Спаси меня

– Но…

– Прекрати! Павел Петрович – мамин одноклассник, и много чем нам в жизни помог. Всё время брать нельзя. Надо что-то и отдавать.

Много эпитетов крутится у меня на языке относительно таких помощников, но я понимаю, что Юлька меня не слышит, и, что самое противное – никогда не захочет услышать. Культ Волочкова в этом доме сильно развит, и про «прикопать» со стороны Юльки звучит более чем несерьёзно.

Хотя, такие разговоры действительно ходили. И не так давно. Лет пять назад куда-то исчезла семья хозяина лесопилки. Просто в один момент как-то сразу опустел и их большой дом, и его кабинет. Одни говорили, что Каримовы переехали к родственникам на Кавказ, другие – что никаких родственников на Кавказе у них не было. Лесопилка ещё какое-то время поработала, а потом закрылась и перешла в ведомство районной администрации, главой которой на тот момент был Волочков.

С Юлькой всё вышло намного проще. Никто и не ждал сопротивления от еле сводящей концы с концами матери-одиночки.

Глава 3

Это бывшее советское кафе-«стекляшка» было известно каждому жителю Рабочего Посёлка. Юлькина бабушка на протяжении сорока лет была заведующей «Огонька», а в постперестроечные времена её сменила дочь Надежда – Юлькина мама. Долгосрочная аренда, оформленная в тогдашней администрации, позволяла сделать этот бизнес почти семейным.

Юлька встала к рулю позапрошлой осенью, когда мама Надя неожиданно стала быстро уставать. Сначала думали, что это обычное переутомление, выраженное постоянными простудами: температура, кашель, головные боли. Антибиотики, муколитики – всё оказалось бесполезным, как только компьютерная томография показала неоперабельный рак лёгких.

Но всё это случилось гораздо позже, а тогда, стоило маме Наде отойти от дел, как Юлька по-хозяйски принялась осуществлять свою мечту: сделала ремонт, сменила поставщиков, изменила ассортимент. Светлая, приветливая атмосфера и молодой персонал вдохнули новую жизнь в привычную распивочную. Обновлённое кафе поменяло статус и неожиданно для всех стало излюбленным местом для устроительства детских праздников.

Полгода назад мама Надя умерла. Юлька едва вступила в права наследования, как на её пороге появились волочковские адвокаты.

Бывший глава районной администрации, даже уйдя с должности, считался негласным хозяином Рабочего Посёлка. Большой нефтеперегонный завод, которым он руководил в постперестроечные времена, являлся одним из градообразующих предприятий. Больше половины жителей Рабочки трудилось на этом заводе, в том числе, и наши с Юлькой отцы.

В начале двухтысячных в цеху, где они работали, взорвалась ёмкость с селитрой. Пожар, случившийся позже, уничтожил порядка тридцати процентов производственных площадей и унёс жизни двадцати трёх рабочих. Спастись удалось всего пятерым. Наших отцов среди спасённых не оказалось.

Виновных не нашли. Вернее, было озвучено, что кто-то из погибших пренебрёг правилами пожарной безопасности, возможно, что и курил рядом с бочками.

Верилось в это с трудом. На заводе трудились поколениями, когда знание основ охраны труда заложено на генном уровне. Случайных людей на стратегически важных объектах производства быть не могло по определению.

Огонь уничтожил всё. В том числе и доказательства махинаций руководства с объёмами поставок. По информации из широкого доступа, завод находился на грани банкротства. Фактически же, темпы прироста производства не только не падали, но даже, наоборот, наращивались. Топливо шло за границу, а в карманы дирекции падали доллары и евро.

К слову, жителей города высокое начальство не обижало. Надбавки к пенсиям, регулярные выплаты семьям с детьми, поддержка социально значимых объектов. Детские сады и школы, поликлиники и городская больница были обеспечены всем необходимым. Наши дороги были не хуже западноевропейских, улицы и дворы ярко освещены, фасады домов отремонтированы, а их подъезды сияли чистотой.

Семьи погибших получили от руководства завода по миллиону рублей. Ещё по полмиллиона выделила городская администрация. Выплаты из областного бюджета так же были немаленькие. Некоторые предпочли уехать, перебравшись в другие города. Мы с мамой остались. Как и родные Юльки.

Общее горе все переживают по-разному. Чаще оно людей объединяет, реже – человек справляется один. Почти никогда из этого не выходит ничего хорошего.

Моя мать не справилась и через три года после гибели отца умерла. Официальная версия – больное сердце, неофициальная – спилась. Это время я вспоминать не люблю, особенно, последний год. Разве только момент, когда однажды после школы соседка по парте почти насильно затащила меня к себе домой. Её мама сразу усадила нас за стол. Тарелка супа, съеденная в тот день, стала для меня первой после смерти отца.

В доме этой самой соседки я прожила до окончания школы. Иной родни, кроме Юлькиных бабы Симы и мамы Нади, у меня не было. Где-то жила папина сестра, но связь с ней была давно потеряна.

Родительская квартира все эти годы стояла запертой. Наш район был не самым престижным, и сдать её вряд ли бы вышло. Мама Надя даже время на это не стала тратить, так что в восемнадцать я вернулась в довольно приличный дом: мать хоть и пила, но чистоту поддерживала до последнего дня.

В ближайший городской колледж мы с Юлькой поступили без труда: она на технолога-кондитера, я на товароведа. О высшем образовании пока не думали. Хотелось поскорее получить профессию и начать зарабатывать. Сначала обеспечить себя хлебом насущным, а потом уже осуществлять мечты, коих у нас, как у всех девчонок, было с лихвой.

Мама Надя как-то вызвала меня на разговор, в котором велела не ограничивать себя, и, если решу получить высшее образование, то идти в институт. Но я не хотела расставаться ни с ней, ни с Юлькой – какая-никакая, а семья.

И это хорошо, что я не передумала, потому что к следующей весне у Юльки уже была Маруся, и мы снова стали жить вместе.

Железная сетка кровати в комнате бабы Симы давно провисла. Чтобы спина не болела, мы с Юлькой положили на неё старую дверь, которую притащили из заброшенного соседского дома. На неё легли старый матрас и перебранная и обновлённая перина бабы Симы.

С момента рождения Маруси эта комната стало моей. В нашей с Юлькой небольшой детской теперь стояла маленькая кроватка и старинный комод, приспособленный под пеленальный столик. Комната мамы Нади была больше, но окнами выходила на оживлённую дорогу, а наша – во двор. Моя же – бывшая бабы Симы – на тот участок двора, где росла раскидистая яблоня, и даже в самый солнечный день здесь было сумрачно. Старый жёлтый абажур с кисточками, закреплённый на обычной лампочке, делал её уютнее, как и вязанные из ветоши половички, которые, по заведенной бабой Симой привычке, раз в неделю полагалось вытряхивались.

Стену у кровати украшал ковёр – единственный предмет роскоши, который я принесла из квартиры моих родителей. Маруся любила, забравшись на кровать, водить пальчиком по причудливому рисунку узора. Так же в детстве делала и я. Я же её этому и научила.

– Загадай желание. Если получится провести от одного края до другого, не оторвав палец, значит, всё сбудется.

Маруся водила. Сначала громко озвучивала то, что хочет, а потом водила.

– Качю «киндей».

– Качю с хьебом кабасой.

– Качю мясик.

«Киндер», хлеб с колбасой, мячик – нехитрые детские желания не составляло труда исполнять.

До этого момента не составляло.

Родительскую квартиру пришлось продать. На эти деньги мы лечили маму Надю. Колледж Юлька так и не закончила. Я – да, но и во время учебы, и после её окончания помогала подруге в кафе. Юлька даже зарплату мне платила, которая сразу шла в наш общий семейный бюджет. Всё, что зарабатывалось, возвращалось в бизнес. Даже без должного образования, Юлька обладала достаточной деловой хваткой, и дела наши шли довольно неплохо. На «киндей» и «мясик» хватало. Но и только.