Однажды в Лопушках

Нет, работы-то ни у кого не было, но… но вот что-то подсказывало, не след нам соваться.

– И правильно, – дядька Берендей широко зевнул. – Передайте этому… некроманту, что я к вечеру наведаюсь.

Мы кивнули.

Врать? А смысл…

Старая усадьба располагалась на пригорочке, и остатки белесого некогда нарядного каменного строения виднелись издали.

– Клад они искать приехали, – Васятка шел, то и дело подпрыгивая. – А вся эта экспедиция, она чтоб другие не лезли!

– Какой клад? – Ксюха ступала неспешно, срывая по дороге цветы, из которых плела венок. И вроде бы как случайно срывала, да только ложились узором травяным полынь да бессмертник, которые от дурного глаза защитят. Вплетались незабудки синими стежками, а следом и длинные кисти донника торчали. Он гнулся туго, зато скреплял силу прочих трав щитом незримым.

И верно.

Надо бы и мне, а то мало ли, кто их этих посторонних некромантов знает.

– Вестимо, какой! Зачарованный! – Васяткины глаза заблестели, и я поняла, что ночью братца придется сторожить, ибо не усидит.

– Нет тут кладов, – возразила Линка, которая венка плести не стала, но присела, ткнула палец в землю, а после коснулась им лба. Сперва своего, потом моего и Ксюхиного.

Сила Линкина была горячей, острой, что кайенский перец.

Я уж и позабыла.

– Крепче стало, – Ксюха скривилась. – Мамка тебе ничего… не говорила?

– Пока ничего, – Линка и Васятку пометила, отчего тот замер, замолк, рот раскрывши. И только из глаз слезы градом сыпанули. – И не спрашивает, и не говорит, но… я вот думаю, а смысл бегать-то? Уже набегалась.

Мы кивнули.

И ведь каждая, готова поклясться, тоже о том думала, что… набегались. Хорошее слово. Правильное. Как раз для нас всех.

– Так что, если не заговорит, сама спрошу… оно ведь все одно не сразу… пока представит, пока… благословение получу.

– А разве его нет? – Ксюха сплела венок и для Линки, а я коснулась трав, потянулась к ним ласкою, прося защитить от неведомого, и те отозвались привычным теплом.

– Есть, но… оно ведь тоже разным бывает. И не факт, что примут… я ведь теперь… – она руками себя обняла. – И… эх, почему все так… нелепо вышло, а?

Кто бы умел ответить.

Я напялила венок на вихрастую Васяткину макушку, а он и не подумал протестовать, но лишь крепче вцепился.

– Примут, – Ксюха погладила подругу по плечу. – Кого, как не тебя-то?

До старой усадьбы мы добрались к полудню. Сперва вышли к аллее, тоже старой, ибо разбивали её еще в те незапамятные времена, когда в усадьбе жили люди.

Или не люди.

Тут уже точно не скажешь. Главное, что с той поры клены выросли, раздались, переплелись ветвями, и некогда нарядная звонкая аллея сделалась сумрачною. Под сенью из было влажно, что весьма пришлось по вкусу мошкаре.

Дорога вывела к столбам, к которым некогда крепились ворота. Ни сами они, ни ограда не уцелела, а вот столбы – вполне себе, разве что кирпич потрескался, да из двух химер, некогда украшавших их, уцелела лишь левая. И то наполовину.

За воротами начинался сад.

То есть когда-то эти дебри первозданные были вполне себе приличным садом. Теперь же где-то там упреждающе заухал филин. И Васятка присел. Шмыгнул носом и поглядел на нас.

– А… мы прятаться не станем? – тихо спросил он.

– От кого?

– От некроманта!

– Зачем? – удивилась Ксюха и бодрым шлепком размазала комара, что присел на белую Ксюхину руку.

– Ну… не знаю. Для порядку, – Васятка снова носом шмыгнул. А ведь этак и простудиться недолго, вода-то в бочаге темная, а если родники подземные питают, то вовсе ледяная.

Придется тетке говорить.

– Если только для порядку… Марусь?

Я что, мне полог сплести – дело недолгое, а вот с тропою сложнее. Старый сад был явно недоволен, что покой его потревожили. Он, пребывавший в некой непонятной полудреме – никогда-то с таким не сталкивалась, – встрепенулся, зашумел, загудел ветром в ветвях, пытаясь напугать незваных гостей. Да только мы не испугались.

– Идите по следу, – велела я, становясь на узенькую тропку, проложенную в зарослях шиповника. За прошедшие годы тот, казалось, разросся пуще прежнего, и шипы сделались длиннее. Темно-желтые, загнутые, они походили на звериные когти, и мне подумалось, что этот сад, он… неправильный.

Насквозь неправильный.

А потом подумалось, что и правильно. Это ведь аномалия. А если бы сад был правильным, то какая аномалия тогда? То-то и оно.

Тропинка легла полукругом, будто и сад не желал подбираться близко к черному озерному стеклу. При дневном свете проклятый бочаг гляделся почти обыкновенным. Разве что слишком уж правильная форма, будто кто-то циркулем окружность вычертил. И вода черная, гладкая, что стекло. Даже на воду и не похожа.

– Мертвая, – тихо сказала Ксюха и себя обняла. – Надо же…

– Нормальная, – Васятка нос рукавом вытер.

Вот точно простынет.

– Нет, – Ксюха прикрыла глаза и качнулась. – Силы… силы из неё тянет, будто… там, на дне лежит что-то, воду мучит…

Светлые волосы Ксюхи задрожали, поплыли новорожденным туманом. И я ущипнула подружку.

– Клад? – с надеждою воззарился Васятка.

Ксюха покачала головой и вцепилась в Васяткино плечо с такой силой, что он охнул.

– Лазал туда? – спросила она.

И побелевшее вытянувшееся Ксюхино лицо было страшно. Хотя Васятка не испугался. Он у нас вовсе не пугливый.

– Я только окунулся разочек, – сказал и голову задрал. – Я не трус!

– Дурак, – Линка отвесила подзатыльник, но по-сестрински, любя. Она-то всегда братца хотела, у матушки спрашивала, пока не поняла, что в иных семьях мужчины не родятся.

Судьба.

– Потом на пруд пойдем, омыть тебя надо, – сказала Ксюха, пальцы разжимая. – И чтоб больше сюда не совался. Там… очень дурное.

И плечами повела.

А я Ксюхе поверила. Кому, как не ей про воду знать. И раз уж такое дело, то…

– Это Тимоха его подбил. Взял на «слабо», а этот и рад доказать…

– Плохо, – Ксюха нахмурилась.

Теперь она смотрела на воду, и я тоже. И чернота её уже не казалась густой, дегтярною, скорее уж наоборот. В черноте этой виделась глубина.

Будто…

В зеркале.

В том старом зеркале, которое тетка убрала на чердак, потому как иные зеркала не след держать в доме, где дети есть. И еще скатертью расшитой занавесила. Только я… я ведь все одно гляделась.

Тогда.

На Зимнюю ночь, которая самая длинная в году. И не только я, мы все… гляделись и забыли. И про то, что видели, тоже забыли. А теперь вдруг вспомнила я ту густую непроглядную черноту, которая взяла да выплюнула искорки. Сперва одну, после другую, а там и третью. И искры эти закружили, заплясали, складываясь…

– Стой, – на плечо легла рука. – Не ходи, заморочит.

Ксюхина сила была ледяною, что вода родниковая. И я очнулась. Надо же… и вправду нехорошее место.

– Надо будет поговорить с Беспальным, – сказала Линка. – Пусть окоротит сыночка, а то ведь и вправду до беды недалече.

Ксюха кивнула.

– Я пыталась, – сказала я, хотя признаваться в собственной слабости и неудаче – чтоб ведьма и не смогла с человеком договориться? – было стыдно. – Но он только сказал, что на всех управу найдет.

– Тимоха тоже тут был? – спросила Ксюха, которая все еще то ли любовалась бочагом, то ли пыталась взглядом пронзить толщу этих вод.

– Ага…

– В воду лез?

– Неа, он там, в стороночке стоял, – Васятка зябко плечами повел. И указал на куст роз. – А потом вовсе ушел. Ну, когда я в воду полез.

– Кто-то еще был?

– Неа…

– Что ж, хорошо. Может, и обойдется, но… мне его тоже омыть бы. На всякий случай, – Ксюха перевела взгляд на Васятку. – Идем.

– А некромант?!

– Никуда он не денется, этот твой некромант…

Тут в доме что-то грохнуло, затрещало, а там и с уцелевшей стены, которая тяжко опиралась на колонны, посыпались камушки.

Мы замерли.

Ненадолго.