Страница 19 из 29
Так, во всяком случае, помнил Александр. Счисляли невестино родство с князьями полоцкими – родом сильным, стоявшим в княжеской лествице престолонаследия особняком.
Александр помнил предсвадебную суету и торжественное оживление во всем города. Благо, голод утишился, и люд простой подкормился и успокоился. И уж ехала невеста, и ждали ее в городе. Были посланы и встречающие, и дружинники – не токмо защиты ради, но для почета. И Феодора уже на улицах горожане поздравляли и кричали славу. Но видно, Господь по-другому расположил.
За три дня до приезда невесты Федор схватился за правый бок, вскорости почернел и умер. Что стряслось – неведомо. Одно ясно, не умышлением людским злобным, не ядом или стрелою, но промыслом Божьим преставился княжич Федор Ярославич.
Крик смертный и плач встали над городом! Рыдали и домочадцы, и простой люд Новгородский. А каково же невесте, ехавший в чертог брачный, приехать к открытой могиле?!
Александр тогда как одеревенел от горя, и теперь даже плохо помнил происходившее. Помнил смутно, что невесту звали, вроде бы, Харитина, что приняв брачные дары от почерневшего и опухшего от слез князя Ярослава, она не воротилась в дом отца своего, а осталась в Новгороде, где вскоре приняла монашеский постриг, и ныне стала игуменьей в Новгородском девичьем монастыре Петра и Павла.
Бывал Александр на службе во храме того монастыря, видел стоявших отдельно от простых прихожан сестер монахинь, может, среди них и Харитина стояла, да он ее не опознал! Да и не мог опознать. Александр ведь не мог даже и припомнить, точно ли видел он ее или нет… С ним тогда что-то содеялось! На отпевании стоял во храме, на похоронах был, а ничего не помнит! И брата мертвого, во гробе лежащего – не помнит! Помнит только живого! В те дни словно безумен сделался. Ни есть, ни пить, ни спать не мог… Тем только и спасался, что залезал на хоры в Софии Новгородской и читал, читал, читал… Тут же и спать на голую лавку валился. А выходил ли из храма, чем питался, с кем говорил – не помнил…
Гудели колокола, пел хор соборный, а на хорах, точно не на земле, а где-то в ином мире, оставя все мирское попечение даже и о хлебе насущном, в невольном посте, непрестанной молитве и чтении пребывал, точно во сне, четырнадцатилетний княжич Александр. Начисто позабыв, что он наместник отца своего Ярослава, что теперь нет перед ним воина Феодора, прежде всегда идущего первым. Он теперь первый! И он теперь в Новгороде один! Совсем один!
Миновалось лето и осень, пала зима. А он все сидел, не чуя ни дня, ни ночи, в странном молитвенном полузабытьи, пока однажды не услышал у дверей храма тяжкую отцовскую поступь.
Не мог он ее услышать! До хоров высоко, башенная лестница, по которой поднимался отец, узкая глухая, в ней и рядом-то шедшему шаги не слышны… А вот он тогда явственно услышал! Слышал, как далеко внизу отворилась тяжелая кованая дверь, как звякали подковки на отцовских сапогах, как вторили серебряные шпоры, лязгал и чиркал о стены боевой доспех…
Дверь не скрипела! Половицы не скрипели! А княжич знал: отец тут! Словно просыпаясь, оторвался он от книги, прикрыв рукой свет свечи, оглянулся. Отец сидел в темном углу. Тускло поблескивал снятый шлем…
Александр подошел, пал перед ним и положил голову отцу на колени. Тяжелая отцовская рука бережно легла на его голову и гладила, гладила, словно маленького ребенка, утешая.
– Что ж теперь поделаешь… – шептал отец, – что поделаешь,… На все воля Божья. Стало быть, теперь ты старший…
Широко перекрестясь, встал князь Ярослав, наклоняясь, шагнул в проем лестничный. За ним покорно двинулся Александр. Они спустились с хоров. Отодвинув кованую дверь и нагнувшись, Александр вышел из храма.
Весь мир сделался бел. Белизна ослепляла. Княжич зажмурился и долго стоял, закрыв глаза, привыкая к холодному воздуху, к зиме… Отец стоя рядом, молчал. Потом, не сомневаясь, что Александр последует за ним, совсем по-стариковски сутулясь, пошел к коням, которых поодаль держали дружинники,… Тяжело поднялся в седло.
Александр глянул вверх на него и увидел: темные густые волосы отца, за тот срок, что они со смерти Федора не виделись, подернулись сединой…
– Пойди в баню, да апосля выспись…– приказал отец, – Заутра, после молебна, на Юрьев град 30) идем… На Медвежью голову31), куда черниговские прикормыши сбежали…
Глава пятая
Первые сечи
1.
Вот тогда в походе, когда качались они в седлах стремя о стремя на бесконечной дороге, или ехали, сидя рядом, в санях, или на ночных привалах лежали у костра, накрывшись одним плащом под мигающим звездами зимним небом, возникло меж ними чувство, даже не понимания, а единения, когда и слов-то особых не требовалось. Думали сходно, говорили так, словно один начинал фразу, а второй ее заканчивал. И благоговел Александр перед открывшейся ему в отце духовной глубиной, тому, что передумал и выстрадал отец, а теперь словно переливал из старых мехов в новые – выстоявшееся зрелое вино размышлений своих.
А князь Ярослав дивился ранней мудрости сына своего, тому, как он умеет спросить и выслушать. Потому и говорил Ярослав без боязни, что Александр может что-нибудь не так понять, и говорил много, как может быть первый раз за всю жизнь. Ибо никому никогда замыслов своих и размышлений никогда не открывал. А теперь не боялся показаться сыну своему слабым, и, не таясь, рассказывал и об ошибках своих, и о бедах, кои себе и другим сотворил. Иной раз и слезу смахивал, не стесняясь сына, ибо почувствовал в нем, по всем временам жизни человеческой, такую редкость – искреннюю сыновнюю любовь.
Со своим-то отцом, князем Всеволодом, никогда у Ярослава такой душевной близости не было, и с братьями всего большого гнезда Всеволодова не случалось. Может, оттого, как преставился набольший князь Всеволод Большое Гнездо, так сразу и пошла меж братьями распря. Да оно и при живом отце-то шла. Ведь Всеволод, не о покойном будь сказано, сам эту распрю разжег.
Не зря у князя Всеволода – деда Александрова прозвание дано Большое Гнездо – восемь сынов и четыре дочери возросли в потомстве его. Несмотря на то, что были они меж собою родными братьями и сестрами одной матери и одного отца дети – не было меж ними дружества. По старшинству шло так: старший Константин, второй Борис (умерший при жизни Всеволода), третий Ярослав (отец Александра) четвертый Глеб, дальше Владимир, Иван и Святослав.
Незадолго до смерти Всеволод составил завещание, где по всей правде расписал, кому чем владеть. Великое княжение – Константину, в те поры княжившему в Ростове, Ростов же – Юрию. Но Константин восхотел оставить себе и Ростов!
Тут бы решить дело миром и увещеванием, но Всеволод в горячности изменил завещание и повелел Константину по прежнему сидеть в Ростове, а Великое княжение отдал Юрию! Потому Константин даже на отцовских похоронах во Владимире стольном не был и уж, конечно, о том, чтобы поменяться княжением с братом Юрием, по отцовскому слову, не захотел. Он предложил ему взять во княжение Суздаль, сам как старший, сесть на великом княжении во Владимире, а Ростов отдать своим детям.
Князь Ярослав встал за брата Юрия, чтобы установить правду по отцовскому слову, как христианину надлежит, но за Константина встал тесть Ярослава Мстислав Удатный со всеми родичами своими, считая, что Ростов – родовое наследие только Константина и никакой передаче никому не подлежит. Полилась кровь!
21 апреля 1216 года сошлись дружины на реке Липице, и Юрий с Ярославом потерпели сокрушительное поражение. Ярослав, видя, как гибнут дружинники Юрия, не в силах ему помочь, ушел с поля боя и увел тех, кто уцелел. Но всю жизнь стоял за ним шепоток насмешливый, дескать, Ярослав струсил, потому бежал. Положили же наземь девять тысяч воинов – число огромное. За что? За гордыню княжескую!
На следующий год братья замирились. Константин вернул Юрию Суздаль, с обещанием, что Юрий примет после него Владимирское великое княжение. Так и произошло. Константин во Владимире и двух лет не накняжил – помер. Стал великим князем Юрий – как Всеволод и завещал. Ну, а девять тысяч отборного войска не воскресли…