Препараторы. Сердце Стужи

– Я уже спросил, здесь петь можно, – вставил Кьерки, и я кивнула.

– Конечно. Это лучший подарок.

Томмали кивнула – пряди золотых волос упали на идеальное лицо, прикрывая глаза, разномастные, как у всех охотников. Она извлекла из футляра кивру – округлый деревянный корпус, всего пять струн, – но все, кто хоть раз слышал Томмали, знали, какие чудеса она может творить с ними.

Она настроила кивру, и полилась музыка – нежная, лёгкая, серебристая, как утренний снег. Все в «Валовом фонтане» притихли – даже люди за соседними столами прервали беседы, слушая.

Томмали спела о ястребе и охотнике, собирающихся на охоту на вала, а потом о душах умерших, танцующих в белизне Стужи свой последний – вечный – танец. О златовласой владетельнице, полюбившей садовника, который вырастил во славу ей необыкновенную синюю розу в глубине дворцового парка… Песни летели одна за другой, как белые птицы над водой, перекликаясь, помогая друг другу.

Я посмотрела на своих друзей. Сёстры слушали затаив дыхание – но если Ада щурилась от удовольствия, то Ласси, уронившая голову на бок, чтобы лучше слышать, глядела сумрачно. Кьерки улыбался по-детски, радостно, словно получив нежданный подарок. Маркус покачивался в такт музыке, и даже Рорри как будто немного посветлел лицом.

Я посмотрела на Эрика Строма – и поймала его взгляд. Он смотрел на меня, а Томмали всё пела, на этот раз что-то о любви, крови, смерти и предательстве. Не самая подходящая песня для дня рождения – но из уст Томмали всё звучало нежно.

Томмали пела, пела и пела – взгляд её остекленел, и я понимала, что поёт она уж давно не для меня или моих гостей, но всё равно была благодарна ей – и Кьерки, который её позвал.

Наконец Томмали умолкла, и «Валовый фонтан» взорвался аплодисментами, восхищёнными криками, смущённым смехом людей, с трудом стряхивающих с себя очарование.

Мало-помалу все вернулись к прерванным беседам, но сколько бы ни было съедено и выпито, я как будто продолжала слышать песни Томмали, её звенящие слова-птицы, оставшиеся парить в воздухе – а вместе с ними песнь Стужи, всё ещё тихим, призрачным отголоском звучавшую во мне.

Когда мы только собирались в Химмельборг, я решил вести дневник с первого дня. Я подумал: в Тюре мало кто бывал в столице хоть раз, а мне повезло поехать насовсем! Если писать о том, что вижу, каждый день, получатся мемуары.

Папа говорит, что все умные и достойные люди писали мемуары, чтобы рассказать потомкам, как им жилось.

Но когда я приехал в первый раз, Химмельборг так мне понравился, что я ничего не записал. Вечером сразу уснул, даже не успел помолиться Миру и Душе, хотя мама говорит, что это нужно делать каждый вечер.

Ну, ничего, когда так выходит, утром я молюсь два раза.

Мне приснились какие-то спирали и круги, они сомной будто бы немножко говорили, и это было смешно и странно.

В общем, мы тут уже неделю, а я собрался писать в первый раз. Думал, буду скучать по нашему дому в Тюре и по нашей собачке. Её не разрешили взять с собой, она осталась у папиного друга. Папа говорит, что о ней будут хорошо заботиться, но я немножко поплакал, когда никто не видел.

Теперь я снова скучаю по Малке, она мне даже снится. Сегодня вот снилось, что всё это время Малка была в дорожном сундуке, просто мама и папа забыли, что мы её взяли. А тут я её нашёл. Она так радовалась и визжала, и я тоже радовался, и проснулся такой счастливый… Только это оказался сон.

Папа сказал, что я должен перестать скучать по Малке, потому что любить кого-то – это не значит думать о том, чтобы тот, кого любишь, был рядом любой ценой. Любить – значит думать о том, чтобы ему было хорошо.

В Тюре мы жили за городом, почти в лесу. Малка привыкла бегать на свободе. А в Химмельборге ей было бы грустно.

Мне тоже не хватает леса, но пока несильно – здесь не так много деревьев, но зато река течёт та же, Химма. Только тут вода в ней как будто грязнее, а ещё река скована набережными и мостами. Но кажется, ей всё равно не скучно. Она играет всем, что в неё попадает.

Домов здесь видимо-невидимо, и некоторые высоченные. Я таких никогда не видел.

Мы живём в огромном доме. Два этажа только для нас троих. У папы есть своя комната, только для его книг, а у мамы своя, в ней шкаф с платьями, и камзолами, и туфлями, всякими красками для лица и смешными кисточками. Она радуется и говорит, что теперь будет много ходить в театры и музеи.

Мама родилась в столице и, наверное, всегда скучала по ней. Теперь она может жить тут, и на службу, как папе, ей ходить всё равно пока не надо. Она говорит, может, больше и не будет совсем, ведь у неё есть я, а мама всегда должна быть рядом со своим ребёнком.

У меня тоже есть своя комната. В ней есть книжный шкаф и большой стол, и через круглое окошко – ярко-жёлтый свет… Я пока не хожу в школу, только помогаю разбирать вещи, читаю книжки с мамой или один, а потом гуляю с родителями, если у них есть время. Если нет, тут даже у окна сидеть интересно. Столько всего можно увидеть! Вчера у нашего дома опрокинулась повозка, и много народу, наверное, больше десяти человек, все вместе её поднимали, а олень успел ускакать вниз по улице.

В школу идти не хочу. Отец говорит, нет ничего такого, что невозможно было бы понять самостоятельно, если умеешь думать.

Мама считает, что мне надо проводить больше времени с другими детьми. Недавно я слышал, как она говорит папе, что в Тюре я и так одичал. «Одичал», так она и сказала. Что я совершенно не умею вести себя, находить друзей, и что потом от этого мне будет трудно.

Пока я ничего такого не чувствую. В Тюре я несколько раз пытался говорить с детьми, но это всегда оказывалось скучно. Уж точно скучнее, чем читать книги, говорить с лесом или мамой с папой. Да что там, даже с Малкой было интереснее, хотя она и не умеет разговаривать. По крайней мере, она всё понимала, всегда.

Со следующей недели нам придётся всё время ходить в центр, но мама сказала, бояться нечего. Я сказал, что и так не боюсь. Она сказала, никто не станет заставлять меня делать то, что не хочется.

Я очень не хотел оставлять Малку, а её всё равно оставили.

Мы ходим в центр почти каждый день, и мама злится. Я так и не пошёл пока в школу, но зато ко мне ходят учителя. Папа говорит, что они самые лучшие, и я должен уважать их и во всём слушаться.

Госпожа Ларри учит решать задачи, и это интересно, но уроки истории ещё лучше. Может, когда я вырасту, я мог бы работать историком. Не таким, как господин Каске, который учит других, а настоящим исследователем. Господин Каске рассказывал о таких. Они изучали Стужу и пытались понять, откуда она взялась и почему появилась именно у нас, в Кьертании.

Вот было бы здорово оказаться тем, кто откроет все её тайны.

Ещё приходит Бор, он так и просит называть его, Бор, хотя он совсем взрослый. Он учит бегать, драться с ножом и без ножа, правильно падать. Ещё каждый день приходится поднимать грузы и делать упражнения. Терпеть это не могу. Он приходит каждое утро, даже в выходные. Как-то я думал попросить маму, чтобы он хоть иногда не приходил, но она сказала, что это очень важно. Вчера Бор сказал, что если я буду стараться, он скоро начнёт учить меня стрелять, а это, конечно, было бы здорово.

Надо заканчивать писать, хотя бы пока. Мама обещала прийти перед сном и почитать мне. Я и сам могу, но с ней всё становится интереснее.

Когда перед сном она говорит мне: «Засыпай, мой милый», я чувствую себя дома, хотя мы и уехали из Тюра.

В прошлый раз я хотел рассказать про центр, но уснул. Мне опять снилось странное, но просыпаться не хотелось, так это было интересно. Но когда я проснулся, всё забыл.

Так вот, центр. Это оказалось скучнее, чем я думал, и иногда больно, хотя мама говорила, что больно не будет.

Хорошо, что мы ходим туда вместе. Не потому что я хочу, чтобы маме тоже было больно, конечно, а потому, что возвращаться вдвоём весело. По дороге мама всегда покупает мне очень сладкий кофе, потому что я прошу положить много сахара, и говорит, что это наш с ней секрет. Отец считает, что кофе мне пить рано.

Мама добавляет в свой кофе что-то из бутылочки, которую она обычно носит с собой, но мне попробовать не даёт. Говорит, это напиток только для взрослых. Не очень-то и хочется – пахнет он гадко.

В центре у нас часто берут кровь такими маленькими острыми трубочками. После этого, бывает, кружится голова. Лорна, которая берёт кровь, говорит, что после хорошо поесть сладкого, и всегда даёт мне шоколад. Ещё иногда она же наклеивает мне на лоб много маленьких липких штук на таких тонких хоботках. Лорна объясняла, что всё это сделано из снитиров. Она назвала это смешно: дары Стужи.

В Стужу снова ходит на службу папа. Я тоже хотел, когда был маленьким.

Я не запомнил названия снитиров, которые произносила Лорна. Мне кажется, всё это надо знать только препараторам, а я препаратором не буду, уже написал, потому что теперь решил, что буду историком. И исследователем.

Возможно, тогда я мог бы забрать Малку. В одной книге про исследователей, которую я читал, у команды была своя собака, и она помогала искать.

Маму уводят в другие отсеки, и потом она бледная и усталая. Наверно, у неё тоже берут кровь трубочками, потому что она много пьёт сладкий кофе и питьё из бутылочки, а три дня назад я слышал, как она плачет у себя в комнате. Наверное, она устала ходить в центр. Думаю поговорить об этом с папой. Никто не сможет нас заставить, если он запретит туда ходить.

Я поговорил с папой, но он выглядел расстроенным и попросил меня больше об этом не говорить.

Мы с мамой и папой ходили слушать концерт в Шагающие сады. Оркестр играл почти два часа, и было очень красиво. Мы сидели прямо рядом с озером, и на воде плавали яркие огоньки.

Мне стало немного скучно ближе к концу, и тогда я посмотрел на маму и увидел, что она плачет. Папа держал её за руку.

Лорна сказала, что скоро я наверняка смогу пойти в школу. Но пока что центр отнимает слишком много времени.

Я даже люблю центр иногда. Лорна и другие ласковые и много смеются, но в последнее время мне кажется, что маме там совсем не нравится, а ещё я устаю от жужжащей машинки, которой они стали часто крутить у меня над головой. После неё болит голова и зудит кожа под волосами, как будто в них завелись жуки. Это противно.

Недавно в центре потеряли маму. Довольно забавно, мы же туда постоянно ходим и всё-всё знаем. Но её час не мог никто найти, и я тоже, а потом она вышла из-за угла как ни в чём не бывало.

Мама смеялась. Лорна тоже смеялась, но мне показалось, что глаза у неё были холодные.

Сегодня мы с Лорной вдвоём ходили в Зверосад. Мне показалось, что маме это не очень понравилось, но она разрешила, потому что я сказал, что хочу. С Лорной бывает весело, потому что она говорит с тобой так, как будто ты тоже взрослый. Но ещё бывает странно, потому что иногда мне кажется, что у каждого её слова как будто есть слово-тень.

В школе оказалось не так уж весело. Хорошо, что я бываю там только два раза в неделю, и все мои учителя продолжают ко мне ходить.

Папа обещал взять меня охотиться в лес, ради этого можно и потерпеть.

Сны стали приходить чаще. В снах я вижу звёзды, но не такие, какие можно увидеть ночью в Химмельборге или Тюре. Больше похожи на звёзды в лесу – такие же большие и яркие, и их много. В городе из-за фонарей звёзды видно плохо.

Эти звёзды как будто говорят со мной, но я не могу их понять, потому что языки у нас разные. Их язык – как будто мерцание. С утра даже непонятно, почему я решил, что они вообще говорили. Но ночью я знаю это наверняка.

Решил зарисовывать знаки, которые они рисуют, какие вспомню. На всякий случай. К тому же они красивые.

Мы ходим в центр больше года. Сегодня Лорна познакомила меня с благотворителем. Я так и не понял, кто он здесь, в центре. Раньше я никогда его не видел.

Ему показывали всё – аппарат из валового пузыря, хоботки и огоньки, образцы крови…

Потом Лорна подвела его ко мне. Выглядел он обычно, невысокий, полный. Я бы никогда не подумал, что такой может испугать всех в центре… А я чувствовал, что они испугались. А в нём ведь не было почти ничего особенного. Кроме глаз. Было в них что-то вроде того, что иногда видишь ночью за окном, если кажется, что совсем темно, но всё равно продолжаешь всматриваться.

Он, как взрослому, пожал мне руку, а потом стал спрашивать об учёбе, маме и папе и о том, как мне нравится Химмельборг, центр, Лорна и другие. Довольно глупо, ведь Лорна была рядом.

Потом он взъерошил мне волосы, уже как маленькому, и угостил яблочными дольками из кулька.

Я слышал, как он сказал Лорне: «Великолепно. Что ещё мы узнаем о нём?»

Возможно, он говорил обо мне. Но я не уверен, ведь в тот день они обсуждали столько всего.

Я слышал, как мама кричала, а потом из той комнаты, где она кричала, выбежала Лорна, очень красная и злая.

Мама больно схватила меня за руку и сказала, что мы идём домой.

Я давно не писал в дневнике. Столько всего произошло за это время… Мы поехали в Тюр, но на полпути нам пришлось сойти с поезда и жить какое-то время в Руморе.

Мама сказала, что это каникулы, и мы их заслужили.

Но потом к нам приехали люди из центра, и пришлось возвращаться домой.

Мама всю неделю грустная, и я не знал, как её развеселить. Она много плачет и пьёт очень много кофе с сахаром и питьём из своей бутылочки.

Я пробовал читать ей вслух, а ещё я даже нарядился Ледяным королём, потому что помню, как это веселило её, когда я был совсем маленьким.

Но когда я сказал: «Я – король Стужи! И я заберу тебя, и всех твоих дочек и сыночков!», как полагается Ледяному королю, она начала плакать, а потом странно дышать… Пришёл папа и сказал мне уйти.

Потом он долго говорил, что маме плохо, и мы должны её поддержать. Что я молодец, что стараюсь. И что с нами всё будет хорошо, если мы будем держаться вместе.

Мне опять снились звёзды. Сегодня они были злые, как будто устали, что я ничего не понимаю.