Первокурсник

— Как ты себе это представляешь? — усмехнулся Соловей. — Где я жить-то буду? У меня нет тётки в Воронеже, как у Мазина.

— А мне-то какое дело? Тысячи бомжей живут себе спокойно по подвалам, колодцам и чердакам. Живут и радуются жизни. Вот и ты проживёшь. Можешь украсть что-нибудь незначительное и сдаться милиции. Сразу скажу: так многие поступают. Тебя на пару месяцев в тюрьме закроют, вот тебе и крыша над головой, и кормёжка! Пару месяцев отсидишь, а там и лето близко! Тепло! Ночевать можно прямо в тайге, на берегу реки! Костёр, рыбалка, свежий воздух! Красота!… Короче, это не моя проблема. Пользуйся тем временем, которое тебе в больнице осталось, и обдумывай, что тебе из дома взять нужно, и куда ты направишься. Благодари Мазина за шикарную идею. Я имею в виду ту оргию, которую вы хотели с Наташкой и со Светкой Стручковой устроить.

Он усмехнулся:

— Кстати, если ты его прямо в больнице придушишь и тут же сознаешься в убийстве, я только в ладоши похлопаю. Этим как бы много проблем сразу решится. И у его матери, и у тебя. Смотри: лет на десять — пятнадцать ты будешь прекрасно устроен. Крыша над головой, регулярное питание, лечение, охрана! И, главное, масса приятных собеседников вокруг! И всё это абсолютно бесплатно! Будешь жить там как у Христа за пазухой, потому что в этом случае я от тебя отстану. Про мать Мазина я вообще молчу. Поплачет, конечно, немного, но потом успокоится. Представляешь, какая гора с её плеч свалится? На руках сын инвалид, который, пардон, поссать самостоятельно не в состоянии!

Снова повисла тишина. Впрочем ненадолго. Соловей процедил сквозь зубы пару слов, и такая злоба звучала в его голосе, что голые плечи и руки Гриши тут же мурашками покрылись. Сразу стало холодно. Только что в жар бросило, когда услышал, что этот пацан Соловью предложил, а теперь мороз по коже пробежал.

— А может, проще будет твоей Наташке горло перерезать, а? Как тебе идея?…

Снова тишина, которую прервал голос пацана.

— Идея — говно. Не будет проще. — его голос зазвучал тускло и как-то… лениво, что ли? — Дурачком ты оказался, а значит, до утра не доживёшь. Ну что ж, каждый сам своей судьбе хозяин! Прощай, Соловьёв! Мы с тобой больше не увидимся. Не скажу, что меня это очень огорчает…

Вернулся к койке Мазина, угрюмо на него посмотрел:

— Будешь болтать лишнее, тоже копыта быстро откинешь!

Развернулся и вышел вон. А следом за тем и Соловей к его койке подходит. Когда его в больницу два дня назад доставили, хирурги ему три шва на верхнюю губу и два на нижнюю наложили. Морда у него от этого страшной стала. Обе губы вдребезги. Толстые, как оладьи. Нитки чёрные во все стороны торчат. Вся нижняя половина лица разными оттенками красного и фиолетового разукрашена. А сейчас ко всему этому ещё что-то добавилось. Всё лицо на одну сторону перекосило, и правый глаз заслезился. Глянул он коротко на Мазина, промычал что-то неразборчиво и к двери кинулся.

А ещё через некоторое время из коридора шум и крики послышались. Ходячие соседи вышли узнать, что там случилось, а когда вернулись и сообщили, что, судя по разговорам, какой-то парень поднялся на пятый этаж, открыл окно на лестничной площадке и оттуда прямиком на бетонный козырёк над входом в больницу сиганул, он сразу понял, что это был Соловей. Почему-то от этого известия ему стало легче.

* * *

— Мам, а почему ты до сих пор никому не рассказала о нём? Ни в милиции, ни в КГБ. Тебе бы поверили…

Мама пришла к нему примерно через час после того, как Соловей выбросился из окна. Зашла в палату, взглянула на него и нахмурилась. Подошла к кровати, переставила стул так, чтобы он мог её видеть, не ворочая шеей, и уселась. Кивнула:

— Что случилось? Спина болит?

Он осторожно покачал головой и, понизив голос до шёпота, рассказал ей о случившемся. А после этого повторил тот вопрос. Мама только раздражённо отмахнулась:

— Не болтай ерунду! Во что поверят? В проклятье? Хочешь, чтобы меня тоже в психушку упрятали? Тебя на тот шкаф никто силком не тащил!

Поняла она уже, что проклятье здесь совершенно ни при чём. Всё это было проделано только для отвлечения внимания и чтобы побольше жути на них с Мазиным нагнать. И пентаграмму он с той же целью изобразил, и удар молнии за окном. Добился он своего! Похоже, великий мастер в таких делах.

После сегодняшнего разговора в институте она перестала ломать голову над тем, как он всё это проделал. Когда его девушка выбежала из приёмной, и они с ним остались вдвоём, она задала ему один единственный вопрос и получила на него короткий ответ. После этого вопросов больше не осталось. Всё встало на свои места. Вообще никаких вопросов! Аминь!

А спросила она всего лишь о том, действительно ли он в состоянии изменить ход течения событий вечера 7-го ноября? Сам Саша в разговоре назвал это «вернуть ситуацию в исходную точку». Он посмотрел на неё долгим взглядом, пожал плечами и отвёл глаза в сторону.

— Могу, но не буду… Слишком незначительный повод, чтобы вносить изменения в прошлое. А Наташка… Хоть и жалко мне её, но это послужит для неё уроком! Заставит впредь быть более бдительной и не забывать звать меня на помощь в сложных ситуациях. И хватит об этом! Уходите! Вы и ваши родственники за эти дни изрядно мне надоели!

Эпилог

28 февраля 1972 г.

— Вон он, смотрите! — Петруха повернулся к ним и усмехаясь ткнул большим пальцем себе за спину. — Сейчас разденется и начнёт гимнастику делать…

— Долго?

— Что «долго»?

— Долго гимнастику будет делать?

— Не знаю. Не засекал. Минут десять — пятнадцать… Потом снимет с себя вообще всё и пойдёт купаться…

Это Петруха их всех сюда притащил. Впрочем, она не жалела. Ей здесь понравилось. В пятнадцати метрах за спиной железнодорожная насыпь, откуда они спустились. Перед ними костерок потрескивает. От него тепло идёт и сладковатым дымком попахивает. На кирпиче сантиметрах в тридцати от огня две бутылки вина стоят, греются. Метрах в двадцати дальше Ангара плещется. В прозрачной воде камушки разноцветные, над головой синее небо без единого облачка и солнце.

Сегодня довольно тепло. Не ниже минус десяти и тихо. Полное безветрие. Вон Жанна даже куртку расстегнула. Если так дальше пойдёт, то к обеду температура ещё выше поднимется. Да и сейчас хорошо. Воздух чистый, дышится легко. Дымок от костра не мешает, а, наоборот, как будто напоминает о чём-то. О чём-то хорошем из далёкого детства, когда ещё у мамы на руках сидела, и бабушка ещё молодой и красивой была.

Выпили по глотку холодного портвейна и закурили. Хорошо! Впереди целый день свободы!

После слов Петрухи все развернулись в сторону спустившегося на берег паренька. Тот их, кажется, ещё не заметил. Всё-таки до него далековато — метров пятьдесят по берегу. Может, даже больше. Сбросив с плеч тощий рюкзачок, мальчишка неторопливо расстегнул синюю «лётчицкую» куртку с коричневым меховым воротником, стянул её с плеч, аккуратно уложил на выступающее из снега толстое бревно и уселся с нею рядом, чтобы снять с ног валенки.

— Вер, ты уже знаешь, чем на каникулах заниматься будешь? — спросил Стёпа.

— Нет, пока… — она не отрывала глаз от раздевающегося паренька. — Петь, он что, босиком гимнастику делать будет? Прямо на снегу?

— Угу… Я же говорю, чокнутый какой-то! И купаться полезет голышом. Сегодня, может, из-за вас догола не разденется, но прошлые разы голышом плавал. Как он не мёрзнет? Я как-то раз рукой эту воду попробовал — терпеть невозможно, тут же суставы болеть начинают. А ему хоть бы хны! Это ещё что! В прошлый раз он голыми руками здоровенную рыбину поймал и на берег вытащил! С собой потом унёс.

— Да ну! Тут ты заливаешь! — рассмеялся Стёпа. — Или рыба дохлой была, или ты в тот день слишком много выпил! Третьего не дано!

Петруха тоже рассмеялся, но возразил:

— А вот ты дождись, когда он в воду полезет. Увидишь, с какой скоростью он плавает, тогда и поговорим. Ты вон у нас КМС по плаванью, а я на что угодно могу поспорить, что он тебя как ребёнка сделает. Могу свой мопед на кон поставить!…