Семь причин, чтобы жить

Он тяжело, шумно дышал, пока Лень смотрела на него обиженным ребёнком, а затем глубоко вдохнула, закрыв глаза и пропала. Оставила после себя след из тоски, который Николас безуспешно попытался перебить сигаретами.

Этот городок уже начинал сводить его с ума. И как тут начинать новую жизнь, с таким-то кругом общения? Ник судорожно выдохнул, вновь мотнул головой. Он чувствовал поднимающуюся тревогу, нервозность и пугался её ещё больше, чем Гнева прошлой ночью – демон мог просто убить, а это будет только глумиться, издеваться.

Депрессия похожа на плохую наркоту. Подсел плотно, лечение дорогое, самому слезть не получается, а просто так не проходит. Случаются просветления, в которых чего только не померещится – и жизнь прекрасна, и людей можно полюбить, и прилив сил такой, что мама не горюй. А потом отпускает, только отхватишь любой триггер, напоминающий о причинах. Это может быть что угодно, на самом деле – песня, запах, фраза, взгляд. То, что случайно врезалось в память и превратилось в ядовитое воспоминание, бесконечно отравляющее существование. Один толчок – и ты снова Там, на самом дне и не приведи Господь, чтобы с него постучали.

Иногда он думал о том, что всё это надуманное и стоит лишь пересилить себя и всё будет в порядке. И никакая это не депрессия, и даже не невроз – просто прошлое не желает отпускать, въедается, бьёт под дых. Депрессия – это болезнь, а он нормальный. Уверенность в этом держалась до ближайшей истерики, либо до провала. Были перезагрузки, а были тихие мысли в одиночестве, размытая комната и ком в горле, который ни сглотнуть, ни выплюнуть.

– Не хочу… – растягивая гласные, прошептал Николас, сжимая волосы на голове. – Не надо…

Его никто не спрашивает. Нужно поднять задницу и продолжать существовать, социализироваться…  А сейчас нужно было взять себя в руки и срочно успокоится. Хуже, чем тогда, уже не будет.

Дожили – ему пытается помочь демон. Существо, в которое Ник не особо то и верил до этого. И так искренне причём, зараза! А в глазах у демона – ребяческое непонимание происходящего, обида и сострадание. Николас ненавидел, когда его жалели. Даже три года назад, когда мать сподобилась на настоящую поддержку и пыталась убедить, что всё будет хорошо, он ненавидел её голос. Шизофрения… парень нервно усмехнулся, психанул, схватив телефон с наушниками и выскочил в вечернюю улицу, натягивая ветровку.

Нужно было дышать полной грудью, идти куда-то, бежать, стремиться и продолжать обманывать себя. Лишь бы не превратиться в того-самого-подростка, который, без всякой романтизации, заставляет проживать себя каждый день. Не упасть, а продолжать бороться за бессмысленные идеалы, призрачные мечты. Не важно стоит ли оно того, не важно, с каким дерьмом придётся разгребаться будущему Николасу Бэкорду, но сейчас единственной целью сознания был бег. От чего – не понятно. Ник предполагал, что от себя самого.

Он уже был на полпути обратно, даже слегка отошедший от встряски, когда музыка заглохла и зазвонил телефон. Ник принял звонок не глядя.

– Да?

– Привет, – сквозь женский голос пробивались всхлипы. – Не мешаю?

Лучше бы он не брал трубку.

Николас застыл как вкопанный, сжимая трубку побелевшими костяшками, да и сам сделался похожим на полотно. Смотрел остекленевшими глазами перед собой, а в груди разгоралось немыслимое пламя. Ноги налились слабостью.

– А что? – пришлось из себя выдавливать раскалёнными щипцами. Сказать было проще, чем сбросить, а ведь так хотелось!

– П-помнишь… Ты когда-то сказал, что я могу позвонить тебе всегда? – прерывистый, механический выдох. – Помнишь?

Стены трещали по швам, огромные глыбы с жутким грохотом падали прямо ему под ноги. Ник вцепился в телефон точно спасательный круг. Не мог больше сказать ни слова и даже не понимал, как это делать – говорить. Сердце пропустило удар, потом забилось часто-часто. Стало жарко.

– Ник?..

– Какого чёрта ты вернулась?! – наконец выпалило одно из орудий. – Недостаточно испортила мне жизнь?! Поплачься Эррону Гриффиту, стерва!

А затем всё-таки смог нажать на красную кнопку, но ещё долго смотрел в историю вызовов, буравив взглядом незнакомый номер. Что с ней? Почему другой номер? Почему ему? Ведь голос у неё был такой… дрожащий, отчаянный, нуждающийся. Ник знал этот голос, знал, что ей сейчас максимально дерьмово и не мог понять, что испытывает. Радость? Желание перезвонить? Страх?

Он не герой. Он даже не хороший парень. Может и был им когда-то, но уж точно не смог сохранить его для сегодняшнего дня. Ему бы сейчас пошла даже роль не антагониста, а какого-нибудь  десятистепенного персонажа, который мешается с толпой описаний и настроений. Он не важен, легко заменим и на его место можно поставить чуть ли не каждого второго. Он ничтожество.

Мир смазался за пеленой из чувств и Николас быстрым шагом направился в сторону дома. От свежего воздуха всё равно никакого толку – дышать было по-прежнему невозможно.

Он ещё долго не мог уснуть. Нервно проверял телефон, вертел его в руках, потом жмурился, стискивая зубы и прислушивался к звукам дома. Коридоры наполняла темнота и тишина.

История о Джун Флауэрс – та самая история, которую через силу рассказывают на приёме у психотерапевта. История, оставляющая на сердце шрам, что не зарастёт никогда, сколько бы времени не прошло. Он может больше не напоминать о себе, может никак не проявлять себя до-поры-до-времени, но однажды начнёт кровоточить.

Как и все такие истории, эта начиналась вполне мирно и банально. Они жили с Ником на соседних улицах, знали друг друга с детства и относились к тому типу детей, которых женили чуть ли не с младенчества. Красивая история, которая частенько обращалась любовью и свадьбой по мере взросления. Джун смеялась всегда, когда слышала такое и говорила, что даже и не против, если Ник однажды опустится перед ней на колено. Зачем знакомиться с другими мужчинами, если уже есть один? Пусть маленький, местами очень неловкий, даже неуклюжий, но умный не по годам. Ник краснел и прятал улыбку.

Когда ушёл, а потом умер отец – Джун была рядом. Мать закрылась в себе, даже не всегда собирала ему обед в школу и всё, что от неё было слышно – односложные фразы и редкий плач. Николас не совсем понимал причины, только осознавал, что иногда глаза намокают и солёная вода катится по щекам вниз. Грудную клетку сжимало, рвало и он не знал куда деться от этого по вечерам. Ему не сказали, что так называется горе и боль. Не научили справляться с этим, не показали – он не один, жизнь продолжается и потери нужно уметь переживать. Семья у него с того времени ассоциировалась с холодными стенами блекло-серого цвета, тишиной и светом настольной лампы, разгоняющей мрак комнаты. С редкими шагами в коридоре, понимающими взглядами учителей… список можно продолжать бесконечно, исключив из него тепло и заботу.

На похороны мать его не взяла, да и сама не пошла.

Джун Флауэрс видела всё это, наблюдала и делилась с Ником положенным родителями шоколадом. Иногда не только им, но хотя бы чем-то. Ребёнок не мог дать чего-то действительно стоящего, не мог понять, что происходит и уж тем более не в её силах было оплатить посещение детского психолога.

Так что начальную и большую часть средней школы они прошли бок о бок. Со взлётами и падениями, ярлыком “звезда” и коротким периодом ощущения ненужности после рождения Сьюзен. Николасу некому было рассказать, а тащить всё в себе невыносимо – поэтому он говорил ей, а Джун молча слушала и давала Нику то, в чём парень так нуждался – немая поддержка.

Джун не перебивала, подсказывала и единственная заметила, что с ним что-то не так. В тот момент им было уже по четырнадцать и Николас пришёл к ней, на взводе, злой как собака, обиженный на весь мир. Он рассказал, как отчим посмеялся в лицо на фразу “Я тебе не игрушка с рождественской ёлки!” и заявил, что оно так и есть. Игрушки покупают, чистят время от времени и ухаживают за ними, а ведь именно этим Дэвид Бэкорд и занимался. Платил по счетам, гонял по больницам время от времени, – мало ли, вдруг у него рак? – и заставлял правильно питаться.