Страница 2 из 29
– Ох… – вздохнул воевода, – чем теперь за эту кровь посольскую платить придется?! Небось, виру за убийство, деньгами такими потребуют, что у смердов шеи затрещат! Князьям то что – они лес не выжигают, над сохами не горбатятся. А черным мужикам – тяжела будет плата за восторг княжеский. Да и князья, особенно малые, это понимают, потому теперь и вовсе для всех одна забота сделалась – мунгалов побить, чтобы хоть виру им не платить! Вот и выходит пословица – дальше в лес – больше дров!
Мунгалы, шел слух по Галицким да Киевским полкам, в дальних степях у Кавказских гор уже половцев разгромили, убили крещеных князей половецких – Юрия Кончаковича и Данилу Кобяковича, а разбитые рати их гнали аж до Половецкого вала, что отделял Дикое поле от владений киевских. Сам набольший половецкий хан, воитель Котян, прибежал в Галич к своему тестю Мстиславу, за помощью. Христом Богом умолял помочь. Сколь подарков князьям подарил – верблюдов, коней, поволок, невольниц.… Понимал, небось, лучше богатство потерять, нежели голову. Видать, так мунгалы половцев припекли, что они уж стали готовы под руку князей русских всеми своими кочевьями и племенами идти. Вон хан Бастый, намедни, крестился в Православную веру, дескать, мы теперь вам братья во Христе – единоверцы! Помогайте!
Да оно, особливо по окраинам Дикого поля, давно уж так сталось. Мало что все князья с половцами в родне, и смерды-то родовой перемешались. У кого мать половчанка, у кого – жена. В половецкие станы приедешь – все язык славянский разумеют, половина кочевников – христиане! А Мстислав-то Галицкий Удатный и вовсе дочь за Котяна выдал. Во внуках-то Мстиславовых половина крови половецкой, а они Мстиславу – против других внуков – любимее!
Мстислав Удатный на Руси славен – почестен. Вот он и кликнул сбор всем князьям в Киев. Собрались князья в Киеве, стали думать. Половцы только что на колени не падают, да и князья им в любви и дружестве клянутся. Тогда вот и порешили: вставать заедино с половцами, и всей Русью, свои распри, позабыв, как бывало встарь.
Но за спиной меж собою князья и другие думы держат, иные речи говорят. Главный резон Мстислав Удатный вслух произнес: «Если мы половцам не поможем, то половцы пристанут к врагам нашим, и сила их станет против нас больше». Вон как! И то верно – с половцем дружись, а за меч держись! Хоть и нет в Диком поле славянам никого половцев ближе, а все ж чужой народ, стал быть, и веры ему нет. Не по русской правде живут, свои законы держат, свой интерес соблюдают. Хотя и все так-то! Каждому роду племени – своя рубаха ближе к телу.
Ну, а когда решили помогать, на том крест целовали все князья, кроме Юрия Суздальского.
Решили тогда же – не за стенами городскими мунгалов дожидаться, а идти им встречь. Мол, «лучше встретить врага на чужой земле, чем на своей».
– Чем же лучше? Кому? – размышлял Попович. – Половцам, конечно, лучше. Их кочевья давно снялись и по степи разбежались, от войны подале, а княжеским дружинам в степи воевать непривычно. Дрались-то постоянно, счетом, почитай, двести лет, но со своими – князь на князя! А тут идут мунгалы какие-то, каковы они в бою – неведомо. Известно, что все конные. А в княжеских ратях собралась главная сила – пешцы. Конницы мало, конница почти вся – половецкая. Стало быть, войско хоть и велико, а малоподвижно, не разворотисто. Мунгалы, сказывают, изрядные стрелки – лучники. С таким – резон на стенах биться, а не в голой степи ратиться. Конные, сколь бы их ни есть, конно на стены не взойдут! И чем их больше, тем скорее кони всю траву округ крепости, кою горожане, в осаду садясь, не выжгут, приедят! А нет корму – нет и осады! Редко когда осада более месяца длится. Пока один город в осаде бьется, другие успеют к набегу приготовиться. Так все супротив набега, в городах затворившись, и отстоятся.
Однако, даже если бы Александр Попович свои опасения высказал, кто бы его слушать стал? Они – князья, а он – попович, и что с тринадцати годов он в сечах, что на Руси, что в дальних странах, и годами иных князей нынче вдвое старше – не в зачет! Попович! Вон уж седеть стал, а все «Олёша»! Слава Богу, хоть не Олёшка!
Видал он восторг княжеский, а пуще рыцарский, когда под действием минуты кидались рыцари в сечи совсем безрассудные, бессмысленные. И нравилось ему, что на Руси князья все ж порассудительнее крестоносных рыцарей будут. И то, что в степь пошли, с одной стороны – безрассудно, а с другой – с умыслом. Какое княжество, всю тяготу соединенных дружин принять сможет хоть бы и на краткий срок? Войско ведь как саранча – мигом все округ сожрет! Да и беды от войска всегда жди.
Вон крестоносцы – что с Царьградом сделали! Ведь шли как друзья, не как враги басурмане, а хуже басурман город, да и всю державу Византию, разграбили. До сих пор Константинополь к былой красоте и славе не вернулся. А уж почитай двадцать лет прошло. А здесь в степи половцы рати на свое прокормление взяли.
Но ведь и то: не идут мунгалы неведомые на русские города! Это Русь сама, первая, с половцами заедино, на них двинулась, да еще поспешает – боится добычу упустить.
Идет войско в силе тяжкой, округ пеших ратей половецкая конница скачет. Кругом весть громом раздается: замиренная, как в прежние времена, Русь, а теперь еще купно с половцами, распри позабыв и обиды простив, един воинский дух имеет!
Да и сам воевода ростовский Александр, а попросту, Олеша, сын ростовского попа Леонтия такого и не помнил, чтобы меж собою князья не дрались, и старался старинным преданиям, не то мечтаниям, верить. Не столько верил, сколько надеялся, что может Русь заедино противу врагов подняться, как вставала прежде, что прежде такое было!
А может, и не вставала? Сказки сказывают? Сейчас-то вон сила какая поднялась – говорят, одного войска восемьдесят тысяч! А ведь это еще не все! Многих князей из Северной Руси – нет. Еще не подоспели. Далеко идти – велика Русь. Но только ли поэтому?
Нет вот переяславского князя Ярослава Всеволодовича, коему воевода Олеша Попович служил, командуя старшей дружиной. У кого отпрашивался, чтобы сюда прискакать с дружиной малой.
Александр свое место на воеводстве очень понимал. Да как не понимать, когда и прозвище носил – «попович», то есть роду не знатного, не княжеского. Только что не смерд. И хоть многими победами воинскими украшен, и в заморских краях знаем, и всеми признано, что воевода он изрядный и воитель на Руси, чуть не первый, а всё не князь, всё – попович. Сказано: сколь ни дороден, ни славен боярин, а всё княжеский слуга.
Князь Ярослав Всеволодович отпустил Поповича с радостью. Получалось – вроде, как и он свою лепту малую в общее дело князей русских внес. Однако, понимал Попович – сам князь ехать-то не хочет! Как враждовал с тестем своим Мстиславом Удатным, так, видать, обиду на него и держит. Да и Мстислав зятя не любит – вон даже на постриги 1) внука не приехал.
Хорошие вышли постриги, и пированье доброе. И мальчонка, коего Попович на коня первый раз сажал – хорош. Так за гриву и уцепился – не даром имя ему – Александр.
Тогда еще владыка Симон, что постриг княжеский в Переяславском Спасо Преображенском соборе совершал, сказал Поповичу, держащему на руках двухгодовалого мальчонку:
– Вот, как ты – Александр. Тезка твой. Тоже воитель будет, как Македонский!
Мальчонка глядел смышлено, ни скопища людского, ни клацанья ножниц, коими отхватывали пряди кудрявых его волосенок, ни коня – не испугался. И Поповичу тогда вдруг страшно захотелось так вот держать на руках не княжича, не внука Мстислава Удатного, сына князя Ярослава, а своего дитенка, свою родную малую плоть¸ свою кровь от крови, кость от кости… И думалось, со вздохом, что тогда, что теперь: может, и растут где-то его дети, да он даже и не помнит где. Мало его по свету носило с битвы на пир, с пира на поход, да на сечу… Где там семью-то заводить! Сказано, катящийся камушек мхом не обрастает! Так, на постоях, грехом беса тешил… Может, где и в странах заморских, где воевать пришлось, бегает, вовсе какой-нибудь чёрненький. А может уж и выросло его, Олеши Поповича, потомство, не ведавшее отца. Его семя, разметанное по свету. Иные, небось, и языка славянского не разумеют, и повстречай Поповича, даже и окликнуть его не смогут. Вот не дай Бог, со своим в сече переведаться меч о меч! Как про такое в былинах об Илье Муромце поют, как он сынка своего обасурманенного Подсокольничка в бою повстречал! Щемило у воеводы временами сердце. И подивился он себе – никогда прежде от тоски не страдал, видать, стареть начал, да и пора – пятый десяток лет землю топчет.