Страница 51 из 136
Говоря о сотнях тысяч коммунистов, Энгельс отдает дань тому расширительному пониманию социализма и коммунизма, которое было свойственно этой предреволюционной эпохе. Однако незрелость коммунистических воззрений Энгельса не помешала ему увидеть объективное содержание коммунистического движения: «…радикальная революция в общественном устройстве, имеющая своей основой коллективную собственность, стала теперь настоятельной и неотвратимой необходимостью» (1, 1; 525). Энгельсу, следовательно, чуждо либеральное толкование социализма и коммунизма, от которого не был свободен и такой мыслитель, как Фейербах[106].
Энгельс еще не конкретизирует понятие коллективной собственности, не ставит вопроса об обобществлении средств производства. На данной ступени формирования марксизма понятие коллективной собственности даже в такой общей форме вполне удовлетворяет задаче разрыва с буржуазным миросозерцанием, увековечивающим частную собственность во всех ее видах.
В предшествующих статьях об Англии Энгельс говорил о радикальной революции, обусловленной особенностями ее исторического развития. Теперь задача коммунистического переустройства общества определяется как интернациональная: «…коммунизм не следствие особого положения английской или какой-либо другой нации, а необходимый вывод, неизбежно вытекающий из предпосылок, заложенных в общих условиях современной цивилизации» (1, 1; 525).
Энгельс бесповоротно порывает с буржуазно-демократическими иллюзиями, согласно которым уничтожение сословий, установление гражданских прав и свобод есть завершение исторического процесса освобождения личности. Знакомство с английской буржуазной демократией приводит его к выводу: «Демократия, в конечном счете, как и всякая другая форма правления, есть, на мой взгляд, противоречие в себе самой, ложь, не что иное, как лицемерие (или, как говорим мы, немцы, теология). Политическая свобода есть мнимая свобода, худший вид рабства; она лишь видимость свободы и поэтому в действительности – рабство. То же и с политическим равенством; поэтому демократия, как и всякая другая форма правления, должна в конечном итоге распасться: лицемерие не может быть долговечным, скрытое в нем противоречие неизбежно выступит наружу; либо настоящее рабство, то есть неприкрытый деспотизм, либо действительная свобода и действительное равенство, то есть коммунизм» (1, 1; 526 – 527). Совершенно очевидно, что Энгельс говорит здесь о демократии, которая, провозглашая равенство всех членов общества, сохраняет социальное неравенство, эксплуатацию.
Главная задача статьи – информация читателей о различных течениях утопического социализма и коммунизма. Энгельс не всегда высказывает свое отношение к каждому из этих течений, так как это потребовало бы более обстоятельного исследования, к которому он лишь приступал. Вслед за критикой буржуазной демократии Энгельс упоминает о французских коммунистах – сторонниках республиканской формы правления. Он излагает также важнейшие идеи книги Прудона «Что такое собственность?».
Таким образом, хотя статья и не содержит развернутой постановки вопросов коммунистической теории, ее значение заключается в том, что она раскрывает становление коммунистических воззрений Энгельса. Мы видим, что Энгельс в общем отрицательно относится к сен-симонизму. Его основными пороками он считает мистицизм и нереволюционную постановку экономических проблем, в которой проявляется компромисс с капиталистическим устройством общества[107]. Энгельс, правда, отмечает в произведениях Сен-Симона и некоторых его учеников яркие искры гения, что, впрочем, не изменяет итоговой оценки: «Сен-симонизм, который, точно сверкающий метеор, приковал к себе внимание мыслящих людей, исчез затем с социального горизонта. Никто о нем теперь не думает, никто о нем не говорит; его время миновало» (1, 1; 527).
Сен-симонизму Энгельс противопоставляет фурьеризм, т.е. другую форму утопического социализма, которая также несвободна от мистицизма. Но, заявляет Энгельс, если отбросить мистицизм и экстравагантность Фурье, то «остается нечто, чего не найти у сен-симонистов, а именно – научное изыскание, трезвое, свободное от предрассудков, систематическое мышление, короче – социальная философия, между тем как сен-симонизм может быть назван только социальной поэзией» (1, 1; 528). По мнению Энгельса, Фурье впервые установил великую аксиому социальной философии: если присущее каждому индивиду влечение к определенной полезной для общества деятельности полностью удовлетворяется, леность, паразитизм невозможны. В природе человека заложено постоянное стремление к деятельности; нет никакой необходимости принуждать к ней людей, нужно лишь путем разумной социальной организации дать правильное направление этому естественному стремлению. Все, что делает труд тягостным, вытекает не из сущности труда, а из индивидуалистической социальной организации, которая, как доказал Фурье, должна быть заменена коллективизмом, ассоциацией.
Высокая оценка идеи Фурье об исторически преходящем характере противоположности между трудом и наслаждением, городом и деревней в общем правильно выделяет рациональное в фурьеризме. При этом Энгельс указывает и на один из основных пороков фурьеризма: «…он не отменяет частной собственности. В его фаланстерах, или ассоциативных хозяйствах, существуют богатые и бедные, капиталисты и рабочие» (1, 1; 529). Осуждая эту половинчатость, Энгельс указывает, что она допускает возможность возрождения старой, т.е. капиталистической, системы «на улучшенных началах».
Энгельс критикует французских утопических социалистов и за то, что они превращают свои доктрины в религиозные учения, провозглашая как аксиому, что христианство и коммунизм тождественны. «Они стараются это подтвердить ссылками на библию, на то, что первые христиане якобы жили на общинных началах и т.д.». Опровергая эту аргументацию, Энгельс подчеркивает: «…если немногие места из библии и могут быть истолкованы в пользу коммунизма, то весь дух ее учения, однако, совершенно враждебен ему, как и всякому разумному начинанию» (1, 1; 532).
Осуждая попытки соединить социализм с религией, Энгельс разъясняет, что для превращения социализма в научное и революционное учение недостаточно разделаться с религией; необходимо прежде всего последовательное отрицание частной собственности, как этого требует французский утопический коммунизм, который Энгельс называет наиболее значительной и радикальной партией во Франции. Возникновение коммунизма, начиная от бабувизма и кончая учением Кабэ, он связывает с историей буржуазных революций: эти революции совершались угнетенными и эксплуатируемыми и каждый раз обращались против них[108]. В конечном итоге пролетарии усваивают ту истину, что само по себе политическое преобразование не изменяет их положения; необходима социальная революция, уничтожающая частную собственность.
Энгельс вполне разделяет этот вывод французских коммунистов, возвышающий их над сен-симонистами и фурьеристами. Но он еще не убежден в том, что коммунистическое преобразование общества с необходимостью предполагает революционное насилие. Организация тайных обществ, заговоры, восстания, которые многократно поднимались французскими коммунистами, постоянно приводили к поражению. Несостоятельность тактики заговорщиков, по-видимому, уже очевидна Энгельсу. Однако он еще не противопоставляет тактике заговорщиков организованную массовую революционную борьбу рабочих против буржуазии.
Вслед за учением французских коммунистов Энгельс коротко характеризует немецкие коммунистические теории. Уже Т. Мюнцер утверждал, что общность имущества – единственно надлежащее состояние для общества христиан. Противоположность между Мюнцером и Лютером выражает основное противоречие между народом и его угнетателями. Правда, Лютер начал свое жизненное поприще как человек народа, но затем перешел на службу к его угнетателям. Приступая к анализу положения Германии 40-х годов XIX в., Энгельс указывает на В. Вейтлинга, пролетария, которого «можно считать основателем немецкого коммунизма» (1, 1; 535). Энгельс полагает, что коммунистическое учение «в скором времени объединит весь рабочий класс Германии» (там же, 537).
106
Фейербах писал в начале 40-х годов: «К чему сводится мой принцип? К Я и к другому Я, к „эгоизму“ и к „коммунизму“, ибо и то и другое так друг с другом связаны, как голова и сердце. Без эгоизма у тебя не будет головы, без коммунизма – сердца» (51, 1; 267).
107
«Их экономические принципы, – указывает Энгельс, – также не были безупречны; доля каждого из членов их общин в распределении продуктов определялась, во-первых, количеством произведенной им работы и, во-вторых, обнаруженным им талантом. Немецкий республиканец Бёрне справедливо возразил на это, что талант, вместо того чтобы быть вознаграждаемым, должен считаться скорее преимуществом, данным природой, а поэтому для восстановления равенства следовало бы делать известный вычет из полагающейся талантливым людям доли» (1, 1; 527).
108
Так, указывает Энгельс, победа июльской революции 1830 г. «была результатом союза между буржуазией и рабочим классом, между либералами и республиканцами. Когда дело было сделано, рабочих оттеснили в сторону и буржуазия одна воспользовалась плодами революции. Рабочие несколько раз поднимали восстание, чтобы уничтожить политическую монополию и учредить республику, но они каждый раз терпели поражение… Они убедились, что даже тогда, когда их демократические планы имели успех, они постоянно оказывались обманутыми своими более способными и лучше образованными вожаками и что никакими политическими изменениями нельзя улучшить их социальное положение – причину их политического недовольства. Они обратились к истории великой революции и с жадностью ухватились за коммунизм Бабёфа. Вот и все, что можно с уверенностью утверждать о происхождении современного коммунизма во Франции…» (1, 1; 529 – 530).