Страница 114 из 136
Маркс и Энгельс подчеркивают, что коммунисты – передовые борцы за демократию. Критика буржуазно-демократических иллюзий не означает преуменьшения значения буржуазно-демократических преобразований; напротив, ее непосредственная цель состоит в доведении этих преобразований до конца. Как пролетарская борьба за демократию, она органически враждебна сектантству и доктринерству, типичным представителем которого на свой буржуазный лад оказывается все тот же Гейнцен.
В статье «Морализирующая критика и критизирующая мораль» Маркс анализирует тезис, с помощью которого Гейнцен обосновывает свое требование немедленного свержения монархии. Все дело в том, говорит Гейнцен, что в Германии «власть господствует и над собственностью». Эта не совсем вразумительная фраза независимо от того, что имел в виду сам Гейнцен, отражала противоречие между господствующим положением буржуазии в экономике и политическим господством помещиков. Капиталисты еще не обладают политической властью – таков вполне прозаический смысл тирады Гейнцена. Поэтому требование уничтожить господство власти над собственностью отражает стремление буржуазии преобразовать политическую надстройку сообразно складывающемуся капиталистическому базису. Гейнцен, конечно, ничего не говорил об интересах буржуазии, о ее борьбе за власть, но своими туманными рассуждениями он «лишь отметил тот факт, что немецкая буржуазия должна завоевать себе политическую власть» (1, 4; 298), что государство еще не стало ее собственностью.
Разумеется, Маркс и Энгельс считают необходимым революционное свержение монархии и установление в Германии демократических порядков. Но в отличие от Гейнцена они рассматривают монархию не как основу общественного строя, господствующего в Германии, а лишь как характерную для него политическую надстройку. Поэтому и задачи буржуазной революции не сводятся к уничтожению феодальной надстройки, необходимо ликвидировать и феодальные производственные отношения. Таким образом, Маркс и Энгельс материалистически обосновывают проводимую ими революционную линию.
Признавая прогрессивным в условиях тогдашней Германии стремление буржуазии к политическому господству, Маркс предвосхищает основные черты немецкого 1848 г., в том числе и политическое поведение либеральной буржуазии. Германия, говорит он, с опозданием вступила на путь капитализма, и немецкая буржуазия начинает свою борьбу с абсолютизмом в такое время, когда в более развитых странах буржуазия уже ведет борьбу с пролетариатом. В Германии, с одной стороны, сохранились полуфеодальные отношения вместе с политическим убожеством абсолютной монархии, а с другой стороны, уже развиваются противоречия между буржуазией и рабочим классом, проявившиеся, например, в силезском восстании. «Таким образом, немецкая буржуазия вступила в антагонизм с пролетариатом прежде, чем она политически конституировалась как класс» (1, 4; 312).
Если в Англии и Франции превращение либеральной буржуазии в контрреволюционную силу было результатом победоносных буржуазных революций, то в Германии этот процесс начинается уже накануне буржуазной революции. И немецкие буржуа «стараются, поскольку возможно, преобразовать абсолютную монархию в буржуазную без революции, мирным путем» (1, 4; 314).
Революционный пролетариат должен воспрепятствовать достижению компромисса между либеральной буржуазией и феодальной реакцией. Коммунисты, поскольку перед ними стоят задачи завоевания максимума демократии, должны объединить все действительно демократические силы. При этом они вполне сознают, что борьба за гражданские права и другие демократические свободы создает лишь предпосылки для последующей борьбы за социализм. Маркс пишет: «Рабочие знают, что уничтожение буржуазных отношений собственности не может быть осуществлено посредством сохранения феодальных отношений собственности. Они знают, что революционное движение буржуазии против феодальных сословий и абсолютной монархии может лишь ускорить развитие их собственного революционного движения. Они знают, что их собственная борьба с буржуазией может начаться лишь в тот день, когда буржуазия сама окажется победительницей… Они могут и должны участвовать в буржуазной революции, поскольку она является предпосылкой рабочей революции. Но рабочие ни одного мгновения не могут рассматривать буржуазную революцию как свою конечную цель» (1, 4; 313).
Основоположники марксизма разоблачают идеалистические утверждения Гейнцена о том, что коммунистическое движение… порождение коммунистической теории. Эти утверждения выражают стремление буржуазии задержать развитие самостоятельного движения рабочего класса. Именно поэтому Гейнцен изображал научный коммунизм как оторванную от жизни теорию, созданную кабинетным ученым. Указывая на реакционный характер такого истолкования коммунизма (которое, кстати сказать, возрождается современными буржуазными идеологами), Энгельс пишет: «Г-н Гейнцен воображает, что коммунизм есть некая доктрина, которая исходит из определенного теоретического принципа, как из своего ядра, и делает отсюда дальнейшие выводы. Г-н Гейнцен жестоко ошибается. Коммунизм не доктрина, а движение. Он исходит не из принципов, а из фактов. Коммунисты имеют своей предпосылкой не ту или другую философию, а весь ход предшествующей истории и, в особенности, его современные фактические результаты в цивилизованных странах… Коммунизм, поскольку он является теорией, есть теоретическое выражение позиции пролетариата в этой борьбе и теоретическое обобщение условий освобождения пролетариата» (1, 4; 281 – 282). Это положение конкретизирует марксистское отрицание философии в старом смысле слова и то новое понятие социальной теории и научной формы общественного сознания, которое создается основоположниками марксизма[206].
Буржуазные радикалы страшились участия пролетариата в революции. Им не приходило в голову, что задача сознательного пролетариата в буржуазной революции отнюдь не заключается в установлении своей власти. Не имея представления о сути научного коммунизма, о том, что задачи коммунистов осуществимы лишь на определенном, значительно более высоком, чем в тогдашней Германии, уровне общественного развития, Гейнцен считал коммунистическую идею о необходимости замены частной собственности общественной чем-то вроде изобретения, которое авторы пытаются как можно быстрее провести в жизнь. Он вообще не мог уразуметь, что и буржуазная революция, правда, на свой лад, в интересах буржуазии решает проблему собственности. «Вопрос о собственности, – разъясняет Маркс, – всегда был жизненным вопросом того или другого – в зависимости от ступени развития промышленности – класса. В XVII и XVIII веках, когда речь шла об упразднении феодальных отношений собственности, вопрос о собственности был жизненным вопросом класса буржуазии. В XIX веке, когда дело идет об отмене буржуазных отношений собственности, вопрос о собственности является жизненным вопросом рабочего класса» (1, 4; 302). Следовательно, еще до того, как пролетариат в лице своих идеологов провозгласил задачу уничтожения капиталистической собственности, буржуазные революции ликвидировали феодальную собственность. Значит, речь идет не о ликвидации собственности вообще (как уверяли Гейнцен и другие буржуазные радикалы), а лишь об уничтожении определенной формы собственности, да и то только тогда, когда она становится препятствием для дальнейшего развития производительных сил. В настоящее время, говорит Маркс, Германия стоит перед буржуазной революцией, которая не только не упраздняет, а, напротив, утверждает частную собственность, освобождающуюся от феодальных пут. Коммунисты вполне учитывают эту объективную закономерность исторической смены форм собственности, понимая, что уничтожение частной собственности не есть дело произвола, а предполагает объективные условия, которые складываются благодаря развитию частной собственности.
206
Ссылаясь на приведенные выше слова Энгельса, К. Гейнцен в своей уже упомянутой нами брошюре торжествующе восклицает: раз коммунизм не доктрина, значит, у вас нет никакой теории! (см. 41; 53).