Страница 82 из 86
«Всё генитальное — простынь», как говорил один великий человек. Да когда там дышать-то уже можно будет?!!
— Не дыши! Не вздумай! Как можно дольше! — как будто слышит мои мысли ученая. Окалина молча наблюдает за мной. На её лице маска безразличия, но прекрасно понимаю, что она уже раз сто задала себе вопрос «может, грохнуть его?», но так и не решилась на положительный ответ.
Ну и ладно, фиг с вами. На чем я остановился?
Янлинь и Вероника исполняют «Летучего голландца», от Юльки их защитил Вася. Найти их — нереально, совсем, никак, никому. Даже мне. Довлатова, если не успела нагадить, то точно теперь наша с потрохами, все остальные её с говном съедят и не поморщатся. Вон меня даже Окалина (!!!) в который раз пытается надкусить, никак не может понять, что для меня «служу Советскому Союзу» — это просто слова, потому что выбора никто и никогда не давал… ладно, плевать, пусть стоят и шушукаются с Молоком.
Что дальше? Юлька, укравшая призраков? Она молодец, она умница, она… бесполезна как утюг, потому что Машка сейчас в гуще событий, а значит — все «ёлки» Палатенца не стоят и кошачьего говна. Где они, что они — я тоже не знаю.
Остаются Окалина и её «когти». Это актив? Да. Это мой актив? Нет. Нужен ли он мне вообще, если я буду знать, где Валиаччи…? Нет, не нужен. Парни, конечно, молодцы и раньше могли согнуть меня в дугу, но я теперь могу взять три десятка автоматов Калашникова и поставить раком всё, что не танк. А последний тупо перевернуть. Следовательно? Заканчиваем процедуру, пытаемся выяс…
— Пятнадцать минут! — прерывает мои мысли Молоко, — Пятнадцать! Смотри, Неля! Ему плевать! Он не дышит!
— А я тебе сразу сказала, как мы вошли — он жрал свою тушенку так, как будто она его почти не интересует! — сопела майор, скрестив руки под грудью, — Я голодная как черт была, мне эту пятую банку хотелось нормально так, так что видела! Либо он пожрал хорошо перед тем, как меня вытащить, либо… Витя! Снимай датчики, иди сюда!
Подчинился. Женщины, поглядывая на часы и нервно переругиваясь, вцепились в меня как две макаки в последний банан. Пока Молоко нервно и невнятно ругалась на мониторы, Окалина довольно умело брала у меня кровь. Снова. Сунув добытое в какой-то прибор, она дала отмашку ученой, которая тут же начала что-то там набирать на клавиатуре, бормоча себе под нос.
— Что вообще происходит? — недовольно поинтересовался я, — Если этот итальянский гондон зачем-то отдал сведения по своим этим био-бомбам, то что — так сложно выяснить, когда я стану ходячим трупом?
— Молчи, не мешай, — прошипела мне на ухо Нелла Аркадьевна, — Он отдал, потому что угроза разрушения Зон ставит на этом козыре крест! А ему нужно было дать «ксюхам» что-то очень убедительное, чтобы завоевать их доверие для переговоров. Теперь ждем, Витя, ждём. Я Нинку знаю, она тебя любит слегка, вон как… в общем, пока на её роже никакого горя не написано! Она что-то нашла!
Я пожал плечами. Да как-то пофиг, еще минут десять-пятнадцать есть, а раз рация Окалины молчит, то внешние наблюдатели из «когтей» не видят каких-либо приготовлений к штурму здания. Значит — есть и больше. Мне бы только узнать, где Валиаччи заныкался…
— Витя, ты когда в последний раз испытывал сильный голод? — с самым серьезным выражением лица спросила Молоко.
— Когда над Атлантикой летел, — подумав, ответил я, — Даже в форме тумана. Но потом отожрался в Португалии, а потом как отрезало. Я думал, что из-за внутреннего зуда ощущения приглушены. Пил и ел по привычке.
— Дышал тоже, Витя, — со вздохом откинулась на спинку стула товарищ Молоко, — У тебя, дорогой мой, нет рваной дессинхронизации источника. Ты просто сильно… изменился. Стал таким же как Вася Колунов. Ваши энергетические сигнатуры теперь совпадают более чем на девяносто процентов! Я проверила по старым записям, потом по данным Валиаччи, затем прогнала смешанный цикл — никаких сомнений нет! Тебе теперь не надо ни пить, ни есть, ни дышать!
— Обосраться и не жить, — тут же отреагировал я с той же кислой миной, с которой стоял, — А с зудом и жжением что делать? Я долго не выдержу…
— Ну тут…
— Отставить науку в жопу! — внезапно рыкнула Окалина, загораясь глазами, — Заткнулись оба! Если Витька может то же, что Васька — то он может его и заменить! Сорок пять процентов, Изотов! И шанс грохнуть итальянца!!
— Когда вылетаем? — тут же деловито поинтересовался я, заставляя богатыршу закашляться. Не, ну чего? Чем раньше убьем, тем раньше вернемся сюда, чтобы Нина Валерьевна успела найти, как меня избавить от этого… ну, что вы на меня так смотрите? Это я раньше спокойный был, потому что был уверен, что мне каюк, Любимова за секунду убило! А теперь у меня все чешется! Изнутри!
— Так, я на переговоры! Ждите здесь! — рявкнула ожившая Окалина, стартуя с места чуть ли не бегом. Кажется, ей внезапно сильно понравилась процентовка. Всё-таки, сорок пять плюс одиннадцать — это уже пятьдесят шесть. Хех…
— Витя… — Нина Валерьевна, встав, подошла ко мне и неожиданно наклонилась к самому лицу, глядя глаза в глаза, — Витя. Ты, может, не понял? Ты не бомба, Витя. Ты будешь жить! Слышишь⁈
— Да слышу я, — попытался я слегка отодвинуться от женщины, — Особо ничего не изменилось, пляшем дальше…
— Как не изменилось⁈ — меня самым наглым образом схватили за уши, — Витя! Что с тобой?!!
— Это с вами «что»? — тяжело посмотрел я на женщину, — Что с вами не так? Спрятались за работой, что вы, что Окалина? Интересный труд, коньячок по вечерам, посиделочки, мужиков обсудить, на Юльку пожаловаться — вот жизнь и удалась, товарищ Молоко? А что там все, кому не лень, сгибают нас, неогенов, в любую удобную позу — так куда деваться, мы ж на благо Родины работаем, да⁈ Витя дыши, Витя не дыши, Витя жопу почеши?
Бедная женщина от меня отпрянула так, что пришлось её ловить, чтобы не упала.
Привычки, уважаемая публика, в чем несуществовании я начинаю сомневаться, иногда могут быть очень дерьмовой вещью. Родитель, не замечающий, что его ребенок повзрослел. Не желающий думать о том, что все его косяки, все ошибки взрослого человека, ребенок запоминает куда лучше, чем всё остальное. И на слова, когда-то уместные, взрослеющее дитя реагирует уже совсем по-другому. Взгляд сына или дочери, в котором всё больше и больше сдержанности и снисхождения… или наоборот, все меньше. Мы не хотим замечать такие вещи. Они безболезненно зреют как прыщи, иногда перерастая в раковую опухоль или нечто пусть и не смертельное, но очень неприятное.
Чему мне радоваться?