Байкеры

Мик рассмеялся, удобно подпер рукой голову. Вторая, лежавшая на бедре Джэма, будто сама собой скользнула вверх, легла на его живот. Теперь Мик буквально вжимался в Джэма, и спина наконец оказалась под пледом. Уютное тепло растеклось по жилам, и уставшие мышцы наконец расслабились.

– А может, они вообще бестелесные? – спросил он, разглядывая самолет, идущий на эшелоне. Конечно, его не было видно, только мигающие синий и красный фонари на крыльях переливались в темноте. – Вдруг существует форма жизни, представленная мыслями. Или звуками, а может, светом?

– Или соплями, – совершенно серьезно продолжил Джэм. Помолчал несколько секунд, а потом громко рассмеялся: – Прости! – выдохнул и накрыл его ладонь свободной рукой. – Философ из меня херовый.

– Разумная слизь? – не засмеяться было трудно, но Мик сумел. – Вот уж не хотел бы я, чтобы такие инопланетяне решили нас поработить, – он все-таки засмеялся, громко, так, что из травы вспорхнула растревоженная птица. – Нормальный ты философ. Правильный, не ограниченный рамками бытия, – Мик снова засмеялся, потряс головой. – Черт, сто лет ни с кем не говорил вот так. Обычно за день на рабочие, неотложные и насущные темы так наговорюсь, к вечеру кажется, что язык распух, и если еще раз открою рот, уже не смогу удержать его за зубами и он будет болтаться, как коровье вымя.

– М-м-м… Как насчёт пришельцев из молока? – Джэм вскинул бровь. – Представляешь, прилетает тарелка, а там разумный сливочный пудинг. Интересно, сколько их съедят, прежде чем издадут закон, что есть пришельцев строжайше запрещено?.. – он улыбнулся широкой, невозможно солнечной улыбкой и покачал головой. – А о работе больше ни слова. Сливочный пудинг осуждает.

– Суровый он, я посмотрю, – рука, подпиравшая голову, начала затекать. Мик выпрямил ее, попытался улечься – теперь заныла шея. Решив, что их поза и без того неоднозначна, Мик положил голову на плечо Джэму. – А как отличить наш пудинг от инопланетного? – спросил шепотом. – Ведь нельзя запретить производство пудингов во всем мире – это ущемление прав любителей пудингов.

– Изобретут какой-нибудь сертификат. Типа "при изготовлении продукта ни один пришелец не пострадал". А потом окажется, что какая-нибудь наша паприка для пудингов круче героина, и они начнут угонять друг друга в рабство и продавать нам за пару пакетиков специй… – Джэм опустил локоть и ещё немного подвинулся, чтобы Мику было удобнее.

– А потом запретят нашу паприку и вообще планету, как колыбель порока? – спросил Мик и задумался. Он только теперь по-настоящему осознал, во что именно ввязался. – Джэм, мы совершим кругосветку, – прошептал на ухо, будто произнесенные вслух эти слова могли взорвать мир. – Еще пара недель, и покинем Америку. А через три месяца увидим Антарктиду.

– Чертовски жду момента, когда пересеку границу по земле, а не на самолёте, – отозвался Джэм шёпотом, уже совсем не шутя. – Никогда этого не делал. – А ты? – он чуть повернул голову, ища его взгляд.

– Нет, – Мик удивленно посмотрел на него. – Правда же, для нас всех теперь граница – это аэропорт. И сколько бы капитан воздушного судна ни говорил – вот мы летим над Францией, а вот это уже Испания – внизу или непроглядная темень, или облака.

– Тоже представляешь себе пограничников с автоматами и собаками? – Джэм снова улыбнулся, и на этот раз его улыбка была совсем близко. – А ещё… Не подумай, что я звёздную болезнь поймал, но мне интересно, узнают ли меня где-нибудь в Африке. В Америке часто узнают, в Европе, Англии… А там, с другой стороны экватора?..

– А еще есть Азия, и это вообще другая планета, – Мик удивился, как легко вернулись воспоминания о детстве. – Мне было семь, и мы всей семьей поехали в Японию. Я плакал три дня – думал, что умру голодным, потому что еда была совершенно не такой, как дома, не было вилок, да и привычного стола и табуреток тоже не было. Отец с матерью кое-как уговорили меня есть бульон и рис, ими я и питался до возвращения в Америку.

– Серьезно? – Джэм выразительно приподнял брови. – А по-моему, Азия – страна чудес. Я смотрел фильмы с Джеки Чаном и уговаривал родителей съездить в китайский квартал. Так и не уговорил, – он грустно усмехнулся. – Съездил сам, когда купил старый мопед в шестнадцать.

– Китайский квартал – это все равно Америка. Ты знаешь, что можешь в любой момент пройти милю до кафе и заказать бургер, – возразил Мик. – А тогда для меня моя страна закончилась в самолете. Я не понимал, о чем говорят вокруг меня, не мог прочитать вывески. Но когда был в Японии в тридцать, именно это воспринимал как благо – я мог не контактировать с миром, если мне того не хотелось.

– Я до Японии так и не добрался, – вздохнул Джэм. – Но очень хочу поехать туда осенью. Знаешь, когда клёны красные.

– А разве они не желтые? – спросил Мик, задумавшись, а когда последний раз замечал смену времен года? Не просто "пришла зима – надо надевать пальто" или "какая жара, снова приходится включать кондиционер", а как в детстве? Сколько прошло лет с момента, когда Мик набирал в ладони первый снег, липкий, мягкий, сладко пахнущий морозом? Или бежал домой, зная, что мама сделала лимонад, и можно выпить залпом целый стакан, чувствуя, как отступает зной?

– Жёлтые – это у нас, – со знанием дела возразил Джэм. – А у них там какие-то особенные клёны. Как большие бонсаи и с красными листьями. И мостики с пагодами. И камни ещё – самые разные. Сад из деревьев, мостов и камней – вот куда я хотел бы попасть.

– Полуфинал, если я правильно помню, будет в Токио, – Мик не стал спрашивать, почему Джэм просто не купит билет на трансконтинентальный рейс. По той же причине, почему сам Мик никогда не был в Перу или на Мадагаскаре – работа. Для Мика – это заключение контрактов, утверждение планов и контроль их исполнения. Для Джэма – съемки, промо и бесконечные кастинги.

– Если будем там оба, сбежим смотреть на клёны? – кажется, Джэм снова шутил, но Мику было все равно.

– Только если в саду будет пруд с карпами, – сказал он. – Я слышал, они даже поддаются дрессировке и совершенно не похожи на обычных рыб.

Он почти был готов предложить съездить в Японию вместе, если им придется покинуть проект раньше, но не стал. В этом случае пропала бы добрая половина очарования авантюры – вот как сейчас, когда они тайно убежали от всех смотреть звезды.

– А как мы узнаем, есть пруд или нету?.. – начал было Джэм, но тут у него в кармане тихо пискнул телефон. Звук был короткий, но какой-то удивительно нежный. – Ща, погоди, – Джэм вытащил руку из-под головы Мика и полез в карман. – Это Элли, – пояснил с улыбкой, явно узнав адресата по звуку сообщения.

Он не счёл нужным закрывать экран, и Мик увидел сообщение:

"В палатке тебя нет. В беседке тоже. Напиши хотя бы смайлик, чтобы я знала, что тебя не нужно спасать".

– Отправь ей грустный смайлик, – предложил Мик, ощущая неудержимую тягу совершить проделку. – И напиши, что нас взял в заложники сливочный пудинг.

Джэм рассмеялся и исполнил указание в точности.

"Кого "нас"? – немедленно уточнила Элли. – Только не говори, что ты окучиваешь Зорга без меня! Его, к слову, тоже нет в бэт-дворце".

Дочитав сообщение, Мик несколько секунд тупо пялился на экран и только потом понял, что Джэм в свою очередь смотрит на него и посмеивается.

– Напиши, что это еще вопрос, кто кого окучивает, – наконец отмер Мик. Понятно же, что Элли шутила – ну зачем он, Мик, нужен им, когда и так ночами жарко? Да и Мик не был готов превратиться в сортовой картофель и подвергнуться тому самому окучиванию, пусть и занимался мысленным вуайеризмом – ему хватило развода, и пока он не хотел лезть в очередную западню.

"Кто кого ещё окучивает! – послушно написал Джэм. — Скидываю адрес грядки, приходи на сеновал", – и прикрепил геопозиционную метку.

– Ее точно не надо встретить? – спросил Мик. Элли не производила впечатление хрупкой барышни, по десять раз на дню падающей в обморок, но в темноте можно испугаться того, что днем окажется совершенно безобидным.