Страница 9 из 11
– Ольга Васильевна, у вас ни разу не было мужчины, ведь так? – Врач бросила металлический, похожий на щипцы, инструмент на железный столик у гинекологического кресла.
Этот громкий звук металла о металл заставил Лёльку содрогнуться и сжаться от страха.
– Не было, – краснея, выдавила Лёлька.
– Одевайтесь, я выпишу вам направление на операцию.
– Операцию? – Лёлька ощутила сильную дурноту.
– К сожалению, да. Против природы, Ольга Васильевна, не попрешь.
– Где ж их взять, мужиков-то, а, доктор?
Врач неопределенно пожала плечами, дыхнула напомаженным ртом на круглую печать, а потом поставила подпись-закорючку в направлении в преисподнюю – на хирургический стол…
Лёлькино лоно, спустя пару недель располосовали вдоль и поперек, а после того, что осталось, сшили суровой медицинской нитью. Живи как-нибудь – не тужи…
– Лёлька, глянь, чево принесла. – Татиана стояла подле кровати прооперированной дочери.
В руках Татианы – блюдце со свежими, источающими аромат сотами.
– Нынче Михайловна угостила… Кушай, тебе надобно, сил набирайся… Ох и мёда в этом году уродилось!
Лёлька опускает указательный палец в янтарную лужицу, растекшуюся по тарелке.
– Новости у нас. – Татиана тщательно подыскивает слова. – Наташка замуж засобиралась.
– Пущай идет, пока берут, а то останется в девках, как я.
– И то правда… У меня и силов-то совсем мало осталось. Сколько ишшо отмерено – одному Богу известно, – вздыхает Татиана.
Лёлька отламывает истекающий мёдом восковой кусочек, кладет в рот, жмурится от удовольствия.
– Зорька моя там как?
– Скучает Зорька. Сядешь доить – лягается, к твоим рукам привычная.
– Да, состарилась Зорька, молока все меньше да меньше дает. Куры целы? Коршун, чай, не перетаскал?
– А Жулик-то на што? Не зря кусок хлеба ест – охраняет курок-то. На ноги подымешься – курку зарежем, гостей позовем… А можа, тебе куриный бульон на днях с оказией отправить?
– Можа, отправить, – отвечает Лёлька и отворачивается к стене. – Спать хочу. Ты ехай, мама, домой.
– Ладно, ладно! Отдыхай, дочка…
Бабье лето свалилось нежданно, как снег на голову! Солнце ласкало лучами первую пожелтевшую листву, играло бликами на куполах церкви, золотом чешуи плескалось в реке…
Сегодня Лёлька шла по райцентру в новом крепдешиновом платье цвета зрелой вишни. Лёлька достала платье из сундука всего третий раз за всю свою жизнь. Первый раз платье было надевано по случаю праздника Светлой Пасхи, второй раз – на крестины и третий раз – в этот солнечный сентябрьский день.
Лёлька попарилась в бане, по привычке помыла волосы яичным желтком и уложила в красивую прическу: разделила волосы на прямой пробор, заплела две косы и уложила на затылке корзиночкой, закрепив шпильками.
Лёлька приехала в райцентр по делу – «сорвать аплодисменты и получить награду» – так сказал председатель колхоза Пантелеев, а он слов на ветер не бросает.
Туфли у Лёльки – одни-единственные, только для особого случая, на низком каблучке, с модной пряжкой, на которой поблескивает медная пуговка. За правым ухом у Лёльки – слуховой аппарат, хитро спрятанный в волосах. Лёлька немного робеет, но виду не подает. Она приехала в райцентр ранним утром – сама Красулю запрягала, сама и погоняла. Фуфайку, да сапоги, да затертые до дыр гамаши оставила у сестры Веры. И хотя одета Лёлька не совсем по погоде – в платье было прохладно, – ее это не смущало, ей было жарко.
А вот и здание Сельхозуправления… Здесь, в актовом зале, примерно через десять минут и состоится награждение передовиков колхоза – доярок, комбайнеров, трактористов.
– Для получения заслуженной награды на сцену приглашается… Ольга Васильевна Прохорова!
Лёлька идет по ковровой дорожке к трибуне, чеканя каждый шаг. А чего ей стыдиться или бояться? На колхозной ферме работает сколько себя помнит…
И Лёлька высоко подымает голову! Лысый дядька в очках крепко жмет Лёлькину руку и вручает ей хрустальную вазу, грамоту, а еще – крупную красную розу. Щёки Лёльки мгновенно становятся такими же пурпурными, как цветок.
– Поздравляю вас. Давайте познакомимся. Меня Митрием зовут.
Только сейчас Лёлька замечает мужчину, сидящего рядом и протягивающего ей, Лёльке, широкую, как лопата, ладонь.
– Дмитрий, механизатор колхоза «Красный Партизан».
Лёлька отшатнулась от незнакомца так, словно ее ударили по щеке.
– Слава людям труда! Ура, товарищи!
Последние слова оратора тонут в грохоте аплодисментов…
Стуча каблучками, Лёлька почти бегом пересекает центральную площадь райцентра. Она торопится к своей Красуле – ей нужно затемно вернуться домой, в родную деревню.
– Ольга, подождите!
Лёльку догоняет запыхавшийся Дмитрий.
– Чево вам?
– Вы с какой деревни, Оля?
– Вам-то какой интерес?.. Михайловские мы.
– А мы – лександровские будем.
Мужчина улыбается, откровенно разглядывая Лёльку и вводя ее в еще большее смущение.
«Беги, дура!» – говорит себе Лёлька, но туфли ее будто вязнут в новеньком асфальте по самый рант.
– Не хотите со мной в столовую? С утра ничего не ел… Там вкусно готовят, ей-богу – не вру.
«На кой ты ему сдалась? – задается вопросом Лёлька. – Старая да глухая».
– А пирожки с ливером вы любите? – не отстает Дмитрий.
На глаза Лёльки неожиданно наворачиваются слезы.
– Некогда мне, Дмитрий. Тороплюсь я, – лепечет Лёлька.
– Ась? Говорите громче – я плохо слышу, – говорит мужчина и прижимает руку к груди, словно извиняясь.
И тут Лёлька вдруг забывает, что буквально пару минут назад пыталась куда-то бежать. Взглянув внимательнее, она замечает за ухом мужчины такую же коробочку слухового аппарата, как и у нее. Лёлька дотрагивается рукой до своей заветной коробочки и громко заливисто смеется.
Дмитрий оторопело смотрит на Лёльку и тут же становится серьезным, обиженно поджимая нижнюю губу. Лёлька понимает, что сейчас произойдет непоправимое – Дима уйдет из ее жизни так же, как когда-то ушел отец.
Лёлька хватает Дмитрия за руку:
– И у меня! Гляди-ка, и у меня – такая же!
Лёлька быстрым и выверенным движением выуживает из прически шпильки – все до единой.
Две небольшие косы падают на плечи, выдавая Лёлькин секрет. Дмитрий берет женщину под локоть и уверенным шагом ведет в столовую…
Лёлька вернулась домой далеко за полночь. Мать дремала за накрытым столом, по-видимому, давно. Яйца вкрутую, пол-литра медовухи, чашка свежих помидоров…
– Чево не спишь? – спросила Лёлька осипшим вдруг голосом.
– Гляжу, загуляла ты, девка. – Татиана долгим взглядом смотрит на дочь.
Лёлька, не говоря ни слова, опустилась на табурет.
– Значит, вечерять будем. – Мать плеснула по рюмкам медовухи.
Лёлька залпом осушила рюмку браги, посидела тихо, прислушиваясь к теплу, разлившемуся где-то около сердца.
– Как звать-то?
– Дмитрием.
Мать глянула строго, из-под бровей, потом вдруг крепко обняла Лёльку, притянула к себе, поцеловала в холодный лоб. Потому как непривычна была Татиана к ласкам да телячьим нежностям. Потому как не было у нее времени на эти самые нежности, и выгорели они у нее давным-давно, как и не бывало… А то, что бывало, – давно быльем поросло…
Лёлька забралась на остывшую к утру печь, укрылась овечьим полушубком и провалилась в сон. И снилась Лёльке родная урема, земляничные поляны и бескрайние поля пшеницы. А по этим полям, громыхая колесами комбайна, навстречу Лёльке ехал Дмитрий.
– Здравствуй, Олюшка-а-а! – кричал Дмитрий.
– Здравствуй, полюшко-о-о, – слышалось Лёльке.
– Здравствуй, мил человек…
И слышали они друг друга так же хорошо, словно находились совсем близко, рядышком. Ни шум комбайна, ни свист ветра, ни шелест пшеницы – ничто не могло заглушить поселившейся в душе радости.
Ибо имеющий уши – да услышит.
Странная Саша
Саша странная, а странных у нас не любят. Как можно любить пришельца из космоса, от которого не знаешь, чего ожидать? Летом Саша носит калоши на босу ногу, а зимой – бурки и пальто с чужого плеча. Ходит Саша, перекатываясь с ноги на ногу, как утка. Завидев встречного, спешит перейти на другую сторону улицы, чтоб не встренуться ни словом, ни взглядом. Тело у Саши круглое, пышное, как у сдобной булочки, и сколько Саше лет, одному Богу известно…