Страница 13 из 72
— Я знаю, что мы все подвержены стрессу, — сказал я команде. — Но мы не просто так дошли до этого этапа. Мы делали всё, что должны были, и мы продолжим в том же духе. Так что сегодня мы просто выбросим это из головы. Немного отвлечёмся. Развеемся и посмеёмся над собой.
Парни выглядели нервничающими и стесняющимися, пока я назначал роли и объяснял обстановку обеих сцен в пьесе — первая сцена, в которой шестеро умелых ремесленников («грубые механики») решают ввязаться в театральное состязание, проводимое царём Афин, и вторая, в которой они реально играют трагедию, находящуюся совершенно за пределами их понимания, что приводит к комичному результату.
Я понимал, что они настроены настороженно, но если какой Шекспир и сгодится для новичков, то именно такой. Буквально через четыре реплики начался хохот. Ошибки в чтении, фальцетные интонации для женских персонажей, паршивый британский акцент и бесчисленные ошибки произношения. Бесспорно нелепая эксцентрическая комедия развернулась среди нас, пока куча спортсменов интуитивно отыгрывала сценки. Моменты озарения, когда они понимали шутки. В итоге взрослые мужчины докатились аж до слёз, настолько сильно мы ржали.
Тем вечером все хорошо наелись, отвлеклись от стресса и ушли сытыми и счастливыми. Возможно, даже почувствовали себя более комфортно друг с другом в некой новой манере. А потом мы продолжили себе путь из побед до самого Кубка Стэнли.
Таким образом, появился ритуал. Потому что хоккеисты — это поистине одни из самых суеверных спортсменов на свете. Если в вечер накануне своего первого хет-трика они посрут, сидя на унитазе задом наперёд, не сомневайтесь, они будут проворачивать такую фигню перед каждой игрой и даже бровью не поведут.
Мы читали Шекспира перед нашей первой выездной игрой плей-оффа, которая привела к нашему первому за очень долгое время Кубку. Так что теперь мы делаем это каждый раз перед тем, как отправиться в дорогу на первую игру плей-оффа: едим шведскую еду по лучшим рецептам моей мамы и читаем сцены с «грубыми механиками».
— Моро, — Энди тычет Франсуа. — Поменяйся со мной ролями.
— Отъе*ись, — говорит ему Франсуа. — Ты знаешь, как долго я хотел сыграть Фисбу?
Энди дуется.
— Если не считать Хэллоуина, День Грубых Механиков — это единственный день в году, когда мне удаётся одеваться смело и не выслушивать из-за этого всякое дерьмо.
Роб начинает идти вдоль ряда с едой и наполняет тарелку.
— Неправда. В межсезонье ты регулярно наряжаешься не пойми во что, и никто из нас ничего не говорит. То бикини, которое ты носишь на пляже, предназначается для менее волосатых задниц.
— Эй, — Энди сердито смотрит на него. — Это плавки. Они европейские. Девушкам нравится.
Франсуа фыркает.
— Поверь мне, Эндрю. Я европеец. И я, и те девушки, о которых ты говоришь, предпочли бы, чтобы ты вернулся к американским плавкам-шортам.
— Ладно, давайте есть, — зову я тех, кто застрял снаружи или в гостиной.
Парни накидываются на стол, как гиены на труп, быстро опустошая тарелки с едой. Они рассредотачиваются по моей гостиной, которая представляет собой открытое пространство со сводчатым потолком, встроенными книжными шкафами, светлыми сине-зелёными стенами цвета океана снаружи, и дорогим сизо-серым диваном Г-образной формы, который обрамлён приставными столиками середины прошлого века.
Вдобавок тут имеется пара больших кресел цвета слоновой кости и огромный шерстяной ковёр подходящего оттенка для поглощения звуков. Это моя любимая комната в доме, не считая спальни. У меня было мало пожеланий по декору, так что я позволил своему брату Оливеру выбрать всё за меня. У него намётан глаз на подобное, и в итоге он обставил интерьер, который мне очень нравится.
Тут полно места, и парни привыкли устраиваться тут как дома, так что они вплотную рассаживаются на диване и креслах, даже сидят на полу со скрещенными ногами, придвинувшись к журнальному столику.
— Чёрт, вот умеешь ты готовить, Бергман, — бурчит Роб с набитым ртом.
Я сажусь на последнее свободное место, которое оказывается рядом с ним, и принимаюсь за свою еду.
— Спасибо. Я рад, что тебе нравится.
— Нравится? — он усмехается. — Я бы предпочёл это вместо любой еды, которую подают в тех вычурных местах, что нравятся Лиз, — спустя несколько секунд, в которые он за три укуса уминает креветочный сэндвич, он наклоняется поближе и понижает голос. — К слову о Лиз. Я хотел спросить, ты не мог бы дать мне пару уроков готовки? Когда сезон закончится, я хочу приготовить жене вкусный ужин, начать делать больше дел по дому. Когда всё закончится, я попрошу родителей забрать детей на несколько дней. Просто чтобы показать ей, как я ценю, что она терпит это безумие.
Я улыбаюсь.
— Конечно. Ты хочешь научиться чему-то конкретному?
— Стейк. Может, ещё грибное ризотто? Она всегда берёт его, когда мы едим в ресторане, — он смотрит на меня и замечает мою улыбку. — Что? Ты думаешь, это стрёмно, да?
— Ни в коем разе. Я думаю, именно это парень должен делать для своей второй половинки после того, как она долгое время тащит на себе все домашние дела. Я с радостью помогу.
Прежде чем Роб успевает ответить, на кухне раздаётся какой-то грохот.
— Чёрт! — орёт кто-то. — Ренннннн.
Я стону.
— Они как дети.
— Они хуже, — отвечает Роб. — По крайней мере, хуже, чем мои дети.
Я со вздохом встаю и заталкиваю в рот креветочный сэндвич.
— Иду!
***
— Эй, — я выхватываю телефон Криса из его рук и сую в свой карман. — Это территория без телефонов. Мы согласились, что все играют лучше всего, когда им не приходится волноваться о том, что они появятся на Твиттере в тоге, восклицая «О голубушка! О дорогуша!»
— Это же золото для шантажа. Нет, платина, — ноет Крис, тщетно кидаясь к моему карману, который теперь вмещает его телефон. — Мне это нужно, Рен.
Я скрещиваю руки на груди.
— Каковы правила театра в этом доме?
Крис дуется.
— Уважать посыл истории. Выставлять своих коллег-актёров в хорошем свете. Создавать безопасное пространство для представления.
— Спасибо, — я делаю жест Франсуа. — Продолжай, пожалуйста.
— Merci, — Франсуа начинает кланяться, но замирает посреди движения и переключается на реверанс. Вот она, истинная приверженность роли. Это момент, когда Пирам и Фисба, любовники, встречающиеся в саду и разлучённые обстоятельствами (несомненно, отсылка к Ромео и Джульетте), сближаются для благопристойного поцелуя.
— Ладно, — Тайлер прочищает горло и поправляет шлем. В этом году он читает Пирама. — «О ночи тьма! Ночь, что как мрак черна! Ночь, что везде, где дня уж больше нет! О ночь, о ночь! Увы, увы, увы! Боюсь, забыла Фисба свой обет! А ты, Стена…» — Тайлер осматривается по сторонам. — Где сраная стена?
Вбегает Энди.
— Ему надо было отлить.
Франсуа вздыхает.
Энди подхватывает одеяло с моего дивана, накидывает его на плечи так, чтобы оно ровно свисало, и разводит руки.
— Вот. Извините.
Тайлер поднимает сценарий и находит нужное место.
— А ты, Стена, любезная Стена, отцов-врагов делящая владенья, Пусть станет мне хоть щель в тебе видна…
Энди поднимает руку, соединив большой и указательный палец, затем Тайлер продолжает.
— Для моего предмета лицезренья! Пошли тебе Юпитер благодать! Но ах, увы! Что вижу я сквозь Стену?
Тайлер скручивает сценарий рулончиком и шлепает Энди по голове. Энди верещит.
— Стена-злодейка, девы не видать! — орет Тайлер. — Будь проклята, Стена, ты за измену! — произносит он, ударяя Энди ещё несколько раз.
По комнате прокатывается волна хохота. Некоторые из парней свистят и улюлюкают, тогда как Франсуа подходит к накрытой одеялом руке Энди с другой стороны.
— Мэддокс, — Крис кидает подушку ему в голову. — Твоя реплика, засранец.
Мэтт медленно поднимает взгляд от журнала, который листал.