Страница 20 из 116
Дин Хун и Ли Эр прослужили вместе на заставе Саныуань всего пять лет - но известно, сколь много значат в судьбе человека эти начальные годы юности, как глубоко западают они в память, в сердце, ведь именно в эти годы приобретаются, подчас на всю жизнь, лучшие и вернейшие друзья. И как долго длились они, и сколько было вместе пережито, переговорено обо всем, прочувствовано… Да, пути их затем разошлись, разведены были по служебным дорожкам, но все равно они всю последующую жизнь были как бы вместе. Мысленно обращались друг к другу, спорили, а то и ссорились, и опять мирились - словно находились рядом.
И чем дальше, тем больше проникался каждый из них глубочайшим уважением к другому. Каждый в своем деле имел множество единомышленников, учеников и последователей, но ни тот, ни другой так и не обрел себе иного друга, более близкого, кровного, кроме как из казарменных лет юности…
Жизнь иногда как будто и вправду насмехается над человеком, даже над такими значительными личностями, какими стали Дин Хун и Ли Эр. За свою долгую жизнь Ли Эр выучил очень многих, все время надеясь найти средь них, выделить умнейшего, лучшего наследника учения своего, но так и не нашел, не дождался его. А воспитал его главного последователя не кто-нибудь, а неотесанный в науках ечный Стражник, Дин Хун…
4*
С какой-то особой теплотой всю жизнь вспоминал Ли Эр о своей, вообще-то суровой и нелегкой, службе на заставе Саньгуань. Именно там, во время долгих дозоров на посту, уставившись в пустынные, уходящие друг за друга горы, научился он сосредоточиваться, собирать и направлять свою мысль. С тех пор он так полюбил снежные отроги Куньлуня, что под старость вернулся к ним.
После службы на границе Ли Эр в течение семи лет раз за разом сумел сдать три экзамена и стал медленно, но верно продвигаться, подниматься по ступеням государственной службы. И дослужился до должности главного архивариуса Царства Чжоу и до отставки оставался при ней, дающей ему немалые возможности в разработке своего учения.
А семьей он так и не обзавелся и большую часть жизни прожил в подаренной ему государем усадьбе на берегу маленькой горной речки, в окружении своих многочисленных учеников. Им он часто рассказывал о своем храбром и сильном друге Дин Хуне, о хитром и везучем противнике его, контрабандисте Чжан Чжене.
Но как ни учил, ни старался Ли Эр, достижения учеников на стезе философии, на взгляд учителя, были весьма скромными. Но, странное дело, при этом многие из его воспитанников стали начальниками различных пограничных застав, капитанами сторожевых кораблей или просто служивыми людьми, посвятившими свою жизнь не добыванию отвлеченных философских истин, а таким вполне реальным вещам, как охрана закона, границ, об-ретенье иных земных ценностей. Нет, умеет усмехаться жизнь над некоторыми нашими желаниями и стремлениями…
Два юбилея
есной года Зайца* генералу Дин Хуну отметили семидесятилетие. Была распутица, разлились все притоки великих рек Янцзы и Хуанхэ, поэтому гостей было сравнительно немного. Поздравил и вручил высокую награду императора "за долгую и безупречную службу и укрепление границ государства" заместитель главнокомандующего Хуан Ли. Как было издавна заведено по военному ведомству, было торжественное построение всего командного состава Северо-Западного пограничного округа, а затем по-воински суховатый стандартный прием, на который собрались сподвижники из соседних пограничных округов и застав, всякое гражданское начальство с окрестных городов и провинций.
общем-то, сам Дин Хун остался доволен всем этим: не забыт, отмечен самим императором, почтен соратниками, что еще надо? Не писатель, не ученый знаменитый, не каллиграф же он, а скромный служака, каких в государстве множество.
Настала осень. И тут случился другой юбилей, тоже семидесятилетний, на этот раз не пограничника, а "как раз наоборот", как шутили многие, добавляя: "главного контрабандиста Северо-Запада", а именно Чжан Чженя.
Этот странный юбилей поразил многих своим размахом. Было приглашено огромное количество самого разномастного народа. К изумлению многих, матерого контрабандиста поздравили даже несколько вполне официальных лиц. Среди них замечены были представители министерства внешних связей, торговли и мануфактуры, даже от морского ведомства приехали.
А вообще, кто он такой, Чжан Чжень? Конечно, в поздравлениях никто не называл его крупнейшим контрабандистом всего Северо-Запада, а с жаром говорили о нем как о "хорошем человеке", "отзывчивом и учтивом друге" и, наконец, договорились до того, что он якобы "человек, много сделавший для расширения и установления связей с дружественными соседними народами"… Ну, а восхваления вроде "бескорыстный, щедрый, мудрый" сыпались как из куля.
Из множества этих речей, более чем непристойных из-за своей наглой лжи, получалось, что не просто незаконные, а явные преступные деяния юбиляра, много раз подтвержденные официальными судами, были самым что
* Год Зайца - 509 г. до н. э.
ни есть благом для государства, которое, дескать, не всегда понимало и ценило его добродетель, а порой даже и преследовало. оровские дела по ввозу-вывозу ценностей мимо таможни трактовались как бескорыстное и безобидное распространение товаров и их пропаганда, как, в конечном счете, расширение связей между народами и, ни много ни мало, их культурами. общем, любые грязные дела эти дружки-прохиндеи оправдывали, даже явные преступления юбиляра подавали как подвиг.
Они находили те старые статьи закона, которые были впоследствии отменены, и расценивали их былое нарушение виновником торжества как его прозорливость. Этак можно ставить было под сомнение любой закон вообще, ибо завтра он может быть изменен или вообще отменен…
Дин Хун на свой юбилей Чжан Чженя, конечно же, пригласил как соседа: такова традиция, с ней не очень-то поспоришь, и тот сидел за общим столом.
А тут Чжан Чжень посадил его на почетное место и представил всем как своего добродетеля, который много сделал, чтобы его жизнь состоялась…
"Конечно, будь моя воля, я бы таких, как он, совсем не выпускал на свободу. Так и жил бы он до сих пор в клетке… прочем, по его же собственному выбору так оно и получилось", - мрачно подумал Дин Хун, глядя на позолоченные решетки бывшей тюрьмы.
С тех пор, как они, всю жизнь боровшиеся друг с другом, в конце концов опять обосновались рядом, старый стражник границ еще чаще стал вспоминать дружка своего Ли Эра, ныне почтенно именуемого Лао Цзы. И тогда, в казармах, да и долгие еще годы потом Дин Хун отчасти не понимал, а скорее не принимал его образа мыслей. Многие весьма мудреные изречения Ли Эра он вовсе отвергал, потому что они в корне разрушали его, пограничника, систему ценностей, которые должны всегда быть, по его разумению, предельно ясными и простыми.
Например, его постулаты о недеянии. Если буквально понимать его, то выходило, что незачем ту же границу охранять и ловить нарушителей. се равно-де вернется все на круги своя, все само свершится так, как должно. И тебе, пограничнику, незачем вмешиваться в естественный круговорот событий…
юности любой резок в суждениях, и Дин Хун тоже не отличался терпимостью. Ему казалось, что друг только тем и занимается, что все доводит до абсурда, до сознательного запутывания смысла многих деяний человеческих, нарочно смешивает понятия добра и зла, истины и лжи, закона и преступления. И с пеной у рта защищал очевидные, казалось бы, вещи, возмущался их намеренно нечетким определением, зыбким толкованием. А друг таинственно улыбался, снисходительно слушая его горячие возражения, словно сам уже был глубоким стариком: "Что тебе сейчас доказывать и разъяснять; придет время - сам все поймешь…"
Со многим почти так и получилось. Почти, но не со всем. Если долгая жизнь действительно подтвердила подлинную сложность многих явлений, то с другой частью его рассуждений Дин Хун ни при каких условиях не мог согласиться и сейчас. На это был наложен запрет в самом существе его, через который перешагнуть он не мог и не хотел, и всё тут.