Герой поневоле

– Ты куда намылился? Потянуло тебя в леса, как папочку? Катя, вон, и то на даче помогает, а ты взял моду! Чем бегать, лучше бы картошку на даче окучил, мать, вон, пошла! Катя и то пошла.

Так она и впечаталась в память – вечно всем недовольная, ворчащая, навязчивая, ничего не понимающая, ни с кем не считающаяся.

– Я пробегусь и тоже пойду, – ответил он.

– Так поздно будет. Вот где ты был? Почему никого не предупредил, что уходишь? Взрослый стал и плевать на нас хотел? Теть Лида сказала, что видела тебя с двумя наркоманами, вы к папке в машину сели и уехали.

В семье никто никого не ограничивал в перемещениях, но было принято отчитываться за каждый шаг, Павел же упустил из виду, что так надо, а Павлик, придавленный чувством вины, втянул голову в плечи, лихорадочно соображая, что отвечать. В такие моменты, когда не мог сразу сообразить и дать отпор, он себя презирал, ненавидел и пытался окуклиться. Ну, не умеет он так, как Павел! Однако проснувшееся чувство собственного достоинства заставило скрипеть мозгами, и он придумал, как выкрутиться:

– В Денисовку папка подвез, я хотел на каратэ записаться в клуб… Или на гитару. Но никого на месте не было.

Как ни странно, подобное поощрялось и мамой, и бабушкой, потому она отстала, и Павлик добавил:

– Бегаю, потому что слабый. Надо худеть, а то меня на каратэ забьют.

– Надо, – согласилась бабушка и добавила с умилением. – Вытянулся. Взрослый совсем стал. Я тебе капустки натушила. Будешь с котлетами?

– Вау, здорово! Спасибо. Я голодный, как волк.

Бабушка всегда присутствовала на кухне, когда кто-то ел – ни Павлик, ни Павел не знали зачем. Не смотрела, не надзирала, просто крутилась вокруг.

Павлик перебирал воспоминания Павла – и общие, и то, что еще не случилось. В той реальности баба Валя пережила всех, кроме мамы, причем была глубоко несчастной, обиженной на белый свет. Можно ли сделать, чтоб она была счастливой хоть немного? Что ей нужно для счастья? Перестанет ли она тогда всех третировать?

Павлик обратился к себе взрослому, повторил мысль, но ответа не получил. Он знал, что Павел услышал и попытается выяснить. А еще подумал, что сам виноват, позволяя над собой смеяться одноклассникам – проблема решается как нельзя просто. И сам объявил войну даже тем, кто с ним не собирается воевать.

***

В девять утра, когда Павлик, зевая, поедал бабушкины сырники, пожаренные специально для худеющего внука, и рассыпался в похвале, потому что только так бабушка не будет запихивать в него гренки с пирожками, в дверь позвонили.

– Пашка! – крикнула Катя. – К тебе.

Бабушка нахмурилась.

– Кого там принесло? Поесть не дадут.

– Иду! – отозвался Павлик, внутренне сжимаясь, он боялся, что это Агоп пришел за ним, чтоб идти в Хмельницкое чинить стартер, папка-то пригласил.

Павлик подумал, что такое не переживет. Одно дело в нос Агопу дать, другое – изображать друга. О чем с ним говорить? Что делать? Нет, не готов он, пошел Агоп к черту! На пути придумывая оправдание, Павлик отправился встречать друга-недруга, но на пороге с ноги на ногу переминался Валька, заискивающе тянул тонкую шею.

– Паша, – забормотал он. – Я вчера не поехал на аттракционы, давай сегодня? Меня мама отпустила! «Парк юрского периода» посмотрим. Ну?

Павлика жутко бесило его «меня отпустили», как будто он малыш. В четырнадцать-то лет! Он до сих пор у родителей отпрашивался: «А можно…». И вообще, Валька бесил, глупый он и недоразвитый. Павлик собрался сказать, что будет с отцом ремонтировать машину, но прислушался к себе и махнул рукой. Павел разрешил не ехать в Хмельницкое. Сегодня выходной, до тринадцати ноль-ноль еще четыре часа… Так хотелось на «сюрприз»! И в автоматы поиграть так хотелось! А уж новый фильм…

И Павлик проигнорировал обязательства.

– Я сейчас, – он заговорщически подмигнул и крикнул в спальню: – Ма, ба, я с Валентином в город!

– Ты ж еще не поел, – бабушка.

– Допоздна не гуляй, – мама.

В центр ехали на автобусе с гармошкой, устроились прямо на ней. Валентин трещал без умолку, рассказывал, что купил кассету «Ганз-н-роузес», делился школьными сплетнями про одноклассников. Спрашивал, не лез ли Пис. Павлик пожал плечами и подумал, какой же скучный у него друг. А следом пришла мысль, что еще три дня назад он таковым не казался, и Павлик бы складывался пополам от его плоских шуточек, теперь же понимал, что такой же плоской была его жизнь. Да что там говорить – не было у него жизни, он сбегал от реала в придуманные миры. Теперь же в голове крутились сюжеты гораздо более масштабные. Мало того, там были сюжеты чужих еще не написанных книг. Павлик всегда мечтал быть знаменитым писателем, закрадывалась мысль их украсть, но это нечестно, да и неинтересно. Зато он знал, в какой временной промежуток какая тема выстрелит, а написать можно и самому.

Если бы его ровесники знали, насколько бездарно, на какую чушь они просаживают свое драгоценное время! И как захочется иметь в багаже опыта то, что лень сделать сейчас, а потом просто будет некогда. Но каждому времени свои развлечения, сейчас ему кататься хотелось куда больше, чем сидеть за книжками. А еще хотелось с кем-нибудь поговорить о том, что с ним происходит, но он догадывался, что нужно молчать.

Пока Валька рассказывал, как его одноклассницы бухали у клуба, а он ходил наблюдать, Павлик вспомнил, как Павел «читал» людей, просмотрел на лучшего друга и аж похолодел – а вдруг Валька плохо к нему относится? Но ничего не увидел.

Вскоре все его тревоги отступили: они приехали в центр и начали забег по пунктам видеопроката, Павлик попутно заходил в книжные, искал продолжение «Чужих», уж очень ему четвертая часть понравилась, по которой еще не сняли фильм[i]. Там был герой, Варковски, на которого очень хотелось быть похожим, и теперь Павлик знал: у него хватит сил таким стать.

Часы на Павлике всегда останавливались, потому время он постоянно спрашивал у Вальки, помня, что в тринадцать двадцать три придет Павел, и старался урвать как можно больше. Настроение было ну просто ух!

Событий стало так много, что на американской горке он даже не затаил дыхание – в жизни так же все стремительно. И куда более страшно, если вспомнить контролеров и допустить, что они вернутся, почуяв возросший коэффициент влияния.

В двенадцать тридцать они с Валькой уже ждали автобус – Павлик еще при выходе из дома предупредил друга, что ему нужно вернуться в обед. Валька сетовал, что так мало погуляли, канючил и вздыхал, но Павлик не сдавался. У Павла есть всего пять часов, он точно не обрадуется, если проведет полчаса в компании Вальки.

Автобус задержался, и потому, когда тело занял я, мы с Валькой тряслись в «Икарусе», стиснутые толпой со всех сторон. От нечего делать я принялся сканировать пассажиров, надеясь найти кого-то с положительным коэффициентом влияния, нашел лишь значимых, причем наибольшей значимость была у пожилой учительницы начальных классов.

Взгляд остановился на Вальке, и с мыслями «прости, Пашка», я его просканировал. И обалдел: отношение лучшего друга – легкое презрение. Накатила обида за себя-маленького, потом – злость. Павлик возвел Вальку в ранг лучшего друга, доверяет ему, сокровенным делится, на самом же деле он жалкий трус и лицемер, который рассказывает все родителям, в том числе – секреты друзей. Это выяснится позже, родители Вальки проболтаются бабушке Павлика, она ему передаст услышанное, и Павлик тоже начнет презирать Вальку, но водиться с ним перестанет гораздо позже.

 Надо менять круг общения! И научиться понимать, где человек деликатный, а где трус и лицемер.

Всю дорогу Валька нес такую ересь, что если бы пассажиры, забившие автобус, не прижимали мои руки к телу, лицо покраснело бы от фейспалмов. Хотелось высказать ему, какой он слизняк, но это выглядело бы странно, да и Павлик должен сам с ним разобраться.

– Эй, ну ты чего? – заглянул в лицо Валька, заметив, как у «друга» изменилось настроение. – Из-за родителей? Мои тоже разбегались, потом сходились… Ну ты же не маленький!