Страница 50 из 58
Президент сидел в кресле, а вокруг него порхала гримерша Соня, тыкая в Первое лицо кисточками. Лицо не испытывало радости по этому поводу, но терпело, так как через десять минут ему надо было давать интервью французскому телевидению.
— Какие идеи? — поинтересовался Президент.
— Есть идея по поводу создания Гражданской палаты. Уже проработанная. Я вам говорил…
— Что это? Напомни…
— Это некий орган, который будет служить посредником между законодательной властью и исполнительной.
— Зачем?
— Мне кажется, что сейчас самое время создавать гражданское общество. Вы сами об этом говорили.
— Кто в этой палате будет состоять?
— Уважаемые люди страны. Политологи, юристы, общественники, деятели искусства.
— А кого у нас уважают? — хмыкнул Президент. — В нашей стране никого не уважают! Ни юристов, не деятелей искусства! Либо боятся, либо делают вид, что уважают… Но ты прав, пройдут годы, и Гражданская палата станет необходимой. А для этого ее нужно сейчас создавать. Чтобы стакан наполнился, необходимо иметь этот стакан!.. Мне нужен список претендентов.
Он уже передавал список Президенту, но ответил на запрос, что через десять минут список будет на столе.
— Важно, чтобы во главе стоял человек, которого реально уважает страна… Кого?
— Самый сложный вопрос.
— Авторитет должен быть, как у Лихачева.
— Таких нет.
— На всю страну один человек авторитетный был… На триста пятьдесят миллионов! Второго нет, поэтому ему и пришлось так долго жить!
— Найдем, — пообещал он.
— Найди.
Президента загримировали, и он встал из кресла.
— И еще, надо губерам ясно дать понять, что без граничной их власти конец! Зажрались тяжеловесы!.. Кто не поймет, что вчера кончилось сегодня, того — на хуй! — неожиданно сказал Президент, чем безумно порадовал гримершу Соню, которая в своих кругах слыла отъявленной матерщинницей.
Она не сдерживала своей радости и сияла.
Президент, глядя на нее, тоже улыбнулся, сказал: «Спасибо, Соня, сегодня не понадобишься!»
— Давай, Валер, действуй!
Он вернулся в свой кабинет, заглянул за занавеску и опять позвал в темноту:
— Карл!..
Темнота молчала и по-прежнему неприятно пахла.
Сказал в селекгор, что уезжает.
В машине вдруг вспомнил, что как-то проснулся утром с чудовищного похмелья. Всплыла в памяти ресторанная драка, поглядел в телефон — кому звонил ночью: два министра, ну Снегову, фиг с ним, но ректору МГУ в пять утра, бля… Он понял, что пить больше не будет. Тем же утром набрал Снегова и спросил:
— Хочешь в Думу?
— Хочу, — ответил друг, который продолжал сидеть вице-президентом в банке, хотя не имел к делу ни малейшей способности. Посасывал коньячок да секретарш лапал. Иногда скучал…
— Тогда ты с сегодняшнего дня не пьешь!
— Как это?
— Вот так.
— А на праздники?
— Сухой закон. Облажаешься, поедешь в Кимры! Помнишь Кимры?..
Снегов очень хорошо помнил Кимры.
Он зашился и закодировался одновременно. Жизнь потеряла яркость, но приобрела значимость. И жене, и любовнице он очень нравился депутатом с мигалкой!..
Машина чиновника въехала в ворота загородного дома.
Дети были готовы ко сну, встречали его в пижамках и, обнимая их, он подумал о том, что они двое куда важнее Гражданской палаты и парламента вместе взятых… Они важнее всего…
Ужиная с женой, он спросил себя — на кой черт ему эта работа?.. Все есть, деньги, семья, увлечение… А так — ежедневное мелькание рож! Стрессовая ситуация… Боря Шетников подсчитал, что он принял за четыре года двенадцать тысяч человек. Так возникает ненависть к человечеству…
Он глядел на свою жену, которая с нежностью наблюдала за тем, как он ест. Поздним вечером ее глаза лучились, как будто солнечным морозным утром. Она никогда не показывала своей усталости или не уставала вовсе. Она считала его гениальным человеком, а потому определила себя в служение ему, его гению. Она родила ему двух самых красивых на свете детей, и он обвенчался с нею, не боясь временности отношений.
«На хрена козе баян? — думал он. — А мне Кремль?»
Он всегда хорошо засыпал, даже если приходил злой и раздраженный. Она потихонечку будто вытягивала из него все негативное, то, что не должно быть в доме. Он мог ей сказать много нехорошего, будто разряжался, но она никогда не расстраивалась, тем более не отвечала грубо… Вытягивала в себя.
Один раз он встал ночью попить с начинающегося похмелья воды. Просидел на кухне долго, а когда вернулся в спальню, нашел ее рыдающей, да так сильна была истерика, что все тело сотрясали жуткие конвульсии.
Он тогда испугался.
— Что с тобою? — пытался обнять ее.
Она попыталась тотчас взять себя в руки.
— Ничего, — отвечала, всхлипывая. — Прости меня!
— За что? — не понимал он.
— Просто прости… Вот так, вот я заплакала… Я не хотела…
После, через много месяцев, он понял, что это у нее такая психотерапия. Наверное, ей совсем нелегко жить с ним…
Потом он изредка заставал жену рыдающей, но никогда не мешал ей выплакивать из себя ненужное. В такие моменты в спальню не входил.
В этот вечер он сказал ей, что очень любит.
И она ему сказала такие же слова.
Поговорили о детях. Вместе посмеялись над их взрослением.
В эту ночь они заснули довольные друг другом.
Он проснулся около пяти. Пошел в библиотеку, где висел небольшой рисунок Модильяни — контуры лица жены художника. Пустые глазницы. Долго смотрел на рисунок. И вновь ему захотелось заполнить эти глаза жизнью!.. Еще ему захотелось в Цюрих, повидать постаревшего Майснера, пройти вместе с ним в депозитарий банка и там остаться наедине с большим Модильяни… Он давно через посредников заказал работу художника, где гений выписал глаза жены… Предлагал три цены…
Но всем был нужен Модильяни с «глазами»…
Недавно ему доложили, что у Кранова погибла в автокатастрофе дочь. Говорят, необыкновенная красавица. Он хотел было выразить соболезнования, даже поднял трубку городского, но почему-то передумал… Он знал про Кранова все… Он даже знал, что Кранов заказал убийство Левы…
Он прикинул на себя, что если его ребенок погибнет?.. Не получилось, так как мозг сразу стопорило, а сердце сжималось до величины лесного ореха.
Вряд ли Кранов еще кого-нибудь убьет…
Он просил тогда прокуратуру тормознуть разработку Кранова…
На работу он приехал к семи утра. До выхода уборщиц.
Но секретарь-референт была на месте.
Она неожиданно спросила:
— Я вас устраиваю, Валерий Станиславович?
Вопрос получился почти двусмысленным.
— Вас устраивает, как я работаю? — уточнила она.
Он был удивлен. Она никогда не спрашивала его о таких вещах. Даже во времена бизнеса, когда сидеть на телефонах приходилось круглые сутки.
— Все хорошо, — ответил он, решив ее материально стимулировать. — Все хорошо, — повторил и прошел в кабинет. Оттуда скомандовал ей по селектору. — Два часа ни с кем меня не соединяйте!
— Хорошо, Валерий Станиславович.
Он прошел в свою личную комнату, откинул занавеску и негромко позвал:
— Карл!
Он зажег фонарь, и в его лучах затрепыхалось голое женское тело, которое тотчас растворилось в пространстве. Зашипел и погас фонарь.
— Карл! — позвал он еще раз.
— Заходите! — ответил оттуда сиплый голос, а затем пропел: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…»
Они тогда собрались в кафе «Весна» на Новом Арбате.
Девочки, как всегда, заказали розовое шампанское и немного икры.
Они весело болтали о малозначащем и стреляли глазками по сторонам.
— Больше не буду курить! — заявила Нинка Утро. — Он меня так наркоманкой сделает! Мать узнает, что я траву курю, — убьет! У нее щитовидка больная, башню сносит в мгновение!
— Не лень тебе ежедневно голову брить? — поинтересовалась Светка Вечер.
— Я ему сказала — все! К черту твой имидж! Сам, главное, говорит, что мужикам нравятся лысые девушки, особенно, если у них взгляд странный. Ну, я — лысая, ну, у меня взгляд странный, но он ко мне никого не подпускает! Не дает даже словом перекинуться с парнями! Ему просто нравится, что я мужикам нравлюсь, его это вставляет!