Страница 42 из 50
Глава 37
Глава 37 Сдаемся!
На ужин у меня были галеты и две ложки сахара.
Да, ещё половина кружки воды. Вот и всё.
Занкевич — козлина безрогая. Перекрыли по его приказу водопровод и теперь лагерь мучила жажда. Особенно страдали раненые и больные. Здоровым без воды тоже не сладко было.
Опростал кружку — как и не пил. Ещё больше жажда усилилась. Хоть бы дождь пошёл…
Как назло, с неба не капало уже неделю.
Мля…
Как, люди-то в пустыне живут?
Я лёг спать. Когда спишь — пить не хочется…
Хренушки! Только уснул — вода приснилась. Будто в лесу я где-то. Иду, и ручеек мне встретился. Я на колени опустился, воду рукой из ручейка черпаю и пью. Пью, пью, а напиться не могу…
Тут я и проснулся. На холмах что-то гремело, взрывалось. Дверь в подвал, где сейчас лазарет размещался, была открыта — так хоть немного попрохладнее и менее душно. Вот и разбудил меня грохот на холмах.
Так, пошли наши всё же в ночную атаку, о которой мне Родион говорил! Целью её было уничтожение пушек, которые очень уж нас донимали.
Как утром я узнал, солдаты-фельтенцы ля-куртинских охотников через свои позиции пропустили. Выполнили уговор. Наши в ножи охрану у орудий взяли. Да и было её немного.
Совсем страх потеряли обстреливающие нас. Чуть ли не в расположении батарей у них были ящики со снарядами сложены.
— Пушечки-то ночью у них попортили! Тротил в штабели ящиков со снарядами заложили и бахнули! — размахивал руками Малиновский.
Сам он в ночной вылазке не участвовал, рассказывал мне о ней с чужих слов. Получалось у него, как всегда, образно и красочно. Ещё и эмоции били через край. Ему бы на театральные подмостки, а не в стрелки-санитары…
— Вот с утра-то и тихо сейчас. Нечем им стрелять! — лучился радостью Родион.
Нет, тут что-то не так. Ну, вывели из строя наши охотники несколько пушек… Они же у французов по всему периметру нашего лагеря расставлены, а не с одной стороны. Что-то опять нехорошее Занкевич задумал. С него станется…
Может, пришло ему в голову газом нас травить?
Ну, до газа дело не дошло, а с обеда обстрел возобновился.
Орудия с возвышенностей лагеря били, били, били…
Вечером я своему правилу изменил и в солдатский комитет пошёл. Надо было что-то с водой для раненых решать.
Там совещались по полной программе.
Сейчас говорил, как раз Глоба.
— Решать, конечно, всем вместе, — говорил он. — Я, так полагаю, нам надо сдаться. Это теперь единственный выход из положения… Как знаете, мы все намечены в первую категорию. Нас, всех тут находящихся, ожидает тяжелое наказание и преследования со стороны озверевшего начальства. Судьба всех уже решена. Мы с вами должны быть готовы стойко встретить эти испытания. Но, надо быть очень благоразумными. Если наш маневр будет открыт, то под развалинами казарм третьей бригады погибнут тысячи и тысячи людей. Я знаю, что все мы учтем это и согласимся лучше пожертвовать собой, чем допустить такое уничтожение товарищей. Возможно, что это совещание отрядного комитета с представителями полковых и ротных комитетов первой особой русской бригады будет последним. Поэтому предлагаю: первое — дать клятву друг другу ни в коем случае не брать в руки оружие на французской территории, какие бы меры к нам ни были приняты; второе — провести сегодня же в каждой роте и команде общие собрания солдат и вынести на этих собраниях решения об отказе идти на фронт…
Так, так, так… Похоже, комитет сдаваться задумал…
Ночная наша вылазка было удачной, но у французов пушек — пруд пруди. Одни взорвали, а они другие подвезут.
После выступления Глобы больше никто не говорил. Все присутствующие сидели понурясь, курили, молчали.
Я со своей водой даже и влезать не стал. Похоже, завтра мы в Фельтене будем воду пить. Или, здесь. Сдастся Ля-Куртин и откроют нам водопровод. Впрочем, открывать его нечего. Нет теперь в лагере водопровода. Раздолбали его артиллерией.
Комитетчики наскоро проголосовали. Единогласно. Сдается лагерь. Поднимает руки вверх.
Вот как получилось. Пришёл я в комитет и попал на такое важное событие. На моих глазах было принято решение о прекращении сопротивления Ля-Куртина. Не всё мне новости Малиновскому рассказывать. Теперь я сам могу это сделать.
— Сдаемся?
Я тронул за рукав Глобу.
Тот посмотрел на меня красными от недосыпа глазами.
— Да, — ответил коротко.
Радости в его словах не было.
— Да, — ещё раз повторил он.
— Мне, что делать? — задал я вопрос.
— Ничего. Ждать, что будет…
Ждать… Чего ждать?
Утром к холмам был послан представитель комитета с белым флагом.
— Сдаемся, — услышали вышедшие к нему офицеры.
Через час из Ля-Куртина начали выходить ротные колонны. Совсем не такие по численности, что сюда входили. После артиллерийских и пулеметных обстрелов лагеря солдат экспедиционного корпуса стало меньше почти на четыре тысячи. Особенно велики были потери в последние дни…