Моя любимая лгунья

Лила Каттен

Моя любимая лгунья

Пролог

В зале суда народа немного. Не каждый день проводят слушанья по делу мэра города. Вернее, его дочери. Этот – исключение.

Главный подозреваемый – я.

Истец – она.

Дочка мэра и примерная девочка. Единственная дочь и надежда могущественного ублюдка.

Ее пока что нет в зале. И как бы я ни желал видеть мою любимую девочку, сегодня бы предпочел, чтобы она осталась дома. Смотрела свои дурацкие сериалы после того, как выучит очередной предмет к экзаменам и при этом поедала тосты, обмазанные шоколадно-ореховой пастой. В идеале, чтобы накормила ими еще и меня, но здесь не до выбора.

Я бы многое хотел изменить. Изменил бы. Но кто я и кто они? Те, что сидят на скамье позади адвоката и постоянно шепчутся, грозно посматривая в мою сторону.

Она похожа на свою мать. Такие же красивые глаза. Блестящие и очень длинные волосы. Губы… Губы моей девочки сводят меня с ума. Стоит ей их выпятить, когда что-то увлеченно пишет или облизывает, стоит им едва подсохнуть. Когда ей жарко, она сужает их красивой буквой «у» и дует на свою грудь, теребя ткань майки.

Каждое ее движение, иногда и мысль… они мне подвластны. Я знаю их наизусть.

Точнее, знал.

Сейчас я теряюсь в догадках.

Что будет дальше?

Кто мы друг другу теперь? Когда я в дурацком костюме и вменяемым адвокатом наперевес против их знаменитого Шерлока Холмса.

Он сказал, что дело дрянь.

Как же банально все это. Богатая девочка и бедный парень из детдома, которому однажды повезло. Повезло ли?

Вроде бы не стоило даже смотреть на нее. Но кто бы меня остановил?

Никто. Даже я сам.

Ей нужно просто сказать правду. Ту правду, которую знаем мы вдвоем. Не ту, в которой меня обвинили месяц назад. Или же прошло куда больше времени. Я потерял счет бесконечным дням, сидя за решеткой.

Открываются главные двери и наконец я вижу ее.

Павлова Таисия Викторовна.

Она идет ровно. Громко, стуча каблуками, которые терпеть не может. В платье, что облепило ее, словно пытается задушить собой, которое презирает. С высоко собранными в тугую прическу волосами, которую ни за что бы не сделала по доброй воле. Она любит, когда они падают на ее спину, а спереди их поддерживает обычный спиралевидный ободок или моя рука.

Я смотрю. Слежу за каждым движением ее ног, рук, губ.

Тая в черных очках. И я жду лишь одного – когда она их снимет и посмотрит на меня. Это важно. Всегда было важным для нас с ней. Зрительный контакт.

Чтобы понять друг друга без слов.

Мы понимали. Всегда.

Льдинка, как я привык ее называть наедине, располагается рядом с адвокатом. Оборачивается к отцу, который что-то ей говорит и затем садится ровно. Ее пальцы, которыми она держит сумочку, дрожат. Они продолжают дрожать и когда она медленно снимает очки. И когда поворачивает ко мне свою голову.

– Глаза в глаза, Тая. Посмотри на меня, – шепчу про себя.

В этот момент я вижу многое, что скрыто за этой надменностью дочери мэра. Богатенькой мажорки.

Я вижу другое.

Боль, сожаление, страх, приговор.

Она также медленно отворачивается, чтобы камеры, которые снимают репортаж о громком деле, запечатлели всю достоверность огромной лжи, ведь каждый воспринимает ее за чистую монету.

Больше она на меня не смотрела. А вот я не сводил с моей любимой лгуньи своих глаз. Даже когда судья просила меня об этом.

Когда Тая говорила, что я преследовал ее. Втирался в доверие. Брал ее нежное тело насильно.

Разве я мог такое сделать? Поступил бы с той, что стала дороже своей собственной жизни, причинить ей боль?

– Вы узнаете эти простыни, Таисия? – спросил ублюдок-адвокат, поднимая пакет с «уликой».

Бежевая шелковая ткань, окрашенная в темно-алый… цвет ее девственной крови. Я тоже помню их.

– Да, они были в моей комнате на постели… в тот день, – опускает глаза, отворачивается.

Потому что и мне знакомы эти простыни. В тот день мы занимались любовью. Впервые. Любовью… Я стал ее первым. Присвоил себе мою льдинку. Заявил свои права.

А она говорит…

– Арсений Романович Буров, принуждал вас к интимным отношениям?

Все замерли. Каждый ждет своего ответа. Кто-то правдивого, кто-то необходимого сейчас.

– Да.

«Твоя ложь коварна…»

– В тот день, двадцать четвертого июля, господин Буров, насильно принудил вас к сексу с ним?

Шепот стих снова. Не потому, что им важно услышать ответ, маленькой лгуньи. Они уже давно для себя все решили. Просто так положено. Просто камера может не четко записать новую ложь.

– Да.

«Твоя ложь больше не имеет границ, малышка Тая».

– Буров Арсений Романович, вас изнасиловал?

Контрольный. Словно до этого два его вопроса не объявили мне приговор.

Потому что им этого мало. Им нужно услышать это слово из ее уст.

– Посмотри на меня, Тая. Посмотри и скажи, – шепчу себе под нос.

Она молчит, и зал суда заполняет рокот немногочисленной публики, отскакивающий от его прогнивших стен коротким эхом.

Но она поднимает голову и смотрит на меня. А я больше не могу прочесть то, что в ее глазах написано. Потому что моя льдинка, та, кто любила и отдавалась мне со всей чистотой в сердце и разуме со всей любовью, не предала бы меня.

Та кукла, что сейчас стоит там за тумбой не она.

Это другая. Чужая. Не моя…

– Да, – всхлип. – Он меня изнасиловал.

«Твоя ложь – мой билет в чистилище, подписанный твоей изящной кистью».

А ведь я тебя любил также сильно… Но с одной разницей. Я продолжаю тебя любить, а ты нет…

Приговор. Срок. Дорога.

Пять лет, Таисия. Через пять лет я выйду и найду тебя.

Моя красивая предательница…

Моя любимая лгунья…

Глава 1

За несколько месяцев до событий пролога

Вернуться снова в этот дом не то, чего я хотел, уезжая. А вернуться при таких обстоятельствах, еще хуже.

Мне было пятнадцать, когда Камилла Бурова заметила меня, болтающегося по улицам города. Я снова сбежал из приюта. Снова очутился в своей среде.

Не знаю, что она разглядела во мне тогда. Никто обычно не видел дальше разбитого носа и счесанных костяшек. Там, где я рос, приходилось защищаться. А подростки, как известно, бывают жестоки. В том приюте нас было много, и все мы пытались что-то друг другу доказать.

– Привет, – сказала она и я вздрогнул, подняв голову. Светловолосая, высокая женщина в идеально белом костюме смотрела на меня и… улыбалась. Не вынужденно, как бывает чаще всего. Она улыбалась по-доброму, честно и открыто.

Между нами было около метра, а я ощутил ее цветочный аромат, который позже стал для меня ее визитной карточкой.

Мой лексикон исключал слова «мама» и «папа». Позже, мне дико хотелось их произнести. Но я это сделал слишком поздно, о чем сожалею.

Сегодня я вернулся проститься с ними. Меня не было порядка пяти лет. Вместо учебы в институте я собрал свой рюкзак и сказал, что обязательно вернусь, когда придет время.

Оно не приходило. И я продолжал свое путешествие, часто приезжая, даже если на пару часов. Использовал их деньги по минимуму. Подрабатывал где придется. Хотя на карте, что дал мне отец, всегда было больше полумиллиона.

Я не использовал их не потому, что горд, не потому что пытался что-то доказать им или себе. Я просто так решил. Мне всегда требовалось по минимуму. Они подарили мне дом и уют, а я принял ровно столько, сколько мог. И ушел вовремя. Правда, вернуться не успел в срок.

Они перестали отвечать на звонки, и мне пришлось позвонить их родным детям, чего бы никогда ни сделал. Все трое учились за границей и там же устроили свою жизнь. Приезжали редко, но всегда были на связи. Возможно, поэтому мама Камилла решила, что я стану их «потерянным сыном», как она всегда на меня говорила.