Страница 8 из 13
Аполлон, Нептун, Плутон и Афина, сидящие на облаке под аркой. Гравюра по Франческо Приматиччо (1504/5–1570)
Принципиально важно: будучи богом подземного мира и повелителем мертвых, Аид не является богом зла. Да, его царство, куда рано или поздно попадут все живые, не самое приятное место; что же хорошего в смерти? Но в нем нет зла, как нет зла и в природе, одновременно дарующей и отнимающей в свое время жизнь. Ранее мы уже говорили, что самый тяжкий грех и настоящее зло в системе ценностей античной мифологии – нарушение гармонии и порядка. Аид же, в качестве владыки мрачных подземных глубин, является одним из тех, кто этот порядок поддерживает, он часть единой гармонии мира, в которой есть место печали и радости, светлым и сумрачным сторонам.
Хотя Кун рекомендует царство Аида как ужасное и ненавистное людям место, стоит отметить, что по части ужаса оно сильно проигрывает христианскому аду. Для того, чтобы оказаться в котле с кипящим маслом или на сковороде у чертей, которые так ярко рисует предание христианских церквей, не нужно прилагать никаких усилий. Достаточно просто жить, как живется, и безжалостное божество в итоге непременно обречет тебя на вечные муки, а вот рай если и получится заслужить, то исключительно через подвиг, под которым понимается что-то, требующее чрезвычайных усилий.
Античность не знает ни рая, ни ада. В системе древнегреческой мифологии, чтобы удостоиться наказания, нужно приложить немало стараний и по-настоящему отличиться; мы еще рассмотрим эти единичные случаи далее. Большинство же после смерти просто оказывалось в блеклом небытии; перевозчик умерших, старый Харон, перевозил души на своем челне через безмолвные черные воды подземной реки Ахеронт, и они оказывались на бесконечных полях, заросших бледным диким тюльпаном асфоделем. Поля омываются реками: кроме упомянутого Ахеронта, есть еще Коцит, Стикс, водами которого клянутся сами боги – и клятва такая считается нерушимой; река Лета, чьи воды даруют забвение, и огненный поток Пирифлегонт. Меж этих рек, по бескрайним серым полям бесконечно скитаются души умерших – вне света и тьмы, без радости и без горя, в унылом движении по замкнутому кругу вечности, без смысла, без цели и без конца. Выхода нет: его охраняет трехглавый пес Цербер со змеями на головах, и мимо него не пройдешь. Ад в античности – это не место мучений, а выключенность из настоящей жизни, яркой и полноценной; тоскливое существование, бесконечность серых, однообразных дней, слившихся в один.
Как и в мифологических системах других культур, подземное царство Аида является прибежищем жутких полубогов и хтонических[7] чудищ, тени которых мы увидим в мифологических сказаниях других народов, в средневековых оккультных мистериях, крестьянском фольклоре, в готической прозе XVIII века и романах некоторых современных авторов. Все порождения тьмы и хаоса, возникшие во время космического масштаба войн между богами, титанами и великанами, теперь собираются здесь, под присмотром и под контролем повелителя мертвых.
Вооруженные бичами из переплетенных змей, всегда готовые преследовать преступников и злодеев, свирепые Эринии; тут же бог смерти Танат, в черном плаще, с черными крыльями и мечом, которым он срезает локон у умирающего, чтобы забрать бессмертную душу. Рядом с ним его помощницы керы, южные родственницы северных валькирий, реющие над полем боя и собирающие кровавую жатву из павших воинов. В катакомбах подземных глубин скрываются еще более мрачные и, кстати, гораздо более древние персонажи низовой мифологии. Они соотносятся со стройной системой Олимпийских богов примерно так же, как, например, в русской христианской традиции соотносились с ангельской иерархией лешие, кикиморы и всевозможные домовые: ангелы – ангелами, а в баню «в третий» пар лучше не заходить, банник разгневается. Среди устрашающих античных мифологических маргиналов есть Эмпус – призрачное чудище с ослиными ногами, что охотится ночами на путников в пустынных местах и выпивает их кровь, и таинственная вампиресса Ламия, крадущая из колыбелей младенцев. Здесь же богиня Геката, первобытная повелительница ночных страхов, привидений, вампиров, покровительница колдунов и некромантов. Она раскатывает по ночам на колеснице в сопровождении своры призрачных псов по дорогам и кладбищам и собирает жертвы, которые приносят ей в лунную полночь на перекрестках трех дорог.
Подводный мир, в сравнении с кипящим страстями Олимпом или полным сумрачных обитателей царством Аида, – место благодушия и умиротворения, несмотря на бури штормы, которые может вызвать владыка морей Посейдон (рим. Нептун).
Статуя Посейдона. Фото 1890–1893 гг.
Посейдон – один из трех братьев-богов, поделивших мир, отвоеванный у Крона. Как стихийное божество, он во всех смыслах является старшим братом громовержца Зевса: боги природы, особенно связанные с такими исконными занятиями человека, как охота и рыболовство, всегда самые древние в любом пантеоне. Впрочем, есть версия, что старейшими богами водной стихии были вещий морской старец Нерей, меняющий облик, типичный архаический водяной Протей и покровитель рыболовов Главк, которые, на момент формирования стройной системы Олимпийских богов, ушли на вторые роли и стали божествами, подвластными Посейдону.
Супругу Посейдона зовут Амфитрита. По примеру Аида, Посейдон просто украл ее без всяких церемоний, когда она водила хороводы с сестрами на берегу, но на этом сходство с историей владыки подземного мира и Персефоны заканчивается. Амфитрита была дочерью морского старца Нерея, поэтому обошлось без драматических апелляций к Зевсу и угрозы всемирного голода: Нерей формально входил в свиту Посейдона, да и дочерей у него было куда больше, чем у Деметры – пятьдесят прекрасных и юных русалок-нереид. В браке Посейдон тоже не был похож на сдержанного в страстях Аида, но, напротив, мог дать изрядную фору своему младшему брату Зевсу. Согласно различным и зачастую противоречивым источникам, у него были десятки любовниц: земные женщины, царицы, плеяды, полубогини, титаниды, нимфы и даже многострадальная богиня Деметра. Та вовсе не была расположена к интимной близости с еще одним братом и даже приняла облик кобылы, чтобы укрыться от Посейдона, но не помогло: он превратился в коня и добрался-таки до сестры. Форма этой связи наложила свой отпечаток на ее плоды: Деметра родила говорящего коня Ариона, которого очень почитали в некоторых областях Эллады. Сохранились даже монеты с его изображением. От многочисленных любовных похождений у Посейдона родилось не менее сотни дочерей и сыновей; в их числе некоторые источники называют даже зловещую Ламию, которую позже, за связь с самим Зевсом, Гера обратила в вампира.
Такая бешеная и хаотическая сексуальная активность атрибутирует Посейдона не только и не столько как традиционного патриархального лидера – его роль среди Олимпийских богов иная, он повелитель стихии, а не всего мироздания, – но в большей степени указывает на его древность: полигамия, как и инцест, присуща самым ранним, замкнутым первобытным сообществам. Маркером архаичности персонажа являются и явные следы первичных анималистических культов, например, часто повторяющийся сюжет с превращением в животных: коня, барана, птицу или дельфина – облики которых Посейдон принимал, чтобы овладеть своими пассиями. Символами Посейдона являются гиппокамп – полуконь-полурыба, каких запрягают в колесницу владыки морей, и трезубец – древнейшее орудие рыболовов.
В историях про Олимпийских богов бросается в глаза их крайний антропорфизм. Он в принципе характерен для архаического сознания, отождествляющего себя с окружающим миром, в результате чего вся природа оказывается наделенной человеческими чертами: грустит, радуется, гневается, стремится погубить человека или помогает ему. Но в описании жизни обитателей Олимпа и их многочисленных родственников, в этих бесконечных адюльтерах, ссорах, сценах ревности, скандалах, интригах и препирательствах столько не просто человеческого, а даже какого-то бытового, они так близки в своих слабостях и страстях людям, и тогдашним, и нынешним, что сложно удержаться от иронического тона, когда рассказываешь о перипетиях их божественного, но такого понятного существования. Они женятся, рожают, изменяют, обманывают, ссорятся, порой дерутся и снова мирятся. Они постоянно таскаются с Олимпа на землю в поисках приключений. Они едят амброзию и пьют нектар, которые получают из дыма жертвоприношений: заколотых жертвенных тельцов и агнцев люди разделывают на части, и одни части сжигают, а другие съедают сами, становясь, таким образом, сотрапезниками на пиру у богов[8]. Но люди вполне в состоянии и уморить богов голодом, если прекратят приносить жертвы – и примеров таких попыток достаточно. При определенных обстоятельствах боги могут получить от смертных копьем, и довольно болезненно, причем смертный останется безнаказанным. Глядя на эту развеселую компанию довольно легкомысленных полуобнаженных атлетичных красавцев и вечно юных красавиц, постоянно пирующих на вершине Олимпа, подвластных мимолетным влюбленностям, зависти, гневу и боли, невольно задаешься вопросом: действительно ли древние греки во все это верили?
7
В современном языковом обиходе слово «хтонический» приобрело неверный смысл, близкий по значению к «тоскливый». Возникло даже новообразование «хтонь», означающее специфическую форму социального и культурного неблагополучия. Все это не имеет отношения к истинному значению термина «хтонический», буквально обозначающего просто «подземный».
8
Очевидное продолжение символики жертвоприношения как совместной трапезы с Богом мы видим в христианской евхаристии, главном литургическом таинстве, прообразе Тайной вечери.