Страница 3 из 51
Он взял со стола другой листок и потряс перед носом Ржевского.
— Вот она, ваша подпись. Ваша? — голос его сорвался на фальцет.
— Моя.
— Какого ж хрена, вы норовите через жопу начальства перепрыгнуть?
Ржевский озорно сверкнул глазами.
— Пардон, господин майор, погорячился.
— А с младшими по званию вообще не церемонитесь. Корнет Мурашкин чуть не плачет. Вы у него всех любовниц отбили. После ваших подвигов они с ним даже под ручку пройтись не желают.
— Рыба ищет, где глубже, а женщина — кто подюже, — подкрутил усы Ржевский.
— Нехорошо-с. Мы и так, зная о ваших недюжих способностях, вам список удлинили. Трех сестер Перепелкиных за одну посчитали.
— Ну и верно! Они же — на одно лицо.
— Лицо — одно, а задниц — три! А вам все мало!
Ржевский заржал.
— Хоть к ноге привязывай!
— И привяжите. Тройным узлом!
Майор сел за стол. Перед ним словно из — под земли возникли два стакана и бутыль с вином. Гусев кивнул Ржевскому на свободный стул.
— Ладно, поручик, это всё суета. Присаживайтесь. — Он разлил вино, и они выпили по первой. — Мы, гусары, меж собой как — нибудь разберемся. Беда в другом. Наш полк всё никак отсюда не переведут, как говорится, от греха подальше.
— Давно пора!
— Увы, сие зависит не от нас. А между тем местные бабы за последнее время рожают в неимоверном количестве.
— Ну-у, — протянул Ржевский. — Я вообще — то…
— А я и не утверждаю, поручик, что это только ваших рук дело.
— Рук ли?
— Отставить меня перебивать!
Ржевский молча наполнил стаканы.
— Так вот, — продолжал Гусев. — Больше половины рожениц на вас показывают. У меня их кляузами весь походный сундук забит.
— Три тысячи чертей! Какие грамотные!
— Если бы! Им местный дьякон под диктовку пишет.
— Дьякон? — Ржевский наморщил лоб. — У него жена еще такая курносая и вся в конопушках?
— Да.
— Как же, помню. На пасху дело было. Дьякон — на службу, а я — к ней. Ну до чего набожная женщина, Панкрат Михалыч, черт знает что такое! Только согрешим, — сразу бряк на пол и давай поклоны отбивать. Не поверите, всю ночь молилась!
— Да нет, отчего же, зная вашу прыть… Она, кстати, тоже из моего списка…
— Тогда миль пардон…
— Поздно! На днях двойню родила.
— И кто вышел?
— Мальчик и девочка.
— Девчонка точно не от меня, — повел носом Ржевский.
— А чья? Моя, что ли?
— Девчонка — ваша, мальчик — мой.
— Ржевский, так не бывает!
— Ну, значит, это не мои дети. Я рожаю только гусаров.
— Слыхал я эту вашу теорию, поручик. Только вам все равно не отбрехаться.
— А что такое?
— В городе рождаются почти одни мальчишки! Выходит, ваши гусарята…
— Это еще надо посмотреть, кто из них вырастет: может, улан какой или егерь…
— Ловко вывернулись! А мне что делать? Я от ваших бывших любовниц отбиться не могу. Они за мной косяками ходят — на вас жалуются.
— Добавки хотят? — ухмыльнулся Ржевский.
— Понятное дело. Аппетит приходит во время еды.
Ржевский засмеялся. Майор Гусев печально вздохнул.
— Вы, поручик, разливайте. Чего зря на бутыль пялиться.
— И то верно, Панкрат Михалыч. За то, чтоб все устаканилось!
— Дай бог! Сказать по чести, у меня эти ваши беременные любовницы в печенках сидят. Поэтому, поручик, советую, соберитесь с мужеством, обмозгуйте хорошенько, кто из ваших милок вам милее, и — женитесь.
— Лучше застрелиться!
— Желание есть — стреляйтесь на здоровье, — пожал плечами Гусев. — Только загодя подайте рапорт об отставке, чтоб императорские инспекции нас потом не заездили. И мушкет вам в руки!
— Пошутил я, Панкрат Михалыч, — сказал Ржевский, допивая стакан. — Стреляться не буду: мне женский пол этого вовек не простит и на том свете припомнит. Но и жениться не хочу.
— Тогда не знаю, что и делать. Того гляди, по вашей милости в эскадроне дуэли начнутся. А вдруг вас шлепнут? Это сколько же сирот останется!
Ржевский почесал в затылке.
— С полгорода.
— Кошмар, одним словом.
— Я вот что думаю, господин майор. Меня Денис Давыдов к себе в Ахтырский полк зовет. Может, и впрямь перевестись?
Гусев, подпрыгнув на стуле, схватил Ржевского за руку обеими руками и затряс.
— Переводитесь, переводитесь, голубчик, не сомневайтесь ни капли. С полковым начальством я все улажу. Даже месяц отпуска вам выхлопочу.
— А как же мои ребятишки? — лукаво улыбнулся Ржевский.
Майор замахал руками.
— Усыновим! Всех, поголовно. Не извольте беспокоиться. Всех в сыновья полка запишем и на довольствие поставим. Таких гусаров из них вырастим — вам краснеть не придется.
— Да я только с водки краснею, — обронил Ржевский. — Ну, значит, на том и порешили, Панкрат Михалыч?
— По рукам, Ржевский! Ах, ядрён мушкетон, даже голова прошла! — Майор сдернул со лба полотенце. — Вы меня просто вылечили.
— Это не я, это портвейн, — Ржевский взял бутылку. — По последней, господин майор?
— Разливайте, поручик. За ваше новое назначение!
Глава 4. Гусарский пир
Поручика Ржевского провожали на самой дальней окраине города.
Дата, место и причина собрания держались в тайне, чтобы об отъезде поручика ненароком не проведали бесчисленные поклонницы. Полковое начальство не на шутку опасалось увидеть бабий бунт, бесчисленный и беспощадный.
Поздним вечером господа офицеры потянулись, словно на тайную вечерню, к особняку помещика Куроедова, любезно предоставившему гусарам свой кров.
Всеми хлопотами вокруг предстоящей пирушки заправлял лично майор Гусев. Он заранее позаботился о провизии, выпивке и обещал хорошеньких женщин — из тех, кого Ржевский по какому — то странному недоразумению еще не успел обрюхатить. Майор собирался отыскать их по всему городу и доставить сюда в своей коляске, но пока задерживался: видно, поиски затянулись…
В ожидании прекрасных дам, гусары раскупорили вино и, бросая жадные взгляды на жареного поросенка в центре стола, приготовились слушать первый тост.
Слово взял ротмистр Лейкин.
— Господа офицеры, прежде чем от души напиться, — он любовно оглядел ряды бутылок, — хочу начать с эпиграммы:
Как у нашей попадьи
шпору в заднице нашли…
Тьфу, виноват, не тот куплет… да полно зубоскалить! Вы послушайте:
Как у дьякона жена
к Пасхе тройню принесла
Смотрит дьяк — помилуй, Боже! —
все на Ржевского похожи!
Слыхали такую?
— Слыхали, — засмеялись в ответ.
— Нам не дано предугадать, куда нас занесет фортуна, — продолжал ротмистр. — Но настоящий гусар, где бы ни был, всегда оставит кое — что на память о себе. И в этом его сила, честь и слава! Это я к тому, что мы сегодня провожаем в дальнюю дорогу поручика Ржевского. Он переводится к ахтырцам!
Даже черный кот, угодивший в армейский котел с супом, не произвел бы на гусар такого впечатления, как эта новость Лейкина. Все зашумели, завертелись. Соседи Ржевского тянули его — кто за доломан, кто за ментик. Вопросы сыпались со всех сторон.
Лейкин постучал по тарелке вилкой:
— Господа офицеры, кто не закроет рот, пошлю конюшни драить!
Гусары нехотя смолкли, уставившись на ротмистра.
— Эх, Ржевский, — прослезился Лейкин, — нам с тобой есть о чем вспомнить. Помнишь, как однажды волочились за…
— Помню! — отвечал поручик.
— А вместо нее залезли к…
— И не напрасно.
— А она сразу…
— Еще бы!
— А там уж…
— Было дело!
— И потом…
— Как сейчас вижу!
— И мы тогда…
— Во век не забыть! Но вы вдруг ка — а — ак…
— Ну, это ты врешь! — перебил ротмистр. — Ладно, кто старое помянет… Выпьем же за поручика Ржевского, за гордость нашего полка и эскадрона. Чтоб ему хорошо рубилось и пилось среди новых друзей!
Лейкин подошел к Ржевскому, они крепко обнялись и расцеловались.
Зазвенели стаканы. Не успели гусарские желудки переварить первую стопку, как последовал второй тост, потом третий, а за ним — несть числа. Каждый из присутствующих жаждал сказать пару теплых слов о Ржевском.