Страница 37 из 46
Все понятно, издали она очень похожа на плавник косатки, каким его рисуют на картинках. Спинного плавника — он расположен ближе к хвосту — все не видно. Киты по-прежнему спокойно дышали в трещине, и было удивительно приятно стоять рядом с огромными животными, такими мирными и в тоже время такими дикими и далекими от человека. Осмелев, мы постепенно придвигались все ближе и ближе и наконец могли бы коснуться кита рукой, но тут один из них погрузил голову глубоко вниз и вслед за тем в прозрачной воде промелькнуло длинное серо-стальное тело; второй тоже нырнул и уплыл. Теперь, когда мы сами видели кишащую рачками и рыбой нижнюю поверхность льда, мы хорошо понимали, почему малый полосатик так часто встречается у кромки льдов. Когда лед разрушается, все жившие в нем животные начинают беспорядочно плавать и бешено метаться и становятся для кита легкой добычей. Пока мы обсуждали все эти вопросы, прошло минут двадцать, киты вернулись в разводье и шумно вынырнули. Теперь они дышали часто и тяжело, выбрасывая мощные фонтаны и то и дело высоко высовывая головы из воды. Видимо, разводьев и участков совсем тонкого льда, который полосатики пробивают головой, было еще мало, киты вынуждены были подолгу находиться под водой и возвращаться каждый раз на старое место, чтобы подышать. Точно так же, как человек, кит должен хорошенько отдышаться, если он долго задерживал дыхание, находясь под водой.
Хотя мы и были теперь почти уверены, что это не косатки, но все же решили не погружаться, пока окончательно не убедимся и не сравним наших китов с изображениями и описаниями в определителе. К вечеру, просмотрев литературу, мы уверились в этом, и нас стала соблазнять другая мысль: а не спуститься ли под воду и не посмотреть ли там на кита? Мне же в особенности хотелось сфотографировать кита под водой. Все это было очень заманчиво, но, во-первых, не представляло никакого научного интереса, а во-вторых, было все-таки не вполне безопасно. Кит, скорее всего, намеренно не причинит вреда, но если случайно заденет человека своим хвостом…
Ясно, что визит к киту вряд ли отвечает требованиям техники безопасности. В другом месте это нас, возможно, не остановило бы, но здесь решили не спускаться.
Появление китов было замечено не только нами, и в тот же день нам пришлось немало выслушать о «косатках». К каждому из нас подходило, по крайней мере, человек двадцать, но сообщения были довольно однообразны: «Видел, косатки плавают, теперь-то вы не будете нырять», — или: «А видал, сколько косаток? Они вас того…» Даже когда мы разъяснили, что это безвредные киты, некоторые не поверили и продолжали настаивать, что это те самые косатки, которые… и дальше следовало описание более или менее кровавого события. Так или иначе, таких «косаток» мы могли не бояться.
На следующий день полоса открытой воды заметно приблизилась к берегу, разрешение выйти на лед и погружаться получили с большим трудом. Правда, там, где мы спускались, внешне еще ничто не изменилось, но мы уже заметили новые признаки, указывающие на близость открытой воды. На тех местах, где раньше лежало два-три тюленя Уэдделла, теперь разместились целые стада по десять — пятнадцать штук в каждом. Мы некоторое время наблюдали за ними, а потом все одновременно заметили, что это какие-то другие звери, не те, что раньше. Подошли к ним, лед еще хорошо выдерживал тяжесть человека. Так и оказалось: наши старые знакомые, тюлени Уэдделла, по-прежнему лежали на своих обычных местах, а стада состояли из тюленей-крабоедов. Крабоед, подобно малому полосатику, — животное открытого моря, он постоянно живет в полосе битых льдов и перемещается вместе с ними. Лишь когда море очищается от льда, крабоеды появляются у берега. Этот тюлень внешне сильно отличается от тюленя Уэдделла, постоянно живущего на одном месте. Он гораздо меньше, тоньше, живее и изящнее, это очень красивое и приятное животное. У крабоеда гибкое туловище, плотно прилегающая короткая шерсть, голова, очень похожая на собачью, с большими выразительными глазами.
Он ловко передвигается не только в воде, но и по льду. Мы долго любовались большим, примерно в двадцать голов, стадом тюленей, тем, как они играли и гонялись друг за другом. Киты по-прежнему высовывали головы из-подо льда, но теперь разводьев стало больше и они не задерживались подолгу на одном месте. Мы благополучно погружались и этот день, и следующий, но потом работу пришлось прекратить.
Открытая вода подошла к Хасуэллу, и решено было, на случай, если лед внезапно взломает, сделать несколько аварийных спусков к воде.
Мы построили лестницы с барьера к морю и сделали еще несколько погружений, выбирая для них тихие, безветренные дни. Но получать разрешение выйти на лед становилось все труднее, а затем мы и сами увидели, что пора кончать: между припаем и берегом образовалась трещина, в ней плавали мелкие льдины и шуга, все скрипело и качалось. Работы со льда были закончены, а спустя два дня лед сломало. Течение проносило мимо Мирного ледяные поля, куски и обломки льда, все пришло в движение, льдины кололись и переворачивались. Огромные ледяные и снежные глыбы, лишившись поддержки, с грохотом рушились с берега в море. Двинулись айсберги, казалось, прочно стоявшие у берега в ледяном припае. Нельзя было спускаться ни с берега, ни со шлюпки, ни как-либо иначе. Невозможно было даже делать спуск к воде, пока не обрушились неустойчивые участки барьера.
На несколько дней наступил долгожданный отдых: двое суток мы вставали с коек только для того, чтобы добраться до столовой. Потом снова взялись за работу, но теперь она не была связана ни с физическим напряжением, ни с риском, — мы перешли к чисто интеллектуальной деятельности.
Хотя основной разборкой и обработкой материала предстояло заняться после экспедиции в Зоологическом институте, уже сейчас следовало обдумать и обсудить полученные результаты, сформулировать первые выводы, словом, сделать начальные шаги к тому, чтобы результаты нашей работы стали действительно научными. К тому же предстоял отчет на научно-техническом совете станции, где, впрочем, не было биологов, да и отчитываться предстояло в основном в выполнении планов, а мы сделали даже больше, чем предполагали.
Каковы же были первые выводы? Мы выполнили уже более 140 погружений, собрали около 90 количественных проб, которые довольно полно представляют распределение донной жизни на глубинах до 50 метров, немало было сделано и других работ: изучено количество и распределение крупных животных, собраны большие коллекции более редких организмов, исследована жизнь на внутренней стороне морского льда, выполнен целый ряд более мелких заданий. Прибрежные воды Антарктики, даже самое мелководье, оказались необычайно богатыми различными животными, видов здесь, по самой грубой оценке, было раза в два-три больше, чем в соответствующих широтах северного полушария. Население дна напоминало население тропических морей: здесь обитало много кораллов, морских лилий и других организмов, характерных именно для экваториальных вод. Это явление можно объяснить влиянием нескольких факторов: многие морские животные Антарктики происходят из богатейших областей Индийского океана и из Южноамериканского района, а заселение Северного полярного бассейна шло преимущественно из довольно бедного Атлантического океана. Прибрежье Антарктиды имело примерно современные очертания много миллионов лет, и донное население в почти неизменных условиях становилось все богаче и сложнее. История же Северного полярного бассейна необычайно бурная: оледенения одевали его сплошным покровом, реки вносили массу пресной воды, похолодания сменялись периодами потепления. Животные должны были приспосабливаться к постоянно меняющимся условиям, выживали лишь наиболее приспособленные, и это не способствовало разнообразию фауны. Нужно учитывать также и то, что в Антарктике многие обитатели глубин могут встречаться на совсем мелких местах, и поэтому на мелководье можно увидеть не свойственных этой зоне животных. Но если вблизи Мирного велико разнообразие животных, то, наоборот, там мало разницы между отдельными участками побережья. Все шесть разрезов, на которых мы работали, оказались примерно одинаковыми, а где-нибудь в Баренцевом море население даже близкорасположенных мест часто бывает совершенно различным. Это объясняется однородностью условий: везде одинаковая температура и соленость воды, всюду одинаковый ледовый покров. Конечно, различие все же есть, но оно значительно меньше, чем в других морях. Немного здесь и характерных комплексов животных и растений, заселяющих дно (биологи называют их биоценозами), но каждый из таких комплексов богат видами. Эти факты имели сравнительно простое и естественное объяснение, но значительно труднее было понять, каким образом на дне существует такое огромное количество животных, ведь в некоторых местах их было 2–3 килограмма на квадратный метр и даже больше. Это выглядело примерно так же, как если бы на одном гектаре пастбища паслось, не получая никакой другой еды, 400 коров, каждая весом по полтонны. Откуда берется столько пищи? (Холоднокровные обитатели моря, конечно, потребляют меньше, чем коровы.) А может быть, пищи на самом деле совсем не так много, но морские животные живут очень долго, десятилетиями и веками? А откуда берется еда — ведь на дне почти нет водорослей, а планктон (водоросли и животные, обитающие в толще воды) развивается лишь тогда, когда сходит лед, т. е. не больше двух месяцев в году? Неужели этот сезон кормит весь год? Едва ли, планктона не так много. Может быть, пища заносится сюда из открытого моря — полоса неподвижного припая не так уж широка, всего несколько десятков километров, а в море есть течения? Но скорее всего донная жизнь существует за счет водорослей, живущих на нижней поверхности морского льда и в его толще. Лед, таким образом, не только не препятствует развитию жизни, но, наоборот, дает пищу всей богатейшей фауне. Однако окончательного ответа мы дать не могли, хорошо и то, что после наших работ можно поставить такие вопросы и предложить примерную программу дальнейших исследований.