Ведьма без ковена

В солнечном сплетении жгло, будто старые стервы ставят мне клеймо. Пальцы скребли по теплой земле, ломая ногти, глаза слезились от ветра и невозможности выплеснуть агонию в крике, я выгибалась и брыкалась, дорого отдавая свою жизнь. Я слышала, как старухи сдавленно шипели и злобно перекрикивались на непонятном языке.

А затем меня пронзила боль.

Нет.

БОЛЬ.

С сиплым криком я села, чуть не снеся полку с книгами. Давно собиралась её перевесить, да всё никак руки не доходили. Тем более, что жила я теперь на съемной квартире, а к маме приходила не в каждый выходной, да еще и оставалась с ночевкой.

Простынь сбилась, одеяло скомканной ветошью лежало на полу, как и подушка, а я сидела на кровати голая, а не в любимой пижаме с Принцессой Пупыркой. Я потянулась за сложенной на спинке стула ночной одеждой и застонала.

В центре солнечного сплетения россыпью появившихся за ночь веснушек красовался непонятный знак, кожа вокруг был болезненно-чувствительная, но желая еще раз убедиться в этом я послюнявила палец и аккуратно потерла ноющую звезду.

Вдруг, едва ли на грани слышимости, я услышала скептический хмык. Я оторвалась от созерцания своего обнаженного тела и опасливо перевела взгляд в угол, от куда раздался звук. На темно-зеленом бархате пуфика сидел, подвернув под себя, как приличная кошка-копилка, хвост рыжий лис.

— Привет, — сказал фенек***, скаля передние клычки и смешно подергивая огромными ушами. Перепрыгивая через сброшенное постельное, я как есть, младенчиком, выбежала в коридор и схватила одну из маминых палок для рассады с намереньем дать по наглой рыжей морде, — бить фамильяра глупо. Я могу и обидеться. — Вновь подал голос лохматый.

А я, истерично засмеявшись, сползла по стене, приземляясь голой попой на холодный паркет.

*Хат-йога (горячая), бикрам-йога — это комплекс определенных асан, которые выполняются в прогретом, теплом помещении.

**«Клуб 10000» — для тех, кто занимался сексом в самолете во время полета.

***Лис — фенек — миниатюрная лисица своеобразной внешности.

Глава 2

Добро есть зло, зло есть добро. Летим, вскочив на помело!

Я как-то сразу поверила ушастому, что я ведьма.

Потомственная.

И очень сильная.

Ну еще бы, если уж становиться ведьмой, то только потомственной и очень сильной, а как иначе?

Я — ведьма, а он мой фамильяр, магически одаренный дух, заключенный в оболочку животного, вынужденный помогать мне, потому что так решили высшие силы. Последние слова лис произносит таким язвительным тоном, что выпавшая честь обладания, недостойной мне, разговаривающим зверьком, выглядит сомнительным благом.

— Сколько их было? — вдруг спрашивает рыжий. Он наконец-то заткнулся, перестав стенать по поводу своей незавидной судьбы, и я, в образовавшемся вакууме тишины, пытаюсь переварить свалившуюся на меня новость, завернувшись в простыни.

— Кого? — не поняла я вопрос, вырвавший меня из раздумий.

— Ведьм. Сколько их было в круге? — устало повторяет ушастый, и если бы я разбиралась в мимике лисов, то уверенно сказала бы, что мордочка этого конкретного экземпляра выражала печаль и скорбь.

— Че-четыре. А откуда… — начинаю я.

— Оттуда. — Перебивает меня фенек. — Так мало, их осталось так мало, — сокрушенно качает он головой и огромные уши забавно колышутся в такт, словно ветер треплет вывешенные на бельевую веревку наволочки. Затем потешно, и совсем по-человечески трёт передними лапками мордочку, словно собирается с мыслями. — Так, время скорбеть еще не пришло, мы еще побарахтаемся, тебе надо в Шварц.

— Это где, в Австрии что ли? И зачем?

— Не совсем там, а затем, что тебе нужно забрать родовой гримуар.

— Гримуар, — повторяю я, — а полечу я туда в ступе, да?

— Идиотничаешь? Думаешь я мечтал переродится вот в это вот? — и фенек встает на задние лапы и с негодованием проводит ими по телу, вороша хвост и уши с особенным рвением. — И помогать девчонке без ковена?

— Ну знаешь ли, я тоже от тебя не в восторге, предлагаю разбежаться полюбовно и сделать вид, что ничего не произошло. Старухи мне приснились, ты — плод моего уставшего без отпуска воображения, а я никакая не ведьма, тем более сам говоришь, ковена у меня нет.

И я не блефовала. Мой мозг буксовал, не желая признавать очевидное и переосмысливать стабильное мироустройство, сложившееся почти за четверть века в моей голове. Тем более никаких плюшек от статуса ведьмы я пока не получила. А всё то, что я чувствовала и видела после пробуждения можно отнести на спасительные галлюцинации. Благо мамы дома не было, и она не слышала этот поразительный по своему содержанию диалог.

Лис замер, не веря, что я всерьез. А потом презрительно фыркнул и отвернулся, вперив глазки-бусинки в плотно зашторенное окно.

Не знаю, чем бы закончилось наше молчаливое противостояние, если бы я не услышала сигнал напоминалки на телефоне. Странно то, что одежда, которая была на мне вчера пропала, а влажный рюкзак с документами, кошельком, ключами и даже мобильником, болтался на стуле. Пффф. Странно явно не то слово, которым можно описать произошедшее.

Открыв календарь событий, я зачертыхалась и сразу помчалась в душ, лихорадочно приводя себя в приличный вид. Эту встречу отменить я не могла никак, а неявка грозила бы мне серьезными неприятностями. Дело в том, что мой научный руководитель, курирующий меня в написании кандидатской, очаровательный старикан, по недоразумению принявший вид благообразного одуванчика, имел стержень из вольфрама и гнусный характер.

Как специалист он был лучшим, но к этому прилагалось то, что прилагалось, и я смирилась с придирками, скепсисом в отношении «а надо ли вам это вообще, молодая особа», когда он был бодр и свеж, и «вам бы деток нянчить, милочка», когда он был в язвительном настроении, и регулярной меланхолией по советскому прошлому. Теперь ему втемяшилось устроить мою личную жизнь, и он, вцепившись в меня хваткой бультерьера не разжал мощных челюстей, пока не уговорил на свидание с его внучатым племянником.

Столько дифирамб одному человеку, я не слышала за всю свою жизнь ни разу, что уже настораживало, но не имея особого выбора, я просто смирилась с неизбежным, в конце концов я всегда могу уйти.

Так я думала, запрыгивая в черные джинсы и блузку с рукавами фонариками, с грустью вспомнив почившие в лифте/на поляне кеды, завязала высокий хвост и обула неудобные лодочки на высокой шпильке, чудом завалявшиеся у мамы. Все вещи я перевезла на квартиру что снимала. И к работе ближе, и от мамы подальше.

Нет, родительницу я свою люблю нежной любовью, она моя лучшая подруга, советчица, соратница, а иногда и жилетка, но приходит время отпустить птенчика в полет, размять, так сказать, крылышки. Я вот свои с прошлого года разминаю. И пока довольна расстоянием меж нами и нередкими встречами по выходным.

— Ты куда собралась, болезная? — зашевелился пушистый.

— Не могу остаться, ведьма там я или тореадор, а Гидеоныч мне плешь проест, если его протеже кину. Пойдешь со мной? Только вот куда тебя деть-то… — размышляла я. Оставлять пусть маленькое, пусть магическое, пусть разумное, но животное один на один с мамой, которая должна прийти со смены вечером, я побоялась. Да и пусть развеется, на мир посмотрит, сколько он там веков бесплотным сознанием плавал во вселенском мироздании?

— У тебя удивительно устойчивая психика, Дарья, — услышала я долгожданные комплимент. И решительно пресекла грязные инсинуации по поводу черствости и бездушности. — Я буду рядом и помогу, ведь ты пока не понимаешь, на сколько в твоей жизни всё поменялось.

А затем, без предупреждения, этот блохастый завертелся волчком и с тихим «пуф» стал брошью. Пушистой, рыжей, сваленной из шерсти.