Страница 17 из 24
– Почему? С детства всех диннов учат выдерживать даже самых надоедливых сыщиков?
– Не в этом дело… Просто многие динны не управляют делами самостоятельно. Такие, как Усели или Рамрик Ассели, например, – скорее исключение. И уж точно… Уж точно те, кого он убил, ничего не решали сами. Они были наследниками… А наследники, поверь моему опыту… Полностью во власти родителей в том, что касается ведения дел.
– Ведения дел, – медленно повторил Ульм. – Ведения дел – возможно, да. Но ведь есть что-то, чем ребята вроде тебя занимаются, да?
Омилия хмыкнула:
– Ребята «вроде меня»?
– Ты понимаешь, о чём я. Богатые ребята. Те, кто бывает у тебя в гостях. Чем они занимаются? Интересуются?
– Танцуют на балах. Ездят на охоту. Сражаются на поединках чести. Увиваются за девушками. Учатся. Занимаются благотворительностью. Иногда, да… – Омилия помедлила, – делами Кьертании…
– Политикой?
– Иногда. Рамсон и Аллеми точно ей интересовались… Я слышала даже, что они хотели войти в совет – но старшие, конечно, их не пропустили. А вот Селли я с ними никогда не видела. Мне кажется, кроме девчонок и вульгарных развлечений его ничто не занимало.
– «Вульгарных»? Это каких, например?
Омилия фыркнула, раздосадованная – вечно не ко времени, так или иначе голос Кораделы начинал звучать в ней:
– Ну, пробраться в Нижний город под прикрытием. Крутить романы с местными девчонками… Играть в азартные игры…
– Хм. – Унельм нахмурился, а потом повторил, загибая пальцы. – «Пробраться под прикрытием», «романы с местными», «азартные игры»… Мил, у меня для тебя плохие новости. Ты вульгарна.
– Мы не в Нижнем городе, сут-стук – не азартная игра, а у нас нет никакого романа, – буркнула она, но Унельм засмеялся:
– Ну, в одном ты точно кривишь душой. Я следил за тобой, как положено сыщику… – Он сделал многозначительную паузу. – …Не видел ни одного человека, которого бы настолько увлёк сут-стук.
Она не выдержала и засмеялась тоже. Вот, что отличало Унельма от других. Её неосторожные шпильки не ранили его – он их словно не замечал…
И умел её рассмешить.
– А эти двое – Аллеми и Рамсон… Они тоже были любителями… «вульгарных» развлечений?
– Не знаю. – Омилия отщипнула кусочек окорока. – Аллеми – скорее всего, нет. Он был очень религиозен, почти как его сухарь-отец. Из тех, кто ходит проповедовать вместе со служителями Мира и Души… Ну, знаешь, нести свет веры и всё такое. Ещё он, кажется, очень любил природу – иногда месяцами пропадал в усадьбе, пропускал даже самые важные мероприятия…
– Проповедовать… Значит, он мог ходить в бедные районы? Вроде Нижнего города?
Омилия пожала плечами.
– Думаю, это возможно.
– А что насчёт Рамсона? О нём ты что-нибудь знаешь?
– Из того, что может иметь значение… Пожалуй, нет. Хотя… подожди. Знаю, что с его участием был какой-то скандал, и отец даже грозился лишить его наследства. Но это было давно, с год назад. Я думала, может, у него была тайная подружка или что-то вроде того. Динн Рамсон хотел, чтобы он женился на младшей дочке Усели, но всё сорвалось.
– А девушка – ну, та, из-за которой всё сорвалось… Она могла быть низкого происхождения, как думаешь?
– Даже наверняка. Если бы она была из наших, все бы наверняка узнали. Секретов во дворце не бывает…
Унельм снова потёр лоб над шрамом.
– Спасибо, Мил.
– Хотела бы я помочь больше…
В дверь мягко постучали – один, два, три раза.
И сразу в сердце, ещё мгновение назад гревшем её тепло, ровно, стало пусто и темно.
– Дьяволы, – пробормотал Ульм. – Вечно на самом интересном месте, верно?
– У нас есть ещё несколько минут. – Омилия стукнула кулаком по кровати, и в воздух взвилось лёгкое облачко пыли. – Что толку вообще быть наследницей, если никогда не можешь делать что хочешь?
Унельм поймал её руку.
– Если тебя это утешит, Мил, мало кто может делать, что хочет. Разве что наш маньяк. Но я надеюсь, что и ему недолго осталось. Так что, наверное, оно и к лучшему.
Омилия шевельнула рукой, и их пальцы переплелись.
– Я постараюсь узнать что-то о Магнусе, Мил… К нашей следующей встрече. Я буду ждать.
– Я тебе напишу. – Ведела будет не в восторге. – И ещё, Унельм, я подумала… Когда-нибудь, если это будет безопасно. Например, если родители соберутся в Летний дворец, а я останусь… Может, это ты мог бы прийти ко мне в гости? Если не боишься. И если хочешь…
– Хочу ли я прийти в гости в прекраснейший дворец Кьертании к прекраснейшей девушке Кьертании? Даже не знаю, надо подумать.
Их пальцы сплелись теснее.
Стук повторился – тихий, но настойчивый. Унельм вздохнул.
– Я столько не успел тебе рассказать. И о стольком – спросить.
– Мы что-нибудь придумаем, – пробормотала она, сама в это не веря.
– Мил… – вдруг сказал он, и тепло скользнуло по её пальцам вверх – к сердцу. – Можно мне поцеловать тебя на прощание? Это не будет оскорблением страны или предательством родины, как думаешь?
– Даже не знаю. Надо подумать. – Сердце в груди сорвалось вниз. Ни разу за все их встречи он не целовал её. И она сама – не раз целовавшая других – отчего-то трепетала от одной мысли о том, чтобы поцеловать его первой.
Он приблизился к ней, и она почувствовала его запах – как будто они знали друг друга тысячу лет.
Синие глаза и светлый широкий шрам на лбу – так близко. Она вздрогнула, подумав: никто не узнает об их встречах, об этом поцелуе, но сейчас, через мгновенье, обратной дороги не будет.
Она подалась вперёд, навстречу этому теплу, свету, запаху – а потом ощутила мягкое, мимолётное прикосновение его губ к щеке.
– До свидания, – прошептал Унельм, и она подалась вперёд… Но он уже отступил, улыбаясь, – а потом вышел из комнаты, навстречу красной от волнения Веделе.
Омилия вернулась домой с рассветом и, само собой, чувствовала себя так, как будто вовсе не ложилась, когда служанка вошла в её покои, чтобы разбудить.
– Мне нездоровится. Я встану позже.
– Жаль это слышать, пресветлая госпожа, – сказала служанка – не Ведела, другая, – робко улыбаясь и приседая, – но ваша матушка, она…
– Доброе утро.
Никогда прежде Корадела не врывалась к ней в покои вот так, и Омилия почувствовала, как кожу, будто озёрную гладь, сковывает холод. Даже когда она была совсем ребёнком, ей надлежало пройти через десяток чужих рук, которые укладывали ей волосы, сервировали завтрак, помогали вымыться и одеться – только после всего этого она удостаивалась аудиенции у собственной матери.
Корадела, несмотря на ранний час, была одета в парадное платье – тёмно-синее, как вечернее небо. Копна золотых волос была убрана в высокую причёску, и Омилия – ненавидя себя за это – против воли залюбовалась матерью. Как она умудряется всегда быть такой безупречной, такой прекрасной, такой ледяной?
Сидя перед ней на смятой постели в ночной рубашке со сбитым воротником, Омилия почувствовала себя голой и повыше натянула одеяло.
Зачем её мать пришла сюда?
«Если и в сотый раз быть осторожной, как в первый»…
Омилия ощутила дыхание животного ужаса за спиной, но заставила себя улыбнуться и сесть прямо.
– Матушка. Какой приятный сюрприз. Доброе утро. Ты не подождёшь? Я не одета.
Корадела, не отвечая, кивнула служанке:
– Оставь нас.
Девушка тут же исчезла за дверью. Омилия позавидовала ей всем сердцем.
Её мать пересекла комнату несколькими длинными шагами – и вдруг упала в кресло из золота и кости, стоявшее у постели, спрятала лицо в ладонях.
– Матушка?.. – Омилия медлила, ожидая подвоха. Но подвоха, кажется, не было. Плечи Кораделы вздрагивали, идеальная причёска тряслась. Неужели она и вправду плакала?
До сих пор Омилия была уверена, что её мать не умеет плакать.
– Мама. Что случилось?
Корадела резко отняла ладони от лица. Её глаза были сухими, но на бледных щеках, покрытых костной пылью, пылал румянец.