Хозяйка

– Каким образом? – вскрикнул Ярослав Ильич с выражением искреннейшей, восторженной радости.

– Я здесь живу.

– Давно ли? – продолжал Ярослав Ильич, подымая ноту всё выше и выше. – И я не знал этого! Ноя с вами сосед! Я теперь уже в здешней части.[4] Я уже месяц как воротился из Рязанской губернии. Поймал же вас, старинный и благороднейший друг! – И Ярослав Ильич рассмеялся добродушнейшим образом.

– Сергеев! – закричал он вдохновенно, – жди меня у Тарасова; да чтоб без меня не шевелили кулей. Да турни олсуфьевского дворника; скажи, чтоб тот же час явился в контору. Я приду через час…

Наскоро отдавая кому-то этот приказ, деликатный Ярослав Ильич взял Ордынова под руку и повел в ближайший трактир.

– Не успокоюсь без того, пока не перебросим двух слов наедине после такой долгой разлуки. Ну, что ваши занятия? – прибавил он, почти благоговейно и таинственно понизив голос – Всегда в науках?

– Да, я по-прежнему, – отвечал Ордынов, у которого мелькнула одна светлая мысль.

– Благородно, Василий Михайлович, благородно! – Тут Ярослав Ильич крепко пожал руку Ордынова. – Вы будете украшением нашего общества. Подай вам господь счастливого пути на вашем поприще… Боже! Как я рад, что вас встретил! Сколько раз я вспоминал об вас, сколько раз говорил: где-он, наш добрый, великодушный, остроумный Василий Михайлович?

Они заняли особую комнату. Ярослав Ильич заказал закуску, велел подать водки и с чувством взглянул на Ордынова.

– Я много читал без вас, – начал он робким, немного вкрадчивым голосом. -Я прочел всего Пушкина…

Ордынов рассеянно посмотрел на него.

– Удивительно изображение человеческой страсти-с. Но прежде всего позвольте мне быть вам благодарным. Вы так много сделали для меня благородством внушений справедливого образа мыслей…

– Помилуйте!

– Нет, позвольте-с. Я всегда люблю воздать справедливость и горжусь, что по крайней мере хоть это чувство не замолкло во мне.

– Помилуйте, вы несправедливы к себе, и я, право…

– Нет, совершенно справедлив-с, – возразил с необыкновенным жаром Ярослав Ильич. – Что я такое в сравнении с вами-с? Не правда ли?

– Ах, боже мой!

– Да-с…

Тут последовало молчание.

– Следуя вашим советам, я прервал много грубых знакомств и смягчил отчасти грубость привычек, – начал опять Ярослав Ильич несколько робким и вкрадчивым голосом. – В свободное от должности время большею частию сижу дома; но вечерам читаю какую-нибудь полезную книгу, и… у меня одно желание, Василий Михайлович, приносить хоть посильную пользу отечеству…

– Я всегда считал вас за благороднейшего человека, Ярослав Ильич.

– Вы всегда приносите бальзам… благородный молодой человек…

Ярослав Ильич горячо пожал руку Ордынову.

– Вы не пьете? – заметил он, немного утишив свое волнение.

– Не могу; я болен.

– Больны? да, в самом деле! Давно ли, как, каким образом вы изволили заболеть? Угодно, я скажу… какой медик вас лечит? Угодно, я сейчас скажу нашему частному доктору. Я сам, лично, к нему побегу. Искуснейший человек!

Ярослав Ильич уже брался за шляпу,

– Покорно благодарю. Я не лечусь и не люблю лекарей…

– Что вы? можно ли этак? Но это искуснейший, образованнейший человек, – продолжал Ярослав Ильич, умоляя, – намедни, – но позвольте вам это рассказать, дорогой Василий Михайлович, – намедни приходит один бедный слесарь: «я вот, говорит, наколол себе руку моим орудием; излечите меня…» Семен Пафнутьич, видя, что несчастному угрожает антонов огонь, принял меру отрезать зараженный член. Он сделал это при мне. Но это было так сделано, таким благор… то есть таким восхитительным образом, что, признаюсь, если б не сострадание к страждущему человечеству, то было бы приятно посмотреть так просто, из любопытства-с. Но где и как изволили заболеть?

– Переезжая на квартиру… Я только что встал.

– Но вы еще очень нездоровы, и вам бы не следовало выходить. Стало быть, вы уже не там, где прежде, живете? Но что побудило вас?

– Моя хозяйка уехала из Петербурга.

– Домна Саввишна? Неужели?… Добрая, истинно благородная старушка! Знаете ли? Я чувствовал к ней почти сыновнее уважение. Что-то возвышенное прадедовских лет светилось в этой почти отжившей жизни; и, глядя на нее, как будто видишь перед собой воплощение нашей седой, величавой старинушки… то есть из этого… что-то тут, знаете, этак поэтическое!… – заключил Ярослав Ильич, совершенно оробев и покраснев до ушей.

– Да, она была добрая женщина.

– Но позвольте узнать, где вы теперь изволили поселиться?

– Здесь, недалеко, в доме Кошмарова.

– Я с ним знаком. Величавый старик! Я с ним, смею сказать, почти искренний друг. Благородная старость!

Уста Ярослава Ильича почти дрожали от радости умиления. Он спросил еще рюмку водки и трубку.

– Сами по себе нанимаете?

– Нет, у жильца.

– Кто таков? Может быть, я тоже знаком.

– У Мурина, мещанина; старик высокого роста…

– Мурин, Мурин; да, позвольте-с, это на заднем дворе, над гробовщиком?

– Да, да, на самом заднем дворе.

– Гм… вам покойно жить-с?

– Да я только что переехал.

– Гм… я только хотел сказать, гм… впрочем, но вы не заметили ль чего особенного?

– Право…

– То есть я уверен, что вам будет жить у него хорошо, если вы останетесь довольны помещением… я и не к тому говорю, готов предупредить; но, зная ваш характер… Как вам показался этот старик мещанин?

– Он, кажется, совсем больной человек.

– Да, он очень страждущ… Но вы такого ничего не заметили? Вы говорили с ним?

– Очень мало; он такой нелюдимый и желчный…

– Гм… – Ярослав Ильич задумался.

– Несчастный человек! – сказал он, помолчав.

– Он?

– Да, несчастный и вместе с тем до невероятности странный и занимательный человек. Впрочем, если он вас не беспокоит… Извините, что я обратил внимание на такой предмет, но я полюбопытствовал…

– И, право, возбудили и мое любопытство… Я бы очень желал знать, кто он таков. К тому же я с ним живу…

– Видите ли-с: говорят, этот человек был прежде очень богат. Он торговал, как вам, вероятно, удавалось слышать. По разным несчастным обстоятельствам он обеднел; у него в бурю разбило несколько барок с грузом. Завод, вверенный, кажется, управлению близкого и любимого родственника, тоже подвергся несчастной участи и сгорел, причем в пламени пожара погиб и сам его родственник. Согласитесь, потеря ужасная! Тогда Мурин, рассказывают, впал в плачевное уныние; стали опасаться за его рассудок, и действительно, в одной ссоре с другим купцом, тоже владетелем барок, ходивших по Волге, он вдруг выказал себя с такой странной и неожиданной точки зрения, что всё происшедшее не иначе отнесли, как к сильному его помешательству, чему и я готов верить. Я подробно слышал о некоторых его странностях; наконец, вдруг случилось одно очень странное, так сказать, роковое обстоятельство, которое уж никак нельзя объяснить иначе, как враждебным влиянием прогневанной судьбы.

– Какое? – спросил Ордынов.

– Говорят, что в болезненном припадке сумасшествия он посягнул на жизнь одного молодого купца, которого прежде чрезвычайно любил. Он был так поражен, когда очнулся после припадка, что готов был лишить себя жизни; так по крайней мере рассказывают. Не знаю, наверно, что произошло за этим, но известно то, что он находился несколько лет под покаянием… Но что с вами, Василий Михайлович, не утомляет ли вас мой простой рассказ?

– О нет, ради бога… Вы говорите, что он был под покаянием; но он не один.

– Не знаю-с. Говорят, что был один. По крайней мере никто другой не замешан в том деле. А впрочем, не слыхал о дальнейшем; знаю только…

– Ну-с.

– Знаю только, – то есть я собственно ничего особенного не имел в мыслях прибавить… я хочу только сказать, если вы находите в нем что-то необыкновенное и выходящее из обыкновенного уровня вещей, то всё это произошло не иначе, как следствием бед, обрушившихся на него одна за другою…

4

Я теперь уже в здешней части. – Как видно из рассказа «Господин Прохарчин», где действует тот же персонаж (см. с. 332 наст. тома), Ярослав Ильич – полицейский чиновник.