Олигарх

Сделки к моему удивлению прошли как по маслу, сначала были проданы московские дома, а потом и коломенский. Совершенно неожиданно нашелся покупатель и на нижегородскую недвижимость.

В наших московских домах было много всякой всячины, имеющей немалую ценность, в частности были достаточно ценные картины европейских мастеров, дорогая редкая мебель. Я решил продавать всё как есть и в итоге распродажа княжеской недвижимости принесла мне дензнаков больше запланированного.

Сергей Петрович остался в Москве завершать оформление продаж и погашение имеющихся долгов в Первопрестольной, а я направил свои стопы в Петербург.

Снег уже почти везде сошел, реки стремительно возвращались в свои берега и везде было великолепие пробуждения природы после зимней спячки.

Настроение у меня было великолепное. Первые отчеты Яна были полны восторженных фраз, всё получалось намного лучше ожидаемого. Для меня в этом не было ничего удивительного, еще в Новосёлово Петр и Серафим сказали мне, что Ян Карлович после снежной эпопеи пользуется в имении большим уважением и авторитетом, который с каждым днем укрепляется.

До массовых полевых работ дело еще не дошло, шла только подготовка к ним, внедрение новой системы шло успешно и Ян уже не беспокоился о возможном дефиците рабочих рук. Мало того к Осокину, которого назначили помощником управляющего на заокских землях, пришло наниматься несколько мужиков из соседних имений.

Ян переслал мне и первый отчет из Арзинова, там конечно было не так как в Новосёлово, но вполне приемлимо для меня. Дома у Лукоянове и Починках были быстро проданы и Иван спрашивал разрешения вложить часть вырученных денег в реконструкцию трактира. Марфа подробно расписала что и как они планируют сделать. Я тут же написал им о своем согласии.

Еще Иван прислал письмо отца Сергия, который извещал меня, что он принял приход нашего храма. Это меня очень порадовало и я послал Ивану распоряжение о выделение средств на возобновление строительства каменного храма.

Матвей во время прибыл в полк и успел мне то же прислать письмо. В Питере все тоже было без неожиданностей и все мои распоряжения выполнялись. Покупатели на наши дома на Лиговке и Васильевском уже нашлись и только требовалось мое присутствие. Станционный смотритель Сидор Пантелеевич получил увольнение со службы, Матвей захватил его с собой и временно поселил его на Пулковской мызе, где тот сразу же начал что-то мастерить.

Одним словом всё у меня пока получалось. В Твери уже закончили сооружение наплавного моста, я без проблем переправился через Волгу и вечером семнадцатого апреля был в Петербурге.

Абсолютно все в нашем доме собирались на пасхальную службу и мне было очень приятно, что мы так во-время вернулись. Я видел как нервничают мои камердинеры из-за опасения не успеть, да и самому очень хотелось успеть и пойти в храм вместе со всеми.

В детстве и юности я как большинство в Советском Союзе был далек от церкви. Но как многие был крещеным и знал, что на Пасху едят крашеные яйца и говорят что какой-то Христос воскрес. Но это все у меня не вызывало ни какого интереса и я сознательно избегал даже разговоров на эту тему.

Совершенно неожиданно для меня жена перед смертью попросила отпеть её. Попросила и попросила, ничего у меня в душе не ёкнуло. Но во время панихиды со мной что-то произошло, я оказался как бы в другом мире и перестал понимать происходящее. В этот момент ко мне подошла какая-то старушка и тихонько сказала:

— Милок, ты завтра вечерком приходи на службу, а потом с батюшкой побеседуй.

Так начался мой процесс воцерковления. Я по-прежнему избегал разговоров на эту тему, но уже по другой причине. А вот однажды пришлось не только разговаривать, но и пустить в ход кулаки, что бы пресечь хулу на Господа.

Это была еще одна причина охлаждения отношений с зятьями, скорее всего самая веская. Они молчали, но их прямо корежило, когда я шел в храм, особенно в пасхальные ночи.

После своего воцерковления я не пропустил ни одной пасхальной службы и надеялся что и здесь будет так же.

Пасхальная служба мне очень понравилась, все было чинно и благородно, как и подобает быть в домовом храме светлейшего князя. Особенно великолепен был хор, на это дело родитель денег не жалел.

После службы была праздничная трапеза. Организовывал её Степан Дмитриевич и она получилась наверное очень даже ничего. Но я уже был не в состоянии что либо адекватно оценивать. Дорога от Твери была тяжелой, мы спешили, спали урывками, я очень устал и начал засыпать прямо за праздничным столом.

В понедельник, девятнадцатого апреля, я без раскачки принялся за дела и первым делом оценил ситуацию в доме.

Анна Андреевна не подвела меня и оказалась молодцом. Она перешерстила нашу дворню и в нашем доме в итоге оказались только вызывающие у неё доверие. Никаких замечаний на её решения у меня не было. Со всеми хозяйственными делами сестрица замечательно справилась. В доме был идеальный порядок. Покупатели никак не могли дождаться моего возвращения, особенно те, кто желал купить особняк на Лиговке. Желающих купить его было хоть отбавляй и предложенная за него цена оказалась намного выше предполагаемой.

Революция в обеденной зале и на кухне поразила меня больше всего. Родитель держал двух поваров, он был поклонник русской кухни, а матушка предпочитала европейскую, преимущественно французскую, разбавленную английской. Поэтому поваров было двое, француз Анри по найму, специально выписанный из Парижу города и Никанор обладатель редчайшего для крепостного мужика отчества — Аполлонович. Его отец был куплен нашим дедом из-за редкого имени, которым наградил его помещик-самодур.

Время приема пищи, говоря по-армейски, Анна Андреевна установила достаточно строго. Завтрак свободный, кто как встает, при необходимости в десять-одиннадцать перекус напитками и бутербродами. Обед строго в четырнадцать. Затем в семнадцать еще один перекус. И строго в девятнадцать часов ужин. На ночь, с подачи Матвея, не обязательно, но желательно что-нибудь кисло-молочное: простокваша, ряженка, варенец и в редкую стежку кумыс. Полезность этого было его эмпирическим наблюдением.

На Нарвской мызе жили несколько семёй крепостных татар. Крепостное право как таковое у татар отсутствовало, но в середине прошлого, восемнадцатого, века в тех краях было башкирско-татарское восстание и и часть пленных стали крепостными у татарских помещиков. Дед был в тех краях, попробовал кумыс и решил завести его и у себя.

Для этого он купил три татарские семьи и поселил их на Нарвской мызе. Кумыс был не каждый день, а только когда была какая-либо оказия.

Кухня у нас была преимущественно русская, но что-нибудь европейское было всегда на столе, особенно в перекусах.

Дисциплину обедов и ужинов Анна Андреевна установила то же армейскую, явка была строго обязательна. Отсутствовать можно было только по уважительной причине, поставив об этом в известность меня. Практика открытых дворянских обедов была в прошлом, но приглашать гостей не возбранялось, опять же только с моего согласия.

В обеденной зале у нас был большой п-образный стол и Анна Андреевна каждому отвела строго определенное место. Посещение обеда и ужина было обязательно для меня, сестер, в их число входила и Таня, Матвея, нянюшки с сыновьями, Анисьи и Степана Дмитриевича.

Всё, что сделала Анна, конечно еще ожидало моего утверждения, но я ничего менять не стал, только сказал, что бы за столом она нашла место и Сергею Петровичу.

Вечером приехал офицер от генерала Бенкендорфа. Я утром послал ему весточку о своем возвращении и попросил принять меня.

Но Александр Христофорович решил по-другому. Офицер передал мне его письмо, в котором генерал любезно извещал меня, что он сам завтра в восемь часов утра навестит меня. Если я конечно буду не против.

Бенкендорф приехал точно в восемь, минута в минуту. Я пригласил его позавтракать вместе со мной и мы прошли в кабинет, куда и подали завтрак. Была большая вероятность что кто-то уже окажется за столом, а мне даже присутствие сестры и её жениха было не желательно при разговоре с генералом.