Страница 81 из 136
Адепты «критической критики», мнившие себя представителями абсолютного самосознания, утверждали, что все существующее должно быть подвергнуто уничтожающей критике. На деле же «критическая критика», осуждая пролетариат как «некритическую массу», все более и более втягивалась в борьбу против революционных идей и революционного движения. «Против этого вздорного и вредного направления решительно восстали Маркс и Энгельс, – писал В.И. Ленин. – Во имя действительной человеческой личности – рабочего, попираемого господствующими классами и государством, они требуют не созерцания, а борьбы за лучшее устройство общества. Силу, способную вести такую борьбу и заинтересованную в ней, они видят, конечно, в пролетариате» (4, 2; 10).
Книга «Святое семейство, или Критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании» была опубликована в феврале 1845 г. В.И. Ленин в своем конспекте «Святого семейства» подчеркивает: «Маркс подходит здесь от гегелевской философии к социализму: переход наблюдается явственно – видно, чем уже овладел Маркс и как он переходит к новому кругу идей» (4, 29; 8). «Святое семейство» – непосредственное продолжение и развитие идей, сформулированных Марксом и Энгельсом в «Deutsch-Französische Jahrbücher». Вместе с тем здесь совершается переход к новому кругу идей в рамках разрабатываемого основоположниками марксизма диалектико-материалистического и коммунистического мировоззрения.
Рассматривая младогегельянство как продукт разложения гегелевской философии, Маркс и Энгельс считают учение Гегеля, как и немецкий классический идеализм в целом, возрождением метафизики XVII в. Рационалистические системы Декарта, Лейбница, Спинозы, несмотря на присущие им теологические допущения, были связаны с положительными науками. Метафизика XVII в. «делала открытия в математике, физике и других точных науках, которые казались неразрывно связанными с нею. Но уже в начале XVIII века эта мнимая связь была уничтожена. Положительные науки отделились от метафизики и отмежевали себе самостоятельные области. Все богатство метафизики ограничивалось теперь только мысленными сущностями и божественными предметами, и это как раз в такое время, когда реальные сущности и земные вещи начали сосредоточивать на себе весь интерес» (1, 2; 141).
Таким образом, связь метафизических (преимущественно идеалистических) систем с положительными науками отнюдь не вытекает из природы идеализма; она объясняется тем, что положительные науки еще не отпочковались от философии. Когда же этот процесс в основном совершился, обнаружилось, что метафизические системы с их претензией на познание некоей сверхфизической реальности, на создание замкнутой системы завершенного знания вступили в конфликт с действительным развитием научного знания, которое все более и более сосредоточивалось вокруг земных, жизненно важных проблем. Метафизические системы потеряли кредит; они были побеждены французским материализмом XVIII в. Именно в материализме Маркс и Энгельс видят подлинного и непримиримого противника метафизического системотворчества. Основоположники марксизма отвергают господствующее в буржуазной философии представление, согласно которому и материализм представляет собой разновидность метафизического философствования.
Маркс и Энгельс не разъясняют, почему после победы материализма XVIII в. над идеалистической метафизикой стало возможно возрождение последней в немецкой классической философии. Они еще не отмечают основных недостатков материализма XVIII в., недостатков, которые в известной мере были выявлены и подвергнуты критике, правда с идеалистических позиций, классиками немецкой философии; Маркс и Энгельс подчеркивают, что реставрация метафизики XVII в. была победоносной и содержательной, признавая тем самым выдающееся историческое значение немецкого классического идеализма. Однако «после того как Гегель гениально соединил ее (метафизику XVII в. – Т.О.) со всей последующей метафизикой и немецким идеализмом и основал метафизическое универсальное царство, наступлению на теологию снова, как и в XVIII веке, соответствовало наступление на спекулятивную метафизику и на всякую метафизику вообще. Она будет навсегда побеждена материализмом, достигшим теперь благодаря работе самой спекуляции своего завершения и совпадающим с гуманизмом» (1, 2; 139). Маркс и Энгельс, следовательно, считают, что лишь материалистическая философия, обогащенная спекуляцией (т.е. в данном случае диалектическим способом мышления), способна указать правильный выход из противоречий гегелевского учения и идеализма вообще. Речь идет не о материализме XVIII в., а о новом, обогащенном достижениями гегелевской философии, завершенном материализме, который распространяется также на общество. Этот материализм основоположники марксизма называют гуманизмом. Отсюда высокая оценка Фейербаха как мыслителя, материалистически обосновывавшего гуманистическое мировоззрение. Этой оценке не хватает, однако, сознания того, что Фейербах не решил задачу создания целостного материализма, охватывающего и природу, и общество. Разумеется, и понятие «гуманизм» в данном случае неадекватно характеризует философские воззрения Маркса и Энгельса.
Оценивая с материалистических позиций исторические судьбы классической немецкой философии, Маркс и Энгельс критикуют младогегельянство как теорию, которая не способна выйти за пределы гегелевского учения, т.е. за пределы идеализма, и выдает противопоставление одного элемента гегелевской философии другому ее элементу за ее окончательное преодоление. «В системе Гегеля, – пишут Маркс и Энгельс, – существуют три элемента: спинозовская субстанция, фихтевское самосознание и гегелевское необходимо-противоречивое единство обоих элементов – абсолютный дух. Первый элемент есть метафизически переряженная природа в ее оторванности от человека, второй – метафизически переряженный дух в его оторванности от природы, третий – метафизически переряженное единство обоих факторов, действительный человек и действительный человеческий род» (1, 2; 154). Спор между двумя крупнейшими представителями младогегельянства Д. Штраусом и Б. Бауэром остается спором в пределах гегелевской идеалистической системы: Штраус берет за отправной пункт спинозовский элемент гегелевской философии, Бауэр исходит из ее фихтеанского элемента. Штраус считает евангельские легенды результатом стихийного, бессознательного («субстанциального») мифологического творчества первых христианских общин, специфической формой проявления народного духа. Б. Бауэр, напротив, видит источник евангельских легенд в самосознании, в деятельности выдающихся религиозных проповедников, сознательно творивших эти легенды, образующие необходимую ступень исторического развития, самовыражения, самоотчуждения общечеловеческого самосознания.
И Штраус, и Бауэр критикуют Гегеля: первый – за недостаточное развитие учения о субстанции, второй – за недостаточное развитие учения о самосознании. Но оба остаются на почве гегельянства. Лишь Фейербах действительно размежевывается с гегелевской философией и идеализмом вообще, поскольку он срывает с природы и человека мистический покров и ставит на место их идеалистической мистификации материалистическое учение о единстве человека и природы. Природа для Фейербаха не есть внешняя по отношению к человеку реальность. Человек также есть природа, а не нечто внешнее для нее или сверхприродное. И хотя, как указывают Маркс и Энгельс, отправным пунктом для Фейербаха служит гегелевская концепция, он приходит к противоположным учению Гегеля философским выводам. «Только Фейербах завершает и критикует Гегеля, отправляясь от гегелевской точки зрения. Сведя метафизический абсолютный дух к „действительному человеку на основе природы“, Фейербах завершил критику религии и в то же время мастерски наметил основные черты критики гегелевской спекуляции и, тем самым, всякой метафизики вообще» (1, 2; 154).