Эдельвейс

Любэк лихо повернулся на сто восемьдесят градусов и щелкнув каблуками, взялся было уже за дверную ручку, но Канарис окликнул его,

– Да, и вызовите мне Гелена, пожалуйста. И срочно. …

– Скажите, господин оберлейтенант, – спросил Хайнрике, – а почему вы так и не получили крест за восхождение на Эльбрус?

– Говорят, фюрер был разгневан, когда ему доложили об этом, – ответил Клаус, – говорят, он сказал, что его горные егеря должны брать боевые позиции русских, а не заниматься спортивными рекордами.

Хайнрике хмыкнул, – фюреру, конечно виднее, но я будь на то моя воля, дал бы всем ребятам по Железному кресту первого класса, а капитану Гроту и вам – по Рыцарскому кресту.

– Жаль, что не ты служишь в главном имперском управлении по наградам, – улыбнулся Клаус.

Они прошли намеченную дневную норму и теперь люди пили горячий кофе и имели возможность поменять носки, перешнуровать обувь, переложить поудобнее поклажу, боеприпасы и оружие.

Клаус снова залюбовался, глядя в даль… Как читала ему Лизе-Лотта? Из Фауста?

Давай дойдем до этой крутизны

И там присядем. Часто я бывало,

На той скале сидел средь тишины,

Весь от поста худой и отощалый

Ломая руки, я мольбой горел,

Чтоб Бог скорей избавил нас от мора.

И положил поветрию предел

Так думал глядя я на горы…

Блажен, кто вырваться на свет

Надеется из лжи окружной.

В том что известно – пользы нет.

Одно неведомое нужно.

Но полно вечер омрачать

Своей тоскою беспричинной

Смотри: закат свою печать

Накладывает на равнину

День прожит, солнце с вышины

Уходит прочь в другие страны.

Зачем мне крылья не даны?

С ним вровень мчаться неустанно!

На горы в пурпуре лучей

Заглядывался б я в полете

И на серебряный ручей

В вечерней темной позолоте

Опасный горный перевал

Не останавливал бы крыльев

Я море бы пересекал

Движенья этих крыл усилив…

Клаус фон Линде усмехнулся своим мыслям:

В том что известно – пользы нет.

Одно неведомое нужно…

Нет, не в том неправ старина Гёте, не в том.

Не то нужно, что неизвестно.

В известном польза есть.

Просто теперь война.

И пользы нету в стихах.

А есть польза в суконной прелести устава. Устава и наставления по действию горных егерей в условиях высокогорья.

И зачем мне – офицеру горных егерей сто три филолога, знающие наизусть всего Шиллера и Рильке?

Мне нужны вместо них – вместо ста трёх филологов мне нужны три унтерофицера – знающие наизусть весь боевой устав горноегерского дела!

Зачем мне помнить наизусть эти строчки из Гёте?

Мне нужно помнить из Боевого Устава строчки и параграфы о том, что:

Превосходство над противником в условиях действий на сильно пересеченной горной местности достигается:

1. занятием господствующих высот и надлежащим стремлением постоянно находиться выше противника 2. занятием ключевых точек рельефа и контролем над местами преодоления естественных контурных препятствий – мостов, бродов, естественных узкостей, седловин, ущелий, перевалов…

3. обустройством огневых позиций и наблюдательных пунктов, обеспечивающих дальние и беспрепятственные сектора обстрела и наблюдения за передвижением противника 4. обеспечением поперечного маневра, путем обустройства рокадных троп и проходов…

Радист Хофнер снова вытащил рацию.

– Герр оберлейтенант, снова есть радио из штаба, – доложил радист.

Клаус прочитал и смяв бумажку с расшифровкой, начал рвать ее на самые мелкие кусочки.

– Это сугубо мне и строго конфиденциально, – пояснил он разочарованно глядящему на него Хайнрици.

– Ты посылал подтверждение в получении? – спросил Клаус у радиста.

Тот отрицательно покачал головой.

– И не посылай, – приказал Клаус.

И поглядев на Хайнрици, добавил, – пятнадцать минут всем отдыхать, ровно в семнадцать часов подъем и продолжать движение! ….

Это был очень жестокий бой.

Как у летчиков, когда они идут друг на друга в лобовую атаку.

Или как у горных козлов, когда встретившись на узкой горной тропе они бескомпромиссно не желают уступать друг дружке.

И Тетов и Линде знали о том, что их группы встретятся.

Именно здесь.

Именно на этом леднике.

Группу Тетова сюда послало его командование.

Группу Линде сюда послало его начальство…

И…

И то и другое начальство знало…

Они все были готовы к этой встрече.

Эта встреча не была неожиданной.

Просто…

Просто это было дело принципа.

Мужского принципа…

Либо ты пройдешь.

Либо я пройду…

Но оба…

Но оба мы не пройдем! ….

Жорка со свои пулеметом занял самую превосходную позицию. Сектор обстрела был на все сорок пять градусов, да и что важно – рельеф здесь был не выпуклый, а вогнутый, и поэтому на все восемьсот, а то и более метров пространства перед собой, Жорка видел на снегу каждую кочку, каждую ледышку видел!

– Ты мне только ленты набивать успевай, – сказал Жорка своему второму номеру – Абрамову.

Абрамов – в контраст Жорке сурового вида мужчина из Самарских. Вернее – из поселка Кротовка Кинель-Черкасского района. Абрамов почти никогда не улыбался.

Ему было почти сорок. В Кротовке у него осталась молодая жена. Красивая. Она пошла за него – почти за старика, потому что имела некоторое врожденное уродство – хромала из-за родовой травмы и одна ножка у нее на вид немного отличалась от другой. Молодых парней это отпугивало. А вот пожилого серьезного мужчину Абрамова это обстоятельство не отпугнуло. Любил он свою Катюшу очень сильно. И когда уходил на фронт – беременная она была. Теперь переживал, как там они? До Куйбышева немец не дошел. И более того, туда в Куйбышев осенью сорок первого все правительство переехало с Калининым и с Молотовым – в Кремле в Москве один лишь Сталин остался… Но все равно волновался Абрамов, – голод ведь… Карточки на хлеб, карточки на крупу, карточки на подсолнечное масло… А какие подсолнухи у них в Кинели! Какая там сахарная свекла!

У них в Кротовке заводик сахарный был до войны.

И весь поселок с того сахара самогонку гнал!

Бывало на праздники – все, даже бабки столетние – и те вдрызг напивались.

А теперь этот сахарный заводик взрывчатку выпускает для фронта.

И Катя там учетчицей работает…

– Абрамов, Абрамов не зевай! Ленту давай! – орет Жорка.

Жорка шебутной…

То орет, то смеется, то песни поет.

В основном – похабные.

Мама, я повара люблю

Мама я за повара пойду

Повар делает котлеты

Хреном режет винегреты

Мама я за повара пойду – Абрамов! Абрамов, твою мамашу! Заснул? Ленту давай!

На снегу перед Жоркиной позицией лежат два явно убитых егеря и еще двое ранены.

Немцы пытаются ползком-ползком – добраться до раненых…

А Жорка их отсекает длинными.

Из-за черной скалистой гряды, до которой было метров шестьсот-семьсот, тявкнул миномет.

Еще раз тявкнул…

– Всё, кранты нам, Абрамов, немчура артиллерию притащила! – сказал Жорка.

Мины тоненько и противно засвистели падая из зенита казалось теперь прямо на Жорку и на Абрамова.

Бух!

Бух!

Только белая пыль и ледяная крошка столбом.

И вдруг!

Что это?

Толи от сотрясения, вызванного взрывами, толи вообще от запоздалого летнего снеготая, ледник весь вдруг как бы покрылся сеткой открывшихся тут и там трещин, до поры скрываемых снежными наносными мостиками… И теперь, от сотрясения, вызванного взрывами мин, эти наметенные снежные мостики над трещинами рухнули вниз…

– Смотри, немцы провалились! – Жорка ткнул Абрамова в бок, – гляди один другого страхует…

Две пары санитаров, что выползли на ледник, чтобы подобрать своих раненых егерей, попали теперь в незавидную ситуацию. В каждой из пар, один из егерей провалился в трещину и висел теперь на страховке, в то время, как страхующие ничего не могли сделать, потому как Жорка сильно поливал их огнем из своего Мg.