День, в который…

Пораженный Норрингтон смотрел, как дочь губернатора, присев на корточки, деловито ковыряется шпилькой в замочной скважине. Что-то провернулось — замок щелкнул. Пол со скрипом кренился под ногами; дверь распахнулась.

— Когда я была маленькой, — опершись на поспешно подставленную руку командора, Элизабет выпрямилась, отряхивая юбку, — от меня запирали конфеты в буфет. (Лукаво улыбнулась.) Мне это никогда не нравилось.

Командор не дослушал — отстранив ее, выскочил в коридор.

…В небе, над парусами, плыли облака и бесстыдно развевался черный флаг. «Жемчужина» уже вышла на внешний рейд, и берег Ямайки стал туманной полосой на горизонте.

Стуча сапогами и расталкивая встречных пиратов, разъяренный Норрингтон взбежал на капитанский мостик. Воробей был тут — и встретил его самой широкой улыбкой.

— Командо-ор…

Норрингтон лишился дара речи.

— Видишь ли, Джимми… я тут пораскинул мозгами… и решил… — Воробей пробирался к нему, держась за ванты — этой шаткой своей, странно грациозной походочкой. Лицо… губы… И — на выдохе, заговорщицким полушепотом: — Что со мной тебе будет лучше.

Только увидев, как у Гиббса приоткрывается рот, Норрингтон осознал смысл фразы.

— Вы…

— Жизнь коротка, Джимми, — всего несколько шагов, и — пират рядом; морской ветер уносил запах пряностей. — Погляди туда, — смуглый палец в перстне ткнул в удаляющуюся Ямайку. — Они все хотели жить. Кое-кто из них даже почитал закон. И где они теперь? — Округлившиеся губы — близко-близко; бисеринки пота под усами… Шепот: — Смекаешь, о чем я?

Ошалевший Норрингтон только сделал странное движение головой — не то «да», не то «нет»; он и сам не понимал, что хотел бы ответить.

— Это будет самая большая глупость в моей жизни, — Джек сощурился, — но… — Положил руку командору на плечо — шептал прямо в лицо, Норрингтон чувствовал его дыхание, и даже запах перегара уже не имел значения. — Это очень, очень смешно, Джимми. Ты будешь долго смеяться… — Палец лег командору на губы, провел, чуть нажимая. Ветер бросил всю Воробьеву гриву командору в лицо — нитка бус хлестнула по щеке, но он не почуял боли. Он завороженно смотрел, как шевелятся эти губы… и — совсем тихое: — Я не хочу тебя лишиться, Джимми.

Норрингтон судорожно сглотнул. Он ничего не мог с собой поделать — в присутствии этого человека здравый смысл отказывал ему.

И все же то, что сделал Воробей, командору в голову прийти не могло. Теплое дыхание, всего пара дюймов между лицами… и все же, даже когда эти губы прикоснулись к его губам — щекотали усы и бородка, и чужой язык провел между его губами — и влез вдруг в его рот, — он все еще не мог поверить.

…«Черная жемчужина» удалялась. Команды обоих английских фрегатов столпились у бортов — пиратский корабль, который все уже считали законной добычей, вопреки всякой логике и здравому смыслу уходил целым и невредимым… На капитанском мостике «Жемчужины» предстало зрелище.

Матросы протирали глаза; полковник Фишер, остолбеневший на верхней ступеньке трапа, уронил подзорную трубу на голову поднимавшемуся следом офицеру — тот охнул, схватился за треуголку. Полковник бросился к борту, за ним бросились все остальные.

…Пираты столпились на трапе. Кто-то неуверенно захихикал. Кто-то выругался. Кто-то зааплодировал. На их глазах их капитан целовал командора — а у того было совершенно ошалелое лицо, и руки явно не знали — то ли отталкивать, то ли ударить… и в конце концов легли Воробью на плечи — рывком притянули ближе.

Элизабет проталкивалась между пиратскими спинами — мокрые от пота рубахи, прилипшие к лопаткам, не спина — вонючая гора мускулов, в такую бить слабым девичьим локтем — все равно, что в стену. И все же, закусив губу, она озлобленно пихалась, протискивалась боком, — пираты даже не оборачивались, всецело поглощенные чем-то, чего она за ними увидеть не могла. Но Элизабет была упряма, и таки пробилась в первые ряды — и, взглянув туда же, куда глядели все, застыла.

Норрингтон не видел ее. Его рука ползла вниз по спине пирата — камзол, ремень, фалды камзола… рука будто обрела собственную волю — там, под грубой тканью, она чуяла жаждущее тело, и ей не было никакого дела до панических воплей рассудка. Плохо понимая, что делает, Норрингтон грубо стиснул ягодицу пирата, прижал его бедрами к себе, — Воробей, кажется, ухитрился скорчить гримаску, орудуя языком в его рту. Нога пирата прижалась к его бедру. Палуба качалась, левой рукой Норрингтон цеплялся за ванты, — отстраненно скользили чудовищные по сути мысли: что, того и гляди, они оба рухнут прямо на палубу; что такого неслыханного позора английский военно-морской флот не знал со дня основания…

Элизабет медленно повернулась — вокруг одинаково обалделые лица глядели сквозь нее. Встретилась глазами с Анамарией — та моргнула и вдруг с совершенно детской растерянностью развела руками. Элизабет торопливо оглянулась еще раз, но кошмарное видение на мостике не исчезло. Нога в широкой грязной штанине и нечищеном ботфорте терлась о ногу в форменных панталонах, а рука Норрингтона… НОРРИНГТОНА!.. Который даже мороженое даме на балу подавал, будто аршин проглотив…

Придерживая руками растрепавшиеся на ветру локоны, бывшая невеста командора открыла рот — и поперхнулась; откашлявшись, спросила у Анамарии:

— Я это вижу? Или у меня бред?

Негритянка ответила не сразу — огляделась; сказала совершенно серьезно:

— Только если тут эпидемия.

Руки Норрингтона гладили спину пирата. Губы… Он ничего не мог с собой поделать. И вдруг совсем не важным показалось то, что на них все смотрят — и с английских кораблей смотрят тоже. И совсем несущественной — мысль о том, каково ему теперь будет возвращаться в Порт-Ройал.

…Корабль уходил в море. За высокой резной кормой, в кильватерной струе, тянулась шлюпка с привязанной к сиденью клеткой, — а в клетке насквозь промокшая мартышка, жмурясь от брызг, грызла прОклятую монету.

Эпилог

Погас экран в кинотеатре — и загорелся свет.

— Во замутили, ну… Во замутили! — возмущенно бормотал, пробираясь к выходу и спотыкаясь о пустые пивные бутылки, русский турист; следом спотыкалась его жена, заносчивого вида крашеная блондинка — впрочем, куда больше озабоченная сохранением равновесия на чудовищных «шпильках», чем мнением мужа о только что увиденном фильме и даже содержанием самого фильма.

Галдящие зрители покидали зал. Хлопали сиденья кресел, хрустел под ногами просыпанный попкорн. Снаружи благоухала дивная тропическая ночь, и бабочки летели в кинозал — на свет.

…Ямайка — это туристический рай. Ямайка — это кофе «Блю Маунтин» и майки с надписью «Jamaica no Problem», это серные ванны и крокодилий заповедник «Блэк Ривер» («Черная река»), это «экологический туризм» на реке Рио-Гранде, где жаждущие экзотики сплавляются на бамбуковых плотах — пять километров через поросшие джунглями горы, где по берегу ходят голубые цапли, мимо бамбуковых арок, мангровых зарослей и гигантских розовых мимоз. Ямайка — это пляжи, отели, виллы и девятьсот тысяч туристов каждый год, а в международном аэропорту Кингстона, одноэтажном и прямо-таки деревенском на вид, садятся «боинги» любого размера.

Бо́льшая часть Порт-Ройала лежит на дне, на глубине около девяти метров, и правительство Ямайки всерьез подумывает расчистить занесенные илом руины и превратить это место в подводный археологический музей. Ныне Порт-Ройал (точнее, его уцелевшие на суше остатки) — небольшой рыбачий поселок, где, правда, сохранились часть крепости и несколько старинных улиц.

…Отставной адмирал Джеймс Норрингтон скончался в своей постели в почтенном возрасте семидесяти с лишним лет и был под грохот пушечного салюта похоронен на кладбище в Кингстоне. Адмирал умер холостяком, близких у него не было; впрочем, чета Тернеров назвала одного из трех сыновей, вероятно, в его честь.

Единственным темным пятном во всей безупречной биографии Норрингтона стал без малого шестимесячный плен у пиратов Тортуги, ухитрившихся похитить будущего адмирала (носившего в то время звание командора) прямо из Порт-Ройала. История эта, судя по всему, носила некий привкус скандальности, ибо упомянута в английских источниках вскользь, но с многозначительными намеками; достоверно известно, впрочем, что за командора не был внесен выкуп — достойный флотоводец вернулся сам, объяснив, что ему удалось бежать. Кажется, по возвращении ему предъявлялись некие обвинения — но, судя по всему, Норрингтону удалось полностью оправдаться. Вскоре он получил адмиральский чин.