Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 12

– Так и так, – говорит. – Вы здесь старший и по чину, и по возрасту. Где мне с детишками поселиться?

Указал ему князь саклю-развалюху, да так глазами зыркнул, что у казака сердце дрогнуло: не к добру.

Стояла халупа-развалюха в стороне от дороги, в месте сыром, в зарослях густых, вся от дождей оплыла да разъехалась. Казак крышу камышом перекрыл, стены побелил, печку переложил, а на большее и времени нет – он ведь еще и службу нес, его чуть не каждый день на кордоны гоняли. И все у него не ладилось. То посевы посохнут, то скотина заболеет, то конь захромает, то огород горная река смоет.

Казак на себя поначалу грешил – мол, здешних мест не знаю, потому во всем промашку даю. А причина была не в нем, а в том, что в этой хате, куда его князь наладил, – злыдни жили. Да такие вредные, что ежли б казак с детишками да с бабой не перекрестившись да не помолившись хоть день прожили, так их бы к вечеру злыдни смертью уморили.

Раз выделили казаку в полку, как многодетному и беднейшему, харч войсковой к празднику: соли, крупы, сала… Приехал казак домой довольный да радостный. Наварили они кулеша с салом, наелись. Достал казак скрипку, стал играть, а музыкант был он славный, а жена подпевать, а детишки плясать. Пляшут казачата, отец на них любуется, а только видит рядом с ними человечки какие-то корячатся: уродливые, маленькие, ручки-ножки тоненькие, мордочки гадкие, злые, и все в басурманском платье и в татарских туфлях. Догадался казак – злыдни!

Отложил он скрипку – злыдни в разные стороны по щелям разбежались, толкались, топтались, но спрятались. Казак им говорит:

– Эй, хозяева этого дома, что вы по щелям сидите, вам же там неудобно!

– Да ничего! Удобно! Мы в любом месте поместиться можем!

– Да вам же там сыро! А у меня для вас квартира готовая есть.

– Какая квартира?

– Да вот газыри с чеканкой серебряной.

Злыдни из щелей смотрят – красивые газыри. А главное, ежели в газыри залезут, то станет их хозяин носить, а они будут всему полку казачьему вредить, по всей Кубани.

– Ладно, – говорят, – станем жить в газыре! Вылезли из щелей, понабились в газырь.

– Все ли? – казак спрашивает.

– Ну и слава Богу! – говорит казак. – Тут вам сухо и покойно будет, – да и забил газырь крышкой. – Спите на серебре.

Отнес газырь на старую мельницу, засунул газырь под самый тяжелый жернов.

– Оставайтесь тут навсегда! А то мне от ваших козней житья нет.

– Эй, казак, – кричат злыдни. – Неужто ты газырь серебряный бросишь? Это главное богатство в твоем доме.

– Главное богатство у казаков – детишки да иконы! – говорит казачок, – а это цацка, хоть серебряная, хоть золотая – пропади она пропадом!

С тех пор зажил он хорошо. С врагами замирение вышло, казак вокруг своего куреня заросли вырубил, стены просушил, пашню распахал, да такой урожай осенью собрал, что смог не только своих волов завести, а и свиней, и кур, и гусей, и овец! Живет – радуется, на скрипке играет – песни поет.

Прослышал про то старый князь, приехал к казаку. Черноморец гостю рад. Угощение на стол выставил, чарку налил. А старик не ест, не пьет.

– Как же это ты, казак, – спрашивает, – от бедности своей голой в достаток пришел?

– Да работаю, рук не покладая! – казак отвечает. – Вот мне Господь и помогает.

– Да ты ведь и раньше работал, что он тебе тогда не помогал?

– Кабы не помогал, давно бы мы в земелюшке лежали. А достаток приобресть мне тутошние злыдни мешали. Ну да я их вывел. Заманил их всех в газырь серебряный да на старой мельнице под жернов положил.

Князь скорей на коня и на мельницу. Нашел газырь. Открыл серебряную крышку и приказывает:





– Ну, злыдни! Выходите! На волю бегите, к своему обидчику, он по вас соскучился!

А злыдни пищат:

– Нет, мы к нему не пойдем! Он хитрый, опять нас как-нибудь обманет. Да и жизнь у него в хате для нас была не сладкая. Они утром и вечером всей семьею молятся, а нас от их молитвы по всем щелям трясет. Ты нас выпустил, мы к тебе жить и пойдем!

Не успел князь охнуть, а злыдни облепили его со всех сторон целым роем. Он их стряхивал-стряхивал, а так ни одного и не стряхнул. Поехал со злыднями в свою усадьбу. Не успел в ворота зайти, прыснули злыдни по щелям: и в дом, и в коровник, и в конюшню, и на псарню. С тех пор не стало у князя житья. Скот передох, коней украли, хлеб вымок, а овцы в реку забрели. Напоследок и усадьба сгорела. Кабы казак по доброте старому князю куска не давал, тот бы с голоду помер.

А не рой другому яму – сам в нее попадешь.

ДВОРЦОВАЯ СЛУЖБА

Эта служба, скажу вам, братцы, самая, что ни на есть, тяжелая. И не в том тягость, что цельные сутки стоишь, глаза растопырив, в полной ожидации – и царь может пройти, и министры какие! И не в том, что стоишь, как статуй бесчувственный, в старые времена казаков, которы во дворцовых покоях стоят, в мундиры-то зашивали, а после караула в сани валили, как поленья, да в бани на Казачьем переулке везли. На горячих полках вытаптывали – до того у них все тело затекало да костенело! И даже не в том тягость, что, неровен час, кака пуговка не блестит на мундире, или сукно морщится – враз в казарме от вахмистра внушению получишь, а в том, что дворец место нехорошее, и находиться там казаку, особенно «истинно верующему», очень даже грешно!

Потому там на стенах картины всякие висят, а на картинах мало что бабы толстомясые телешом намалеваны, так что ажник смотреть срамота; на каждой, почитай, второй – враг человеческий! И с рогами, и с копытами, и в дудку дудит и баб голых тискает – ад кромешный!

Иной казак стоит-стоит, у него от этих картин такое в голове кружение становится, что неровен час и сомлеет. Его в царский садик вынесут на снежке полежать, а после обратно в караул.

Но наш-то казак, про которого сказывать станем, к дворцовой службе присмотрелся, хоть и противно, и срамно ему на живописи энти красоваться, поскольку был он из честной семьи старой веры, станицы Кумылженской, да и не первый уж год служил – притерпелся!

А припало ему стоять в ночь перед Рождеством, когда нечистая сила полную власть имеет, – Спаситель-то еще не народился, мир Божий в самой что ни на есть темноте пребывает. Тут особо нужно Непременную молитву творить для обороны души.

Но казак наш об том не думал! У него, вишь ты, другое горе: пришло письмо из станицы – невесту его сватают! Вот он стоит и так умом располагает и эдак: кабы был сам-то в станице, непременно бы за себя ее взял, а не отдали бы добром – угоном увез. У него с невестой все давно решено да сговорено, и родители были не против… Кабы! Кабы он сам в станице был! А он как раз тут стоит, как истукан, прости Господи!

– Шут бы меня побрал! – не заметил, как вслух сказал. Сказал, а шут – враг человеческий – враз как есть тут! Из

картины, где с бабами толстомясыми в обнимку был намалеван, – выпрыгнул.

– Что прикажешь, казак, то все исполню.

Казак пригляделся: шут взаправдашний – и с рогами и с копытами —• морда козлиная.

– А мог бы ты, – говорит, – скажем, меня в станицу перенести!

А шут уж все наперед знает.

– Не только труда не составит, но можем вам на годок отпуск сделать, свадьбу сладить, опосля назад в сохранности! Только уговор…

– Эх! – говорит казак. – Шут с тобой! Знаю. Бери мою душу! Шут ажник ногами от радости застучал.

– Вот это, – говорит, – дело. Только у нас все по чести: сначала моя служба, а с вас пока расписочка.

Явилась сразу бумага, перо… Ткнул шут пером казаку в руку, крови добыл, казак-то бумагу и подмахнул.

И в ту же секунду в Кумылженской со сватами у своей невесты оказался.

А шут обличье казака принял, да на службу на год заступил.

Как его мундиром-то сдавило! А он сутулый, кривоногий, да не выправленный. Стоит шут, как в колодке, чувствует, не то сукно трещит, не то у него кости ломаются. Да это бы все не беда – ремни у него на одном плече! Все казаки ремнями перекрещены, потому, может, и в бою невредимы бывают, что и спереди и сзади на них ремнями имя Христово написано, а шуту такое никак невозможно. Не может он имя Христово на себе принять – враз исчезнет.