Страница 2 из 240
11.05.05
Сдвинемся ли мы
когда-нибудь с места?
26 октября 1991 года. Мы разговариваем с госсекретарем РФ Геннадием Бурбулисом. Разговор происходит в Белом доме, в том его крыле, что повернуто к мэрии, бывшему СЭВу, – как раз к тому месту, где два года спустя, 3 октября, начались главные события первого дня мятежа. Сидим в “комнате отдыха” позади обширного кабинета Геннадия Эдуардовича.
Меня интересует главным образом один вопрос: когда же наконец, черт возьми, кончится это топтание на месте? После августовского путча прошло уже два месяца. И вот, вместо того, чтобы принять какие-то энергичные меры, поставить страну на твердые рельсы, взять какой-то новый курс, Ельцин “расслабляется” в Сочи. Страна между тем летит в тартарары… Я пытаюсь добиться от Бурбулиса, в то время, пожалуй, одного из самых близких к президенту людей, хоть сколько-нибудь вразумительного ответа на это мое – да и не только мое – недоумение. Однако Бурбулис отделывается общими словами.
Я:
– Чем объяснить, что после блистательной августовской победы произошел столь же блистательный сентябрьско-октябрьский провал? Я имею в виду двухмесячное беспомощное переминание российского руководства с ноги на ногу перед порогом реформ на фоне стремительно ухудшающегося положения в стране.
Бурбулис:
– Хотя я и не оцениваю последние два месяца как блистательный провал, я понимаю, что неудовлетворенность этим периодом очень сильна…
Я:
– Вон под вашими окнами люди стоят с плакатами: “Ельцин, действуй смелее!”. Это сегодня у всех на устах.
Бурбулис:
– Пауза была необходима, чтобы осознать принципиальную новизну ситуации. Надо было выработать новую стратегию. Сегодня она выработана. Главное ее содержание – радикальные реформы. Не приступать к этим реформам мы сегодня не можем.
Я:
– Вы хотите сказать, что выработать эту стратегию нельзя было быстрее, чем за два месяца? Так ли уж необходимо было Ельцину уходить в отпуск в столь критический момент? Одни говорили, что он пишет книгу о путче, другие – что он играет в теннис… Это в то время, как все рушится и летит к чертовой матери.
Бурбулис:
– Я считаю, что это было оправданно. Была острейшая необходимость сменить обстановку. “Отпуск” позволял Борису Николаевичу определить новый курс и как раз покончить с этой затянувшейся паузой.
Я:
– Но все-таки политик, руководитель страны, наверное, должен принимать решения, в том числе и по каким-то основополагающим вопросам, достаточно оперативно. Это же политик, а не философ. Что было бы, если бы во время путча Ельцин удалился для размышлений на гору Афон? В конце концов, то, что надо делать, было ясно давно…
Бурбулис:
– Да, стратегические задачи и цели были ясны, но в каких конкретных формах их решать и добиваться, – над этим пришлось до последнего времени думать.
Я:
– Вот здесь, в Белом доме, тепло, уютно, повсюду ковры лежат. Эта обстановка уюта, комфорта, довольства, спокойствия, конечно, не соответствует атмосфере растерянности, тревоги, смятения, которая там, за окном. Может быть, стоило бы здесь кое-где просверлить потолки, чтобы капало? Или выставить из двух хотя бы одну раму, чтобы поддувало? Может быть, тогда появились бы дополнительные стимулы действовать более энергично?
Бурбулис:
– Этот укор я не принимаю. Может быть, в будущем нам или тем, кто придет за нами, будет грозить этот “комфорт власти”, однако сегодня он нам не грозит. Большинство из нас и прежде, и теперь напрямую связаны с реальной жизнью, той самой, которая, говоря вашими словами, там, за окном.
Страшно далеки они от народа…
Эти слова Геннадия Бурбулиса вспоминались мне годы спустя, летом 2001-го, когда я разговаривал с другим известным деятелем – последним союзным премьером Валентином Павловым. Разговор происходил на Тверской, в офисе Международного союза экономистов, где Валентин Сергеевич исполнял обязанности вице-премьера (кроме того, в ту пору он был вице-президентом еще одной общественной организации, с совсем уж экзотическим названием – Вольное экономическое общество России).
Речь зашла о катастрофической ситуации лета 1991 года, накануне выступления ГКЧП, в котором Павлов, как известно, принимал активное участие. Мой собеседник категорически отрицал, что положение дел в экономике тогда было совершенно безнадежное, перечислял, какие замечательные шаги предприняло его правительство, чтобы жить людям стало лучше, жить стало веселей: был “перекрыт” экспорт топлива (его направили на собственные электростанции и домны), была разработана новая система оплаты труда шахтеров, впервые в советской истории заключили соглашение с профсоюзами о реформе оплаты труда и гарантиях занятости, начали реформу ценообразования…
– Валентин Сергеевич, – говорю, – но ведь все эти меры, как мы знаем, не остановили катастрофического развала экономики…
Павлов:
– Неверно. Начиная с апреля спад производства сменился ростом. Взгляните на отчеты…
– …Обстановка в 1991-м была страшная. Пустые прилавки, гигантские очереди, ничего не стоящие деньги… Вместо денег или вдобавок к ним – всевозможные денежные суррогаты: талоны, карточки…
Мой собеседник почему-то считал, что я его единомышленник. Мое видение той, десятилетней давности, ситуации оказалось для него неожиданным. Он все больше приходил в ярость:
– Нельзя все-таки смотреть на ситуацию того времени только с одной, черной, стороны. Пустые прилавки в магазинах? Зато ведь были и полные холодильники дома, и полные прилавки на рынках, в кооперативных магазинах, заказы на производстве, бесплатное питание в больницах и школах, в пионерлагерях, шахтах и многое другое. Очереди были, но далеко не везде и не за всем…
Хотелось сказать бывшему премьеру: вас плохо информировали, очереди были как раз везде и за всем; за полкило несвежих – зеленых и скользких – сосисок приходилось стоять по несколько часов…
– …Мы осуществили обмен денег. Таким образом ограничили возможность сметать товары с прилавков. Кстати, разговоры об очередях старушек, столь распространившиеся в то время, инициировала Межрегиональная депутатская группа г-на Ельцина.