляев.

– Саша, значит.

– Да, Саша.

– Послушай, Саша, я не знаю, зачем ты меня позвал…

– Я и сам не знаю,- перебил я.

– Мы с тобой где-то встречались?

– Да… в кино…

– Я так и подумала… Значит, это был ты? Сидел позади меня? Ты еще так на меня смотрел…

– Как я смотрел?- Внутри меня все похолодело.

– По-особенному…

Мы дружно замолчали. Дальше говорить можно было только о чем-то важном. Но рядом с ней стоял Тишкин, и я не хотел, чтобы он нас слушал.

– Тишкин!- позвал я.- Ты еще здесь?

– А где я должен быть?- спросил он обиженно.

– Ну погулял бы…- посоветовал я.- Вокруг сарая, что ли.

– А когда трут отдашь?

– Отдам. Сперва я с Катериной поговорю.

– Поговоришь да раздумаешь,- громким шепотом произнес Тишкин.- А я что, зазря старался?

– Не зазря.

– Тогда давай! А потом можешь хоть до ночи любезничать.- И добавил для пущей убедительности, но прозвучало это как угроза: – Если доживешь до ночи! Так-то!

Я достал трут и подсунул под дверь.

– Забирай! А теперь катись!

– Так зачем ты меня позвал?- спросила Катя.

– Тишкин еще здесь?

– Нет, он отошел. Но недалеко.

– А ты не удивилась? И не побоялась прийти?

– Чего бояться? Тут такие же люди. И Тишкин этот твой… Даже не грубил.

– А он какой из себя?- спросил я почему-то.

– Обыкновенный. Маленький такой, рыжий. Только слишком худой. А за что тебя тут заперли?

– Все равно не поймешь,- проговорил я.

– Я догадливая. Это дружки тебя заперли?

– Да какие они дружки!

– Ну Тишкин твой… Или кто?

– Тишкин только сторожит.

– Тогда кто?

– Да ты все равно их не знаешь. Главный урка Яшка. У нас все урки Яшки…

– У него случайно не голубые глаза?- спросила Катя.

– Голубые.

– Светленький такой? Приветливый, обходительный, да?- Портрет у нее выходил как с натуры.- Он и есть ваш главный урка?

– Да,- нехотя ответил я.

Катя помолчала, о чем-то раздумывая. А потом призналась:

– Я его хорошо знаю. Он жил в нашем доме, в соседнем подъезде. Мы даже с ним дружили в шестом классе. Он такой золотой ангелочек был. Ласковый, курчавый, голубоглазый. А потом у него арестовали родителей, и его забрали. Но отпустили.

А за это время их квартиру уже заняли, и он ночевал на лестнице. Он даже хотел поджечь дом, чтобы отомстить этим… которые в его квартире. И тогда его снова забрали… Но я не знала, что он здесь, в колонии… И это он тебя запер? За что?

– Не скажу.

– А хочешь, я его попрошу и он тебя отпустит? Ведь он добрый…

– Нет,- сказал я.

К чему относилось мое «нет», думаю, Катя не поняла.

– А почему этот… Тишкин говорил так странно, что ты не доживешь до вечера? Это он так шутил?

– Да, шутил,- сказал я.- И твой Яша… он тоже… шутник…

В этот момент воротился Тишкин. Он что-то сказал Кате, и она тут же, не попрощавшись со мной, ушла. Может, обиделась за своего Яшу. А мой страж, как бы оправдываясь, сказал, что скоро придет смена, а тут Катя. Тогда из него тоже пирожки сделают!

– А чего ты трепался насчет вечера?- спросил я.- Готовятся, да?

– Готовятся,- подтвердил Тишкин.- Но что готовят, честно, не знаю.

И тут я решился у него попросить.

– Слушай,- начал я,- сам понимаешь, последние часы… а курить так хочется, мочи нет.

– Да я и сам бы не прочь,- подхватил Тишкин.

– Так, может, того… по последней?

– Да, а где табачок добыть?

– Так травку! Травку!- почти завопил я. Надежда всколыхнула меня до нутра. А там, внутри, полыхало незримое пламя, освободительный пожар, дымом которого я отсюда сейчас уйду.

И вдруг как ушат воды.

– А огня-то все равно нет… – произнес растерянно Тишкин.- Загнал я твое кресало.

Полбухарика дали.- И добавил с сожалением: – А ведь с трутом могли и больше отвалить!..

Ночная гроза До ночи больше ничего не произошло. А ночью разразилась гроза. В окошечко и под дверью почти без перерыва сверкало синим пламенем и грохотало так, что вздрагивал весь сарай, а с потолка сыпалась труха. Хоть бы молния сюда ударила, что ли. У Господа не надо просить кресало, ему оттуда видней, куда направить свой очищающий огонь. Но все рядом, рядом били молнии. Все мимо.