День, в который…

Итак, за два дня до описываемых событий, полковник Мэттью Фишер на своем флагманском фрегате «Вихрь», сопровождаемом еще тремя кораблями — фрегатами «Юнона» и «Маргарет» и шлюпом «Лев», вошел в Кингстонскую бухту, дабы обеспечить необходимую поддержку властям Ямайки. На деле же, как водится, отношения между Фишером, формально оказавшимся в подчинении, но обладавшим единственной на острове реальной военной силой, и этими самыми властями, формально наделенными полномочиями, но более не имевших возможности претворять их в жизнь, немедленно обострились и продолжали ухудшаться.

Пираты, впрочем, как уже было сказано, ни о чем этом не подозревали — английская эскадра была скрыта от них полосой поросшей лесом суши. С очередной прибойной волной первая шлюпка ткнулась носом в берег. На белый коралловый песок ступил сапог капитана Джека Воробья.

В безлюдных улочках застоялось знойное марево. Сухие водоросли свисали с проломленных крыш. Проскрипела висящая на одной петле ставня — качнулась на белых раскаленных камнях куцая густая тень.

Улица обламывалась прямо в воду. В мертвой тишине посвистывал ветер, потихоньку заметая мостовую песком. Джек пошевелил носом. Ему вдруг показалось, что к запахам сохнущих водорослей и моря, и еще всякого разного, и всего остального примешался этакий отчетливый душок, — а тут как раз, будто бы невзначай, подул ветер, и запах стал таким явным, как если бы сама костлявая с косой уже изготовилась схватить за плечо капитана Джека Воробья.

— Пахнет смертью, — сказал Джек.

Пираты переглядывались. Джек поторопился махнуть рукой — и все сорвались с места и побежали.

…Бежали, стуча сапогами. На мостовой — присохшие водоросли. В первом же каменном доме завалилась одна стена, сорванную дверь заклинило в перекошенных косяках. Дверь выбили; на кухонном полу захрустели под ногами черепки. Были разбросаны медные кастрюли, длинная трещина расколола печь в бело-синих голландских изразцах; перила лестницы снесло рухнувшей потолочной балкой. Матросы заспорили, какую комнату обыскивать первой; толкаясь, ругаясь и брызгая слюной на ходу, устремились вверх по лестнице. И вот, когда все уже пробежали из кухни дальше, Джек сделал осторожный шаг назад — и еще один очень осторожный шаг, и еще, — и так вновь оказался на крыльце.

Капитан Джек Воробей и альт… альтр… (тут Джек не был твердо уверен) альструизм-или-как-то-так-или-что-то-в-этом-роде, возобновили знакомство (им и прежде случалось встречаться, хоть и не слишком часто), когда Анамария изложила свою идею налета на Порт-Ройал. Было бы справедливо сказать, что этот самый «альструизм» овладел Джеком — но, не будучи вполне уверен в том, что значит этот самый а… а… и, главное, точно ли он — понятие сугубо отвлеченное, Джек почел за лучшее даже мысленно воздержаться от такой формулировки. (Ибо, когда ему взбрело в голову заменить абстрактное в этой фразе чем-нибудь более конкретным, например «командором» или «бутылкой», он едва не подавился ромом, — выставив Анамарию, он по привычке решил посоветоваться с бутылкой-другой хорошего ямайского рома…)

На дне последней бутылки его подстерегло озарение. Ему не нужно золото Порт-Ройала. То есть ВООБЩЕ, разумеется, оно пришлось бы весьма кстати, — но вот именно сейчас… и даже было бы гораздо важнее… словом, в Порт-Ройале остались люди, насчет которых Джеку, как ни крути, очень хотелось бы, чтобы они были живы и здоровы. И совсем, ну просто совсем не хотелось бы… Тут в воображении капитана возник церковный склеп с могильными плитами, — додумывать эту мысль он себе решительно запретил.

Словом, с чистой совестью капитан Джек Воробей мог бы заявить, что знавал деньки и получше, чем эти двое суток плавания от Тортуги до Ямайки; однако теперь, обернувшись на протяжный скрип чугунной калитки, он немедля ощутил, что они с альт… астр… словом, с этим-как-там-его слегка устали друг от друга.

Мартышка сидела на чугунной ограде, вцепившись тремя лапами, — а в свободной… в свободной…

Стоимость камней в диадеме опытный глаз Джека определил даже на расстоянии. Белел крупный, на подбор жемчуг; солнце разноцветно дробилось в бриллиантах.

Мартышка зевнула, показав клыки. Джек, успокаивающе выставив перед собой растопыренные ладони, шагнул с крыльца на цыпочках — длинный скользящий шаг.

— Тс-с… Цып-цып-цып…

Никогда прежде капитану Джеку Воробью не приходилось подманивать обезьян.

Мартышка метнулась с ограды на соседний деревянный забор. Джек метнулся следом; мартышка оскалилась и сиганула с забора на крышу, проскакала по гребню, вспрыгнула на трубу. Джек мчался следом по земле, и в голове его подпрыгивала мысль о том, что характером эта тварь пошла в покойного хозяина. А диадема зазывно сверкала, всем своим видом показывая, как ей не хочется оставаться у безмозглой макаки, а хочется попасть к капитану Джеку Воробью… Мартышка нырнула в листву магнолии — сломанной, зацепившейся ветвями за трубу, — пронеслась по стволу и исчезла в куче поваленных деревьев. Джек бросился следом — полез через бурелом, споткнулся… Мартышка вынырнула на заборе в другом конце сада — диадема сверкнула в последний раз, — с забора прыгнула еще куда-то и пропала из виду.

Джек выругался сквозь зубы. Тяжело дыша, озирался; стряхнул с колена жухлый лист. Ветер шелестел в кроне магнолии; ветер кружил, пока не выдыхался, а отлежавшись, начинал снова, а взлетевший песок, как водится, норовил угодить в глаза, хотя Джек был совершенно уверен, что ни ему, ни песку этого вовсе не надо.

Вот тут-то мысли его, хорошо протрясшиеся на бегу и пришедшие от этого в некоторый беспорядок — ну, если честно, они и никогда не бывали в большом порядке, но теперь беспорядок был больше обыкновенного, — словом, теперь из всех этих беспорядочных мыслей вдруг вынырнула ужасная догадка. Столь ужасная, что Джек даже оступился, провалившись ногой в кучу досок.

— Мартышка… — пробормотал он. Огляделся, судорожно передернув плечами; нет, ЭТА мысль положительно была слишком безумной даже для капитана Джека Воробья. — Пораскинь мозгами, Джек! Ты же не думаешь, что это все — ее работа?

Тишина не снизошла до ответа. Джек подергал застрявшую ногу; выдернул, полез обратно, размахивая руками и проваливаясь — торчащие ветви цеплялись за отвороты сапог.

Бормоча себе под нос, капитан Воробей быстро шел по улице. Мысли его приобрели вполне определенное направление, и оно им не нравилось.

Солнце пылало, горячий воздух казался жидким, как кисель; рубаха под камзолом давно промокла. Спекшаяся земля белизной резала глаза, провалами чернели тени. В тишине звук шагов ложился на ритм сердца, как на музыку, — вдруг сообразив это, Джек успел: восхититься; удивиться; решить, что тут есть, над чем поразмыслить. Что поделать, капитан Воробей не имел привычки заранее верить в худшее, и они со страхом никогда не были друзьями.

Так что Джек даже обрадовался, когда, свернув за угол, наконец наткнулся на людей.

— Беда… О-о-оййй… — сидя на земле и держась за голову, как от боли, раскачивался седой толстяк в камзоле с оборванными пуговицами. — Серебро под сараем было зарыто, веришь?

— Под сараем? У тебя? Вот я не знал! — с искренним сожалением заявил молодой и татуированный, почесываясь под лопаткой. На худой спине красовалась картина в цвете: бородатый Нептун, зажав под мышкой древко развевающегося пиратского флага, гнал смахивающей на саблю молнией поджавшую хвост акулу в парике, имевшую несомненное портретное сходство с командором Норрингтоном.

Толстяк заморгал — не сразу уразумел смысл сказанного, а уразумев, вскочил, едва не обрушив навес, и набросился на татуированного с кулаками. Несостоявшийся жулик взвыл. Оба вывалились на мостовую, покатились в пыли. Стало ясно, что добродетель настигла порок, повергла его во прах и вот-вот победит с особой жестокостью.

Джек запустил руку в карман; выловил золотую гинею, поглядел на нее с грустью, — и, подмигнув толстяку, подбросил на ладони. Блеску в глазах добродетельного защитника своей собственности позавидовали бы многие, считающиеся воплощением пороков.