Страница 2 из 46
Записка была составлена, но оказалось, что время для подобных работ неподходящее. Международный геофизический год, во время которого были организованы крупные экспедиции в Антарктику, кончился. Антарктическая экспедиция сокращалась, программа на ближайшие годы и число сотрудников были уменьшены. Представители разных специальностей боролись за каждое остающееся место и включить какие-то новые, к тому же недостаточно проверенные работы было практически невозможно. Казалось, записке суждено вечно храниться в профессорском кабинете. Время от времени, бывая в Ленинграде, я заходил в Зоологический институт к Андрияшеву, но никаких изменений не было.
Так прошло несколько лет. Я по-прежнему работал на Крайнем Севере, в небольшом институте, расположенном на берегу Баренцева моря. Постепенно улучшалась методика работ, накапливался опыт погружений, появились и первые научные результаты. Однако это ничуть не приближало к Антарктиде, и можно было думать, что экспедиция туда так и останется далекой, несбыточной мечтой.
Осенью 1964 года я вновь заглянул к Андрияшеву, нисколько не думая, что дело может хоть чуть-чуть сдвинуться с мертвой точки, на которой прочно застряло. Но оказалось, что обстановка в Антарктической экспедиции переменилась и включение в программу водолазных биологических работ становилось реальностью. Изменилось и отношение к нам, как к несамостоятельным, только еще начинающим работникам. Пожалуй, теперь нам доверили бы работы в Антарктике, связанные с немалыми трудностями и большой ответственностью. Дело могло стать серьезным, но для этого нужно было действовать, и действовать быстро. В подготовку экспедиции, или, точнее, пока только ее проекта, оказался втянутым и тот самый Женя Грузов, который четыре года назад посоветовал мне обратиться к Андрияшеву.
Всего две недели спустя мы с Грузовым выступили с докладом о наших целях, способах работы, возможных результатах на научном совете в Зоологическом институте. Присутствовали многие из тех биологов, которые уже бывали в Антарктиде. В нашем докладе было немало недоделок и погрешностей, поэтому намеченная программа была довольно сильно расширена, изменена и дополнена — после этого совет утвердил проект. Впоследствии мы убедились, что план действительно был неплохой, хотя, пожалуй, слишком осторожный: почти по всем разделам он был намного перевыполнен. Важнее всего было то, что программа стала авторитетным и официальным документом — теперь с ней выступал Зоологический институт, головное учреждение по изучению биологии Антарктики. Было бы, однако, преждевременно думать, что организация нашей экспедиции уже решена. Никто из руководителей Антарктической экспедиции не имел раньше дела с водолазными работами, и они по-прежнему считали погружения под лед в Антарктике если уж и не совершенно невозможными, то, во всяком случае, недопустимо, смертельно опасными. Эту опасность не могли оправдать никакие научные результаты, которые, может быть, и удастся получить. Скорее всего, там попросту нельзя спускаться и нечего и говорить о каких-то результатах. Особенно часто упоминались косатки, ужасные морские хищники, которые немедленно проглотят любого, кто не то что нырнет под воду, но хотя бы опустит туда руку или ногу.
Разговоры о косатках прямо преследовали нас, их приходилось вести буквально каждый раз, когда в помещении Антарктической экспедиции заходила речь о наших планах. Правда, к этому времени на зарубежных станциях уже были сделаны первые погружения, но они были немногочисленны и серьезных научных результатов еще не было опубликовано. В Советской Антарктической экспедиции ничего подобного еще не проводилось, опыта спусков под воду в Антарктике у нас никто не имел, а мы должны были выполнить большую научную программу.
Подготовка к экспедиции пока находилась в бумажной стадии: совещания, заседания и обсуждения многочисленных документов следовали друг за другом, так что вскоре и у нас, и у А. П. Андрияшева уже накопились толстые папки с перепиской. Хотя официально никто не выступал с серьезными возражениями против намеченной программы, однако недоверие очень часто проявлялось совершенно явственно. Несмотря на все документы, вопрос о включении нас в состав Антарктической экспедиции оставался открытым, а отношение к нашим работам как к чему-то несерьезному, какой-то эксцентричной затее, сопровождало нас до тех пор, пока мы не начали спускаться в Антарктике, вблизи Мирного. Пока же до этого было далеко, нужно было позаботиться о необходимом снаряжении, о том, как добиться безопасности погружений и, что много сложнее, продумать, какая организация работ окажется наилучшей в условиях Антарктиды. Кое в чем нам помогли советом те, кому уже приходилось бывать на южном материке, но большую часть работ следовало планировать впервые.
Мы чувствовали себя не слишком уверенно, но в ответ на все вопросы заявляли с апломбом, что:
1) погружения под лед вполне возможны,
2) косаток в Антарктике, прежде всего, вообще нет, для человека же они совершенно безопасны, так как не проявляют на него пищевой реакции.
Однако в этом мы сами не были убеждены. Особенно быстро уменьшалась наша уверенность, когда мы разглядывали скелет косатки в Зоологическом музее: 48 острых зубов, каждый длиной в 20 сантиметров, глотка, в которую может пролезть лошадь, грудная клетка, точно остов небольшого судна. «Н-да…» — только можно было сказать, но о том, какое внушительное впечатление это зрелище произвело на нас, мы предпочитали помалкивать. Это было нетрудно, учитывая, что от антарктических косаток нас отделяло 14 000 километров. Во всех случаях мы ссылались на то, что опасность морских хищников для водолаза всегда сильно преувеличивают, к тому же у нас будет специальный ультразвуковой излучатель, который испускает в воде колебания высокой частоты. Существование такого современного устройства было нашим главным козырем во всех разговорах. Правда, именно нам и предстояло выяснить, отпугивают ли ультразвуковые колебания косаток, но мы об этом обычно не упоминали.
Мы были уверены, что действительно сможем работать в Антарктике и готовы ехать туда хоть завтра, но решение о включении наших работ в план экспедиции должны были принять не мы. Два человека сыграли особую роль в том, что мы все же попали в Антарктику. Известный полярник и начальник всей Антарктической экспедиции Е. С. Короткевич не раз помогал нам найти выход из самых трудных положений, а А. П. Андрияшев поддерживал нас как только мог; казалось, даже разговоры о косатках не произвели на него впечатления.
В начале лета, хотя нужное решение все еще не было принято, началась подготовка оборудования. Мы твердо решили, что в экспедицию следует брать только полностью готовое и проверенное снаряжение. Такое решение принимается почти перед любой экспедицией, но мне ни разу не приходилось видеть, чтобы оно было выполнено, мы тоже не оказались исключением. Правда, значительная часть оборудования постоянно использовалась при погружениях в Баренцево море, и его не нужно было специально готовить, достаточно было упаковать в ящики.
Много затруднений возникло с аппаратурой для подводной фотосъемки: ее нужно было довести до полной надежности и потребовалось два месяца испытаний, доделок и исправлений, пока это снаряжение не стало более или менее соответствовать нашим требованиям. Специально для экспедиции предстояло сделать систему подводного освещения, так как никто не знал, темно или светло под антарктическим льдом. Подобным оборудованием нам раньше не приходилось пользоваться, готово оно было в самый последний момент и так и поехало в экспедицию ни разу неиспытанным. Нам повезло: подводное освещение не понадобилось. Восемь ящиков с невероятно тяжелыми аккумуляторами и кабелями совершили путешествие и после многих перегрузок, ни разу не вскрытые, благополучно вернулись назад. Выражения, которые так и сыпались на эти ящики, — а нам пришлось не раз грузить, выгружать и перетаскивать их с места на место — были чрезвычайно картинны.
В начале августа более шестидесяти ящиков с оборудованием было запаковано и отправлено в Ленинград, откуда отходило судно Антарктической экспедиции. Для того чтобы использовать снаряжение, достаточно было их открыть: все уложили так, чтобы ничего не нужно было искать, перекладывать, подгонять и регулировать, Вскоре наш багаж еще пополнился: получили стационарное водолазное оборудование с ручной помпой. Оно предназначалось лишь на тот случай, если все наше автономное снаряжение — акваланги и компрессоры — выйдет из строя. К счастью, этого не случилось, и помпы, водолазные рубахи и шлемы проплавали всю экспедицию на борту «Оби».