Олигарх

Несчастного жалкого старика мне было жалко, но делать было нечего, не отдавать же его с сыновьями Ротшильдам или лондонским властям.

— Тебя звать Натан? — несчастный затряс головой в знак согласия. — Слушай меня внимательно. Я не собираюсь убивать ни тебя, ни твоих сыновей и если вы будете себя правильно вести, то отпущу вас с миром. Даже Ротшильдам не отдам. Ты, понимаешь что я тебе говорю?

Старик прямо на глазах стал преображаться. Как только он услышал о возможности уйти от меня с миром, то сразу встрепенулся и как-то весь подобрался.

— Я понял, но наверное господин назначит за это свою цену? — я ухмыльнулся, наклонился к нему и шепотом сказал.

— А ты не дурак и очень быстро соображаешь. Конечно, просто так я вас не отпущу. Я не доктор Фауст, но мало с вас не возьму.

Старик полностью взял себя в руки и тихо попросил:

— Только давайте, ваша светлость, мы побеседуем тет-а-тет.

Это предложение было из серии как с языка снял. Мое предложение старому еврею, вероятно одному из доверенных лиц могущественнейшего человека Европы будет уж очень деликатным и щекотливым.

Иван Васильевич без слов понял в чем речь и быстро вышел.

— Сейчас я тебе,старик, объясню что ты будешь делать для меня, —я собрался с духом, еще раз взвесил все за и против.

— Итак, слушай меня внимательно. Мне не нужны миллионы Ротшильдов и я не собираюсь с ними бодаться. Мне нужны мои миллионы, но я хочу их заработать с помощью твоих хозяев. Я понятно объясняю? — старый Натан затряс головой, понятно.

— И ты мне в этом поможешь. Объясняю каким образом. Ведь ты наверняка знаешь обо всех игрищах, которые устраивает твой хозяин, типа продаж британских консолей в день Ватерлоо? Быстро говори, знаешь или нет? — я схватил Натана за грудки и тряхнул.

— Конечно знаю, господин, — быстро ответил ротшильдовский клерк, — и понимаю о чем вы говорите. Я буду сообщать обо всех операциях банка Ротшильда, а вы будите повторять их и как он, зарабатывать деньги.

— Молодец, все отлично понял. Теперь о том, как будешь передавать мне свою информацию. Знаешь новый лондонский клуб — клуб молчунов?

— Знаю, господин. У меня уже есть его членский билет и я там был два раза.

— Молодец, морда жидовская. На ходу подметки рвешь. А теперь слушай меня еще более внимательно. Если вдруг захочешь прийти к своему хозяину с повинной и обо всем ему рассказать, то вспомни мои слова, — я собрался проехаться по еврейским ушам так, что у самого дух захватило.

— Если Ротшильд узнает о проделках твоих мальчиков и о нашем сговоре, то у меня конечно будут проблемы, финансовые в основном. Но разорить меня он никогда не сможет, руки коротки и в России меня никто не достанет. Ты знаешь, кто я такой?

Ответа старика Натана я решил не дожидаться и тут же продолжил.

— У меня сорок тысяч крепостных душ и все они за меня пойдут как один. Если кто-то решит со мною сражаться не на жизнь, а на смерть, то он должен помнить об этих десятках тысяч крепостных, которые будут приходить по его душу. Ты будешь первым, потом твои мальчики, ну а потом и все остальные, — мои слова похоже произвели нужное впечатление, старого еврея опять начало колбасить. Но я решил на этом не останавливаться и продолжил.

— Это одно, что ты должен всегда помнить. Другое, это то, что я, если что, мило улыбнусь и скажу, что старая жидовская собака всё брешит. Я по молодости и простоте душевной пожалел его седины и отпустил с миром, даже отдал ему доносы написанные его сыночками на самих себя, а он, — я развел руками, — ну ты всё наверное понял. Как ты думаешь, кому поверит твой хозяин? Конечно мне, будь в этом уверен.

Клиент похоже окончательно дозрел. Я показал ему на стол, на котором лежали перо и бумага.

— Садись, пиши. Я такой-то такой-то, согласился передавать сведения об операциях банка в обмен на свободу своих сыновей, — я взял написанную Натаном бумагу, прочитал и спрятал в карман. — Сыночкам объясни, что так делать нельзя.

— Объясню, ваша светлость. Объясню. Они у меня будут теперь как шелковые.

— Всё, пошел вон.

Натан бегом бросился из комнаты. Вошедшему Ивану Васильевичу я распорядился отпустить старого еврея и его сыновей.

Через несколько минут он вернулся. За прошедшие недели отставной капитан как-то незаметно стал моей правой рукой и доверенным человеком.

— Алексей Андреевич, не опасаетесь, что они еще какой-нибудь фортель выкинут?

— Не выкинут. Папаша из них душу вытряхнет. Как шелковые будут.

Неожиданно отъезд в Америку теперь уже миссис Мюррей, вызвал у меня большую грусть. Никто не спросил моего мнения, хочу ли я перенестись на двести лет назад. Просто это произошло и всё. И хорошо что я больше ощущаю себя продолжением Алексея Андреевича Новосильского, а не человеком 21-ого века попавшим в тело производства 1810-ого года. Тогда была бы вообще труба. Но то, что осталось со мной из той, прошлой жизни, иногда доставляло неудобства и даже боль.

По большому счету я был здесь совершенно одинокий человек. От прежнего Алексея Андреевича мне правда достались чувства и симпатии к нянюшке и её сыновьям. Какие-то родственные чувства к сестрам, особенно к Анне. Хорошо что начали складываться дружеские доверительные отношения с Матвеем. Но по большому счету этого было мало.

Конечно там, в 21-ом веке, я под конец жизни был котом, который гуляет сам по себе, то бишь огромным индивидуалистом и эгоистом в личном плане, но оставался большим коллективистом и патриотом в глобальном масштабе. Здесь мой коллективизм и патриотизм никуда от меня не делись, а вот быть индивидуалистом и эгоистом как-то не хотелось. А по-русски говоря, захотелось мне завести самую обычную семью: жену и детей. И чтобы жена была самый близкий тебе человек. И конечно что бы были как положено всякие лямуры-тужуры.

До момента появления в Лондоне мне как-то этот вопрос ни где не давил. Я даже удивлялся, как так может быть. Вроде оказался внезапно молодым, судя по всему в организме всё работает как и положено, а вот секса как физиологической потребности не хочется. Хотя с этим я думаю проблем бы не было никаких. Вон крепостных девок сколько под рукой. Но совершенно ничего такого не хотелось.

А вот в Лондоне что-то переключилось и появилась чисто физиологическая потребность в женщинах. А тут еще и Елизавета Павловна со своей новой любовью.

Короче она поплыла к новому счастью в Новом Свете. А я остался на берегу с тоской по женской любви и вниманию.

Проводив матушку, я возвращался в Лондон, размышляя о своей «холостяцкой» жизни. За окном кареты было непонятно что, то ли дождь, то ли снег. Я с тоской подумал, что в России сейчас стоит настоящая зима: снег, трескучие морозы, дети играют в снежки, катаются на санках. Красота!

Неожиданно впереди за поворотом раздались крики и лошадиное ржание. Я опустил стекло и спросил Герасима, сидящего на козлах:

— Герасим, что там?

— Почтовая карета впереди на бок завалилась. Видать с осью что-то.

— Давай подъезжай по-быстрее, может помощь нужна.

Помощь действительно была нужна. Когда мы подъехали и я собрался выйти, раздался такой русский мат, что я от неожиданности оторопел. Что происходит было совершенно не понятно, карета со сломанной осью перекрывала обзор. Я выскочил и бросился вперед.

На дороге стояла накренившаяся на бок карета пассажирского дилижанса следующая в Лондон, а на обочине остервенело дрались на шпагах двое офицеров, вокруг которых метались еще двое: молодая юная особа и какой-то солдатик.

Дрался русский морской офицер и вероятно всего француз, я в иностранных мундирах разбирался не очень. Русский морячок был совсем еще юноша, а его соперник был и старше и опытнее. Фехтовальное счастье явно было на его стороне, он сумел ранить противника в правую руку и тот с трудом отбивался левой.

Вокруг дерущихся с плачем бегали девушка, в которой я сразу распознал соотечественницу и русский солдат, хотя скорее всего это был матрос. Он бегал, плакал, матерился и верещал: