Спящая

– Дух?! – Лёка не знал, что в цветочном есть это слово. Оно спросилось само собой, как мать, увидев его с кружкой, спрашивает: «Чай?» – как будто там может быть что-то другое. Уж она-то знает, что нет, а всё равно спрашивает: не чтобы спросить, а чтобы разговор завести…

Она и не ответила на глупый вопрос. Не моргая смотрела на Лёку, а он всё стеснялся поднять глаза. И всё пытался осознать: до него жили люди, говорящие на цветочном, а потом забыли язык… И что, закопали её?!

– Они тебя закопали?!

Она опять засмеялась и покачала головой:

– Уснула. Земля потом наросла. Давно было. Очень. Столько земли… – она повела головой, оглядывая яму, а лес всё шептал:

– Тысяча-лет-больше-меньше-давно-много-земли…

Лёка с трудом выделял неслова из этого хора. Наверное, каждое деревце пыталось ему втолковать что-то своё – или, может, её, волшебной девочки, мысли путались, если спала столько лет. Дух. Дух леса. Люди перестали с ней разговаривать, и она уснула на тысячу лет. А что, Лёка думал, он один такой? Теперь-то, может, и один, раз они всё забыли…

Солнечные лучи уже заполнили яму. Лёка всё ещё стеснялся посмотреть в лицо волшебной девочки. Или не мог? А деревья, кусты, всё вокруг шептало:

– Хороший-хороший-хороший… Помог-помог-помог… Что хочешь? Что хочешь? Что хочешь?

Кажется, у неё совсем нет собственного неголоса. Наверное, он и не нужен, когда можно воспользоваться тысячью других. Лёка смотрел на отвесные стены, прикидывая, как будет выбираться, и не сразу разобрал неслова. Он хороший? Он помог? Ах да, поработал лопатой!.. Это что же, ему предлагают исполнить его желание, как в сказке? Да там герои дураки – такую ерунду загадывают, а потом упрашивают вернуть всё как было, да поздно уже…

Девочка смотрела на него, наклонив голову, а лес шептал всё громче:

– Что хочешь? Что хочешь? Что хочешь?

Человеческая голова болела от неголосов. Человеческие руки ныли от усталости. Человеческий стыд не позволял поднять глаза посмотреть в лицо волшебной девочке. Он опять уставился на вышивку на сарафане. И чего же он, Лёка, хочет-то?

– Да чтобы животные не страдали, чтобы люди не были такими гадами, чтобы…

Под кожу, под всю сразу, будто вогнали невидимый ком. Вышивка на сарафане вдруг исчезла, перед лицом захлопали пёстрые крылья. Огромная сова выпорхнула в рассвет и пропала за ветками деревьев. Земля вспухла под коленками и осторожно, как на гигантской ладони, подняла Лёку из ямы. Комья земли с отвала тут же посыпались вниз, засыпая могилу.

– Зови… Зови… – зашумела земля, деревья и всё вокруг. Ком под кожей толкался как человеческий в горле. Лёка подумал, что волшебная девочка может не так уж и много. И ещё – что она тоже плачет.

Глава VIII

Зло

Утро было солнечным, радостным. Птицы орали, кажется, на обоих языках сразу, молодые листики деревьев сверкали как солнечные зайчики за оконным стеклом, чистым, будто его и нет.

С этой Лёкиной астмой мать помешалась на чистоте. В его комнатушке всё блестело: и окно, и прутья железной кровати, и даже древний письменный стол, давно лишённый всякого лака. Но дело не в этом. Утро было действительно какое-то волшебное, не как все. Казалось, весь мир за окном сверкает и стрекочет на цветочном языке: «Утро! Утро! Утро!» – птицы и деревья, кошки и собаки радовались, перекрикивая друг друга.

Лёка лежал, ошалевший от этой оглушительной радости: что-то случилось? Девочка! Волшебная девочка в лесу. Девочка, которая и есть лес. Вот кому все радуются! И он, Лёка, теперь не один. Пусть волшебная девочка может не всё, но откуда-то Лёка знал: теперь будет легче! Всем легче: ему, животным, траве, деревьям… Хоть она и не смогла выполнить его желание, но она сказала «Зови!».

Он вскочил так, что пружины кровати звякнули, цапнул с вешалки в шкафу школьную форму, быстро оделся. Он вроде бы даже напевал на человеческом в этот момент, чего не делал прежде.

Лёка выбежал на кухню, где мать уже возилась у печки. Аккуратная, причёсанная, в сером строгом платье, в котором ходит на работу, и нелепом застиранном фартуке поверх – что-то в этом было смешное и беззаботное.

– Что я вижу?! Мой сын улыбается? Где это записать? Ты видел хороший сон? – Мать огромными цветастыми прихватками снимала с печки кашу в алюминиевой кастрюле.

Он даже смутился на секунду, хотя… Почему человеку не улыбнуться, когда у него такое прекрасное утро!

– Да так, мам. Ты красивая. – Он ещё раз хихикнул при виде этого фартука поверх строгого платья и уселся за стол.

Мать рассмеялась, поправив фартук, и Лёке в тот момент показалось, что кое-что и она понимает. Не всё, а так…

Она ела быстро, работая ложкой как спицей для вязания, молча, но глаза ещё смеялись, и Лёка был рад, что с утра её развеселил. Когда ты счастлив, хочется, чтобы весь мир радовался вместе с тобой.

– Ешь быстрее, я побежала. Посуду мыть тебе! – Она весело, со звоном скинула в таз пустую тарелку, стянула фартук, обернулась и показала Лёке язык. Уже без фартука, в строгом платье, это смотрелось так нелепо, что Лёка рассмеялся. Мать как будто растерялась от этого, всего на секунду в её лице мелькнула озабоченность. Лёка моргнул – и она исчезла.

– Нет, тебе точно приснился хороший сон! – объяснила мать как будто самой себе. – Пока!

И в школе был прекрасный и очень тихий день, наверное, потому, что не явился дурацкий Славик со своей бандой. Училка озабоченно поглядывала на пустые парты и повторяла: «Наверное, что-то случилось. Не могли же они все вместе заболеть. Вечером зайду к ним узнаю». Лёка хихикал про себя: «Кто-то прогулял и получит втык» – и потихоньку писал письмо понимающему человеку Галке. Сразу после школы он побежал на почту за конвертом и марками.

Маленький голубой домик почтового отделения стоял на склоне, почти у самой реки. Раньше Лёка думал, что по весне сотрудники делают из плохих писем кораблики и пускают по течению. Он бы обязательно пускал: так хоть какая-то польза от глупой бумаги, от зряшной гибели дерева. Он даже подбежал к откосу, глянул вниз на реку. Не кораблики искал, конечно, а так… Сам не понял зачем.

Река уже вскрылась. Черноватая этим солнечным днём, она бежала стремительно, омывая торчащие булыжники и маленький песчаный островок ближе к тому берегу. Здесь сильное течение, против него можно плыть на месте, пока не устанешь. На мелководье на песочном дне чернели редкие камешки, на берегу проклёвывалась зелёная травка. Редкие деревья, кривенькие, оттого что на склоне растут, шумели ветками и шептали:

– Зло!

Лёка вздрогнул. Деревья редко вмешиваются в дела людей и мало что знают, потому что стоят на месте. Значит, совсем рядом, там, где им видно… Лёка зашарил глазами по пляжу – и только тогда наконец увидел.

Далеко внизу, у самой реки, на холодном песчаном пляже сидели три фигуры в знакомых куртках. Дурацкий Славик и эти двое. Странно. Что они здесь делают, не купаются же в апреле! Они не дрались, не ругались громко, просто болтали. Лёка не слышал, о чём (Зло!), и не видел зла. Если они выбрали это место, чтобы просто школу прогулять, то и…

Фигуры странно затрясли сжатыми кулаками, будто встряхивают что-то невидимое. Эгей, да они играют в «Камень, ножницы, бумага»! Какое же тут зло? Лёка даже хихикнул: вот культурный досуг у людей! Вот делать нечего!

– Где? Где зло? Они же играют!

– Вот… Вот… Река… – наперебой зашептали деревья. Они не умеют и не должны ни врать, ни ошибаться. Почему же…

Проигравшая фигура – Витёк – встала и пошла вверх по крутому склону. Меньше всего Лёке хотелось портить себе настроение, ему нужно отправить письмо. Тем более что Витёк его, Лёку, ещё не видел – смотрел под ноги. Самое время сматываться в тёплое почтовое отделение, где красивые марки и смешная тётя Нюся с сиреневыми волосами…

– Зло! Река…

Витёк поднял голову и упёрся взглядом в Лёку: