Граф в поезде

Она потянулась к нему, схватила за лацканы его пиджака и потянула вниз.

— Какие мы оба дураки.

Ее губы встретились с его губами в жгучем, похищающем душу поцелуе. В этом заключено желание, которое она долго отрицала, и давно неудовлетворенный голод.

Мягкие, ищущие руки обняли его куртку за плечи и разгладили ее по рукам, пока куртка не скатилась на пол.

Когда ее пальцы коснулись его воротника, чтобы потянуть за узел, Себастьян прервал поцелуй и нежно взял обе ее занятые руки в свои.

— Если ты прикоснешься к моей коже, я пропал, — признался он, прижимая ее спиной к матрасу, прежде чем совершить захватывающее путешествие вниз по ее телу, туда, где ее колени свисали с края. — Так что ложитесь, миледи, и позвольте мне поиграть..

— А что, если я уже пропала? — спросила она у потолка, когда ее грудь напряглась от учащенного дыхания.

— Надеюсь, ты потеряешь себя еще не раз, прежде чем я закончу…

Когда он опустился на колени перед кроватью, он провел руками по шелку ее чулок, попутно приподнимая ее юбки. Прокладывая курс по стройным икрам, он остановился, чтобы поцеловать ямочки на ее коленях и погладить мягкие места позади них. В конце концов, добравшись до ее нижнего белья, он стянул его на бедра, вниз по ногам, и ей пришлось снять их, поскольку они зацепились за крючки ее коротких сапожках.

Себастьяну ничего так не нравилось, как вид красивой обнаженной женщины… но каким-то образом мысль о том, что она будет в этих сапожках, грозила свести его с ума.

Он не стал силой раздвигать ее ноги, а просто массировал напряженные мышцы, вызвав легкий вздох, когда она позволила им раздвинуться. Она мало что могла видеть из-за горы юбок, которые он задрал ей до талии, и это было к лучшему.

Ведь он наверняка был похож на человека, нашедшего оазис посреди Сахары, и, возможно, интенсивность его внимания могла бы сломить ее.

Вид блестящей киски, обнаженной с раздвинутыми бедрами, всегда доставлял ему удовольствие. Но эта. Эта…

Это было необычное очарование, которое он испытал. Это не просто восхитительный трепет открытия, а нечто гораздо более мощное. Неописуемо.

Вероника была розово-персиковой и идеальной.

Он так долго предавался этому зрелищу, что она начала напрягаться и извиваться от нарушенной скромности.

— Монкрифф? Это всё…

Ее вопрос умер в стоне, когда его пальцы ласкали мягкий треугольник, пробуждая легкую дрожь, которая дергалась и дрожала по всему ее гибкому телу.

Боже, она была такой отзывчивой. Он был настолько склонен к безудержным движениям, а также к вздохам и звукам, настолько примитивным и интуитивным, что они загипнотизировали его. Вероника от природы была сдержанной женщиной, но в то же время и правдивой.

И хороша. Чертовски хороша. Во всех мыслимых отношениях.

Себастьян обычно оставлял хороших девочек в покое. Он был не из тех, кто получает удовольствие от лишения девственности или обучения непосвященных. Он имел обыкновение спать с женщинами, которые могли сдержать его злобу и требовать кое-что из своего. Почему она отличалась?

Когда-нибудь, когда ему не придется чувствовать вкус ее сладких створок, он найдет время, чтобы во всем разобраться.

Опустив голову, он провел губами по внутренней стороне ее бедра, где кожа была тонкой и полной нервных окончаний. Как только она, казалось, оправилась от шока его прикосновений, он переместился к стыку ее ноги и бедра, уткнувшись носом в их мягкость, прежде чем перейти к самой сути ее тела.

Он завис на мгновение, затаив дыхание, сердце колотилось в грубом стаккато.

Каждый мускул скрючился от жажды.

Себастьян был человеком, который всегда боролся с властью своего бездонного желания, чтобы не поддаться им. Сегодня вечером... он преклонил колени перед алтарем и поклялся в верности голоду, который теперь требовал от него капитуляции.

Закрыв глаза, он провел языком по шву сомкнутых губ, раздвигая их с греховной медлительностью.

Господи, она была, одним словом, восхитительна.

Все тело Вероники дернулось, но она не издала ни звука. Пока он не достиг мягкого бутона на вершине складок. Он подумал, что, возможно, ему придется разогревать ее, поиграть с ее маленькими складками и изгибами тела, пока это даст влажного результата.

Но она пришла к нему мокрая. Не один, а два раза за день.

Возможно, ее сердце было сильно разбито, чтобы осознать желание или определять его, но ее тело… о, ее восхитительное тело было проводником удовольствия. Она была создана, чтобы искушать, соблазнять, заманивать и заниматься любовью.

Она потратила силы на жестокого человека, и ее настоящая трагедия заключалась в том, что она прожила жизнь без кого-то, кто бы ей поклонялся. Чтобы заставить ее петь эту хрипловатую мелодию, которую он вытянул из ее глубины, покусывая и пожирая края ее складок, щекоча ее своим дыханием. Дразнил ее игривыми губами и нежными движениями языка. Прижимая вибрирующие стоны ободрения к ее влажной плоти.

Такая мокрая. Такай сладкая. Нектар, с которым может соперничать только амброзия…

И тогда. Между ее дрожащими бедрами он чувствовал себя богом. И вскоре он обратит ее в веру. Не в божественное, а в него.

“Я буду поклоняться твоему телу, миледи”, — подумал он, —“но ты будешь молиться мне, прежде чем я закончу с тобой”.

Видимо, ей надоело его поддразнивание, потому что она нетерпеливыми пальцами провела по его волосам. Сделав паузу, она, казалось, не знала, стоит ли притянуть его ближе или оттолкнуть. Ее лицо исказилось маской страдания, но звуки, которые она издавала, были полны удовольствия. Пожалев ее, Себастьян раздвинул ее пальцами, полностью обнажив маленький пик ее губ. Медленно и нежно, он прижал плоскость языка к пульсирующему отверстию ее тела, покрывая его ее влагой желания, прежде чем проложить путь к ее дрожащему пику.

Она издала звук, который пронесся прямо в его ,и без того болевший ствол. Он уперся в край его брюк, когда она потянула его за волосы с достаточной силой, чтобы вызвать восхитительную боль.

Черт. Он может этого не пережить.

Используя каждую унцию — по общему признанию, недостаточно развитой — силы воли, он позволил своему языку скользить вокруг восхитительной маленькой твердости среди всей этой мягкой, податливой плоти. Касаясь этого. Лаская. Нежное нажатие. Мягкое скольжение. Она вздрогнула от его ласк.

Он шептал что-то на языке, которого она не знала. Может быть, тот, которого никогда не существовало.

Пока он был занят, его рукам приходилось перемещаться к ее бедрам, используя свою силу, чтобы держать их открытыми, чтобы он мог работать. Она дергалась и дрожала, дергалась и стонала, как будто он был инквизитором, а удары наносились оружием более болезненным, чем его язык.

— Монкрифф, — наконец всхлипнула она. — Я… я не могу…Пожалуйста.Пожалуйста.

Он поднял голову и посмотрел на ее тело, радуясь и одновременно сокрушаясь о том, что оставил их обоих одетыми.

Ее пышная попка упала обратно на кровать, а ноги раскинулись в изнеможении.

— Себастьян, — сказал он, его дыхание обволакивало ее тело, заставляя его заметно пульсировать. Казалось, она не могла говорить, моргая на него в явном затуманенном замешательстве. — Я хочу, чтобы ты произнесла мое имя, когда будешь близка, — приказал он с рычанием, в котором не узнал своего голоса. Он не был таким. Темный. Требовательный. Собственнический.

Она кивнула, выгнув таз вперед в бессловесной мольбе об освобождении.

Пальцем, он нарисовал маленькие влажные кружочки вокруг входа в ее тело, ощущая там напряженную плоть, пока она не издала жалобный звук.

— Скажи это, — приказал он.

— С-Себастьян. — Ее прерывистый шепот наполнил его эмоцией, которую он не мог определить. Он знал, что искал что-то, но не знал, что с этим делать сейчас.

Верный своему слову, он сомкнул губы над маленькой жемчужиной ее удовольствия и глубоко погрузил палец в самые уголки ее сердцевины бедер.