Страница 70 из 71
Ближе к полуночи я, плюнув на все, отправилась к костру, захватив пару сушенных травок из своих вьюков. Есть отвары, успокаивающие разум. И есть те, что утихомиривают боль. Надо спать, но от усталости и эмоций сон не приходит. Так бывает — но редко.
Любой человек имеет пределы. А я, кем бы ни была в некоторых вопросах все же тоже человек. Пусть и бывший.
Усталость и боль от падений на вершине башни туманили разум. Я никогда не позволю себе отвлечься от дела из-за боли, но после… после все возвращается во сто крат.
Я прикрыла на миг глаза, помешивая начавший булькать котелок. Протянула руку, коснувшись кожей языка огня. Старая игра, нравившаяся мне до того, как погиб отец, а новоявленная наследница рода не начала свою игру в погоне за властью и силой. Игру, закончившуюся кинжалом, объятым Черным Огнем, в спине.
Послышались тихие шаги. Из темноты вынырнул фронде. Остальные уже давно спали поодаль. Здесь, за безопасным кругом камней можно было не выставлять дозор, так что даже ящер, частенько засиживавшийся у костра с клинками под боком, после изматывающих суток уже видел десятый сон. Кажется, они не опасались, что я в ночи перережу им глотки. Все — кроме Витора. Он провел вокруг себя обережную черту.
Смешной. Что мне эта магия?
Эльф явно не намеревался уходить. Просто сел рядом на пятки. Его золотистые глаза светились в темноте.
Огонь почти прогорел, и угли давали совсем немного тепла, но мне не хотелось вытаскивать руку из-под плаща и докидывать новые. Совсем не хотелось.
— Мы отправимся в Первый Город все вместе. Витор верит, что в старой резиденции его ордена найдется что-то обличающее Семерку.
— Или что по дороге он успеет стащить кинжал и смыться.
Фронде усмехнулся.
— Глупость — бросать вызов Фениксу. Тем более такому как ты. История с Семеркой интересна, и я рад, что останусь ее частью. Скажи лучше об ином: ты сожалеешь, что отказалась от предложения рыцаря?
В ночной тишине голос эльфа был мягок и мелодичен. Казалось, спрашивал он из одного любопытства, не более. Словно я — кто-то из его жуков-пауков, совершивший что-то необъяснимое и непонятное.
— Найди себе другой объект для наблюдения.
— Я вполне искренен. К тому же — Арджана и Дианель я знаю много лет. Маг спит, да и он куда менее интересен, чем ты.
— Мне нужно радоваться твоему интересу?
— Я просто подумал, что, быть может, ты захочешь поговорить. Нам нечего делить, и мы, едва закончится эта история, разойдемся в разные стороны и едва ли встретимся хоть когда-нибудь.
— И ты изучаешь меня как явление природы.
Фронде рассмеялся. Без издевки, надеюсь. Эмоции долгоживущих никогда не были для меня до конца понятны.
— Прости. Я думаю, ты понимаешь, что я старше тебя куда сильнее, чем ты старше любого из тех, с кем обычно ходишь плечом к плечу. И ты отличаешься и от нас, долгоживущих, и от любых других встреченных мной равных, которых, признаю, было немного. Ты похожа на крепкий дуб, под сенью которого растут малые деревца. Могучий — но с пустотами внутри и с сердцевиной, страдающей от недуга. Я думал, что ошибся в своих наблюдениях, но сегодня понял, что не так.
— Отлично. Про меня говорили много всего, но вот с деревом сравнивают впервые.
Фронде провел рукой по волосам.
— Я просто подумал, что, может быть, смогу помочь тебе.
— У меня оба глаза на месте, спасибо. И раны уже затянулись. А отвар скоро доварится и без магии.
Мышцы болят, но это пройдет.
— Я не об этом.
Вот же неугомонный… Увидел один раз то, что не предназначалось для его глаз — и теперь вот интересуется.
— А о чем? О предложении наивного рыцаря, которого слишком сильно в юности треснули по голове, что ли?
— Мне казалось что он говорил от чистого сердца.
— Ты признавался совсем недавно, что мало знаешь людей, — отмахнулась я. — И Берт может и говорит то, что на душе, но менее глупой его идея не становится.
— Почему глупой? — не унимался эльф.
Вот же…
— Потому что, — отрезала я.
— Так говорят когда не хотят продолжать разговор. Это тайна?
— Да нет в этом тайны никакой! — вспылила я. Потом продолжила тише: — он вбил себе глупости в голову, семьи так и завел, хотя мог. Придумал что-то себе и поверил в это. И жизнь испортил. А мог своих детей иметь и все прочее. Решил, что мы вдруг вместе можем быть.
— Тебе отвратительны другие люди?
— Да что ты пристал, ну в самом деле?
— Я люблю жизнь. — просто ответил фронде, — во всех проявлениях. И когда я вижу того, кого не понимаю, я хочу понять. Неважно сколько у него ног и зубов.
— А я думала, что ты меня с бревном сравниваешь.
— Не уходи от темы. Ты — жива, чтобы там не считала. Ты, я уверен, и правда могла бы, как закончится эта история с Семеркой, остаться в Госларе и беречь его от сил зла год, два или даже пару десятков. Не думаю, что Владыка Огня бы был против того, что здесь, на границе Леса, будет жить его слуга. И этот рыцарь ведь — не книжник и не пекарь, он и сам с удовольствием путешествовал бы с тобой, реши ты покинуть город. Берт бы принял твое желание помочь Лоаку. И он, и его ученик.
— Оруженосец.
— Что?
— Не ученик — оруженосец.
— Какая разница?
— Оруженосец при посвящении в рыцаре станет безземельным, но дворянином. Наймется куда или имущество чье унаследует — и сможет свой род основывать, скажем.
— Это не важно. Ты опять уходишь от ответа.
Я тяжело вздохнула. Вот же пристал… И не отстанет же ни завтра, ни третьего дня, пока не расскажу. Фронде — как дети, любопытные сверх всякой меры.
— Ладно. Хорошо. В прошлой жизни у меня была семья. Единственного, кто от нее остался, я самолично в Огнь отправила, и за дело. Доступно?
Фронде в лице не изменился, только золотистые глаза чуть поблекли.
— Приношу свои соболезнования.
— Незачем. Я делала то что считала нужным тогда. И делаю то что должна сейчас.
Довольно долго эльф молчал. Потом все-таки спросил:
— Ты никогда не думала о том, что за столько лет защиты мира от зла заработала прощение за прошлые прегрешения?
— Есть вещи, за которые нельзя простить.
Слава Владыкам, на этом фронде угомонился и, посидев еще немного, отправился спать на свою циновку. Оставил меня наедине с разбуженными воспоминаниями, которые давно должны были быть похороненными в глубинах памяти.
Должны были быть — но не были.
Я потянулась, впуская под плащ холодный в этой лесной чаще воздух, и бросила в кострище еще дров. Совсем слабый костерок, за которым я не следила, казалось, почти потух, неспособный справиться с широким бревном, не самым сухим к тому же. Но немного усилий, немного дыма с отвратительным запахом — и дровина все же занялась, как и две остальные.
Я вытянула руку, почти касаясь языков огня. Те, казалось, ластились ко мне.
Нет двух одинаковых костров. Что бы понять это достаточно лишь разжигать пламя то тут, то там, и иметь мудрость наблюдать за его движениями. Каждый костер пожирает то, чем его кормишь, но кое-что остается в кострище, не обращаясь в пепел.
Так и память с нами навсегда.
Некоторые жрецы Фитая верят, что каждый человек не проживает свою жизнь, а сжигает ее — и горит пламенем. И если он сжигает ее в трудах, заботах, любви и радостях, — то пламя греет его и всех, кто рядом, питая чужой огонь и питаясь им. Так даже два огонька способны разжечь костер, который не задуют бури жизни, а уж если огней будет больше…
Но если вместо труда будет одна лишь праздность, вместо заботы — зависть, вместо любви — ненависть, а вместо радости — жажда обладать, то пламя почернеет и начнет калечить огоньки всех вокруг, или сжигая их топливо без остатка, или делая и их такими же черными.
Возможен ли первый вариант? Не знаю, я не находила тому никаких свидетельств.
Возможен ли второй? Я видела его слишком много раз чтобы сомневаться.
Эпилог
Владыка Гослара стоял у окна своего кабинета, смотря на разгорающийся в отдалении рассвет.