Лингвистические парадоксы

Мы подошли с учительницей Полиной к дому бабки Труновой, чтобы поговорить с ее внучкой, не сыграет ли она роль в пьесе. Бабка появилась на крыльце с курицей, браня ее за какую-то оплошность.

— Где Люба? — спросил я.

— По батожья ушла.

— По что?

— Ну, по столбцы.

— По что?

— Ну, по петушки.

— По что? По что?

— По стебени.

— Не понимаю Вас.

— Ах, батюшка, какой ты бестолковый. По щавель!

Разве не замечательно — пять слов у этой крестьянки для названия одной вещи, тогда как мы и одного иной раз не знаем!

Лингвист. Да, пример замечательный, но это диалектизмы...

Критик. Ваша борьба за культуру речи — это способ задавить народное слово, которое для вас — мусор, а для меня — золото.

Лингвист. Ваш выпад против лингвистов объясняю отчасти полемическим задором, отчасти милым невежеством, именно лингвисты скрупулезно изучают народную речь, по крупицам собирают ее, составляют и издают диалектные словари.

Критик. Да вы посмотрите, что в литературе делается: писателю не дают употребить народное слово, сейчас же окрик — «областное», «провинциализм».

Лингвист. Может быть, это и правильно. Еще Чехов говорил, что лакеи должны говорить без пущай и таперича. Но при чем здесь лингвисты?

Критик. Как при чем? А кто вводит в словарях запретительные пометы? Кто предостерегает русский народ от употребления слов, которые опорочены — «нелитературное», «простонародное», и т. д.? А. Югов справедливо возмущается: «У нас вошло в дурной лексикографический обычай пятнать словарь русского народа неодобрительными и даже прямо запретительными пометами: «просторечие», «областное», «разговорное», «устарелое»...»

Лингвист. Что вам здесь не нравится? Давайте говорить конкретно.

Критик. Конкретно, пожалуйста! А. Югов привел много примеров. Я считаю, что это горсточка улик. Непогодь — областное; пробурить — «спец.», т. е. специальное; одежа — неграмотное; прясло — областное, запрещается также беремя, хлебать, пособить.

Лингвист. Но ведь прясло — это действительно диалектизм, а пособить — нелитературная форма. Одежа — так обычно не говорят.

Критик. Пособить нелитературное? А примеры в словаре из самой что ни на есть прекрасной литературы — из Крылова и Гоголя. Прясло — областное, а примеры из Кольцова и Александра .Блока. Какая же из областей нашего Отечества является счастливым обладателем этого слова? Кто из русских не знает его? Одежа неграмотно? А если я вам приведу пример из Чехова? Что вы на это скажете? Да, да, вы меня не поймаете, я имею в виду употребление таких слов в авторской речи, а не в речи персонажей!

Лингвист. Неважно, авторская речь тоже не является однородной, она нередко бывает насыщена, как говорят литературоведы, «голосами героев». Но не в этом дело. Правда, до сути добраться нелегко — так все запутано в ваших рассуждениях, просто клубок противоречий. Кстати, если уж кто и осуждал «провинциализм» в литературе, то не лингвисты, а сами мастера слова. Белинский очень точно писал: «Избегая книжного языка, не должно слишком гоняться и за мужицким наречием...»

Критик. Если вспомнить Белинского, надо цитировать то, как резко он выступал против разделения слов на высокие и низкие, и против того, что «фальшивый вкус строго запрещал употребление последних».

Лингвист. А вы забыли борьбу Горького против писания «по-балахонски»?

Критик. Ну вот всегда так! Всегда лингвисты берут на вооружение Горького. А ведь он был против — и совершенно справедливо! — злоупотребления уродливыми словами вроде пыжжай и подъелдыкивать. Что же касается отношения Алексея Максимовича к народному языку, то здесь разные толкования невозможны. Его взгляды ясные и четкие: «Писатель, не обладающий знаниями фольклора, — плохой писатель. В народном творчестве сокрыты беспредельные богатства, и добросовестный писатель должен ими овладеть. Только тут можно изучить родной язык, а он у нас богат и славен... Я очень рекомендую для знакомства с русским языком читать сказки русские, былины, сборники песен... Вникайте в прелесть простонародной речи, в строение фразы в песне... Вникайте в творчество народное, это здорово, как свежая вода ключей горных, подземных, сладких струй. Держитесь ближе к народному языку, ищите простоты, краткости, здоровой силы, которая создает образ двумя, тремя словами».

Лингвист. Вы меня не поняли. Давайте разбираться по порядку. Вы стоите за чистоту языка. Мы тоже за культуру речи. Культура речи — это следование определенным нормам. Задача, следовательно, в том, чтобы установить эти нормы.

Критик. Все борются за чистоту языка! Никто не против этого. Все согласны: надо беречь язык, да только понимает это каждый по-своему. Я не против норм, я только против ваших норм, против узких рамок. Я за свободу словоупотребления, за лозунг: «Весь язык русского народа литературен». Все слова равноправны. Только одни попали в литературу вчера, а другие попадут завтра. Это потенциально литературные слова.

Лингвист. Вы дважды противоречите себе. Вы говорите, что не против норм вообще, что только хотите их расширить. Но в то же время вы готовы допустить все. Но если все возможно, если все допустимо, тогда о каких нормах может идти речь? Другое противоречие: вы как будто стремитесь к яркости, выразительности речи, а фактически «всеобщее равноправие» слов уничтожает словесные краски. Ведь что такое словарные пометы «высокое», «книжное», «разговорное», «просторечное»? Это обозначения стилистической окраски слова. Это языковые краски. Это богатство любого развитого языка. Вот в примитивном языке все безлико, там полное равноправие слов.

Критик. Вы имеете в виду краски, которые приготовлены лингвистами из Академии наук?

Лингвист. Ирония бьет мимо цели. Пусть вам ответит Карамзин: «Слова не изобретаются академиями: они рождаются вместе с мыслями или в употреблении языка или в произведениях таланта, как счастливое вдохновение. Сии новыя, мыслию одушевленные слова входят в язык самовластно, украшают, обогащают его, без всякого ученого законодательства с нашей стороны; мы не даем, а принимаем их. Самые правила языка не изобретаются, а в нем уже существуют; надобно только открыть или показать оныя».

Наши лексикографы, составители словарей, стараются максимально точно, добросовестно зафиксировать то, что реально есть в языке. А в развитом языке существует несколько слов для выражения одной идеи, одного понятия. Это синонимы. Язык не терпит двух совершенно одинаковых слов, поэтому мы видим, что синонимы отличаются либо оттенками значений, либо употребительностью — одни чаще, другие реже. Чем реже слово употребляется, тем оно «необычнее», т. е. тем ярче его стилистическая окраска. Наиболее типично такое соотношение: книжное — нейтральное — разговорное, например: очи — глаза — буркалы и т. д. Когда слово начинает чаще употребляться, оно теряет свою окраску, становится обычным, нейтральным. Когда оно начинает реже употребляться, оно приобретает окраску («устарелое», «поэтическое» и т.д.). Имеет значение и то, где употребляется слово, в каких условиях. То, что в данный момент находится в употреблении всего общества, входит в норму; то, что употребляется редко или в ограниченной, сравнительно узкой среде, находится на периферии или даже за пределами литературного языка (диалектизмы, профессиональные слова, жаргонные).

Критик. Но почему же вы пропустили самое ценное — то, что говорит Карамзин о роли таланта, т. е. писателя, в обогащении языка. Талант самовластно использует слово. Пусть я в чем-то ошибаюсь, но разве ваше ученое запретительство лучше? Учите нормам школьников, но не вторгайтесь в литературный язык. Разве приглаженность, стандартизация лучше? Не я лри-зываю уничтожить краски языка. Их уничтожает ваша нормализация. Редакторы, корректоры — все исправляют писателя: не то слово употребил, неграмотное, просторечное. На Гоголя нападали за ошибки, и как хороша отповедь Белинского: «Господа! Не пора ли бросить эту старую замашку?.. У какого писателя нет ошибок против грамматики — да только чьей — вот вопрос! Карамзин сам был грамматика, перед которой все ваши грамматики ничего не значат. Пушкин тоже стоит любой из ваших грамматик».