Провинциальная история

Но существо сидело.

И было махоньким. Меньше Лилечки, а уж ее-то, как нянюшка баила, цыплята и те затоптать способны.

– Ты кто? – спросила Лилечка тихо. Существо же склонило голову на бок и, открыв пасть, издало тонкий звук, до того жалобный, что остатки страху исчезли.

– Тоже заблудилось? – Лилечка облизала палец. – И я вот…

Существо поднялось.

Казалось, тонкие его лапы с трудом удерживают хрупкое тельце, а как голова не перевешивает, так и вовсе осталось для Лилечки загадкою.

Подобравшись к краю пня, существо посмотрело вниз и вздохнуло совсем уж по-человечески. А Лилечка подумала, что для этакой вот крохи пень должен казаться высоким.

– Я помогу, – решилась она и спешно, боясь передумать, подхватило создание.

До чего же теплое!

Просто раскаленное, как тот камешек, который… еще недавно камешек лежал на пне, а теперь взял и исчез, будто его и не было.

– Вот ведь, – огорчилась Лилечка. – Дурбин ворчать станет…

Она честно поискала камешек, и в пень заглянула, и вокруг тоже, и даже в мхи палочкой потыкала, но камешек исчез. Лес забрал? Лилечка задрала голову, пытаясь разглядеть хоть что-то. Но… ничего.

И как ей быть-то?

Искать?

Но чуялось, что лес не вернет, что камешек этот… ему не понравился. Очень-очень. А существо, что устроилось на Лилечкиных руках так, будто всю жизнь на них и провело, наоборот. Это существо глядело на Лилечку темными глазами и… урчало?

Ворчало?

Звук был низким, клокочущим, но совсем не пугающим. Да и само оно, горячее и мягонькое, будто мамино платье, то, дорогое, которое Лилечка тайком пощупало, казалось таким… родным?

– Пойдешь ко мне жить? – спросила Лилечка.

Существо дернуло хвостом.

– Если родители разрешат…

Она вздохнула.

Лилечка давно просила собаку завести или вот хорька, только не того, что на кухне мышей ловит, а такого, который домашний, но маменька сказала, что с животным возни много. А батюшка, что на псарне и без того собак хватает, и Лилечка может себе любую выбрать.

Но собака на псарне – это ведь совсем другое!

– Если тихонько… то нянюшка не выдаст, а батюшка с маменькой в детскую не заглядывают, – сказала Лилечка и аккуратно, пальчиком, погладила существо меж ушей. Макушка его, следует сказать, была вовсе не лысою, над ней поднимался кучерявый пушок.

И еще на спинке.

– Только сперва до дома дойти надо, – Лилечка покрутила головой, пытаясь все же понять, где именно находится ее дом.

Бесполезно.

И тогда она просто пошла. Если идти, то куда-нибудь да выйдешь. Наверное.

Существо, до того тихо сидевшее, вдруг вывернулось и шлепнулось на мох, правда, тотчас встало и, брезгливо отряхнувшись, издало протяжный писк.

– Ой, прости…

Лилечка хотела подхватить его на руки, но существо отпрыгнуло в сторону и снова издало тот же звук. И потом опять подпрыгнуло.

И…

– Ты хочешь, чтобы я за тобой пошла? – догадалась Лилечка. И существо совершенно по-человечески кивнуло.

Наверное, это неразумно.

В сказках детей, которые куда-то там идут за подозрительными существами, съедают. Но… Лилечка огляделась и сказала:

– Ладно. А то ведь батюшка волноваться станет. И маменька тоже.

Глава 13 В которой есть место подвигу, пусть и небольшому

…а еще ведьмы до мужиков охочи весьма. Как увидит которого, так прямо и млеет, пялится ведьмовскими глазами своими, норовит разум затуманить. И главное-то нет никаких сил, чтоб супротив ведьминских чар устоять…

…из истории, рассказанной неким купцом Никифоровым законной супружнице в объяснение долгого своего отсутствия и иных, порочащих купеческую честь, слухов.

Ежи понял, что окончательно заблудился, когда в третий раз кряду выбрался на поляну. Он эту поляну хорошо запомнил. Один ее край упирался в корни древнего дуба, дерева столь огромного, что его и обойти-то с трудом получалось. Другой скатывался к уже знакомому ручью.

– Вода – это хорошо, – сказал Ежи, пытаясь подавить раздражение. Лес молчал.

Смотрел.

Насмехался над человеческой беспомощностью, никудышностью, и молчал. А вот Ежи… он попытался создать еще одного рыскача и даже почти получилось, но вместо того, чтобы оформиться, серебристое облако силы просто-напросто развеялось.

Путеводная нить погасла, стоило сделать по ней пару шагов. А уж дома-то Ежи и вовсе не чувствовал, как и старого друга, ауру которого попытался нащупать.

– Весело тебе? – осведомился Ежи.

Он всей своей сутью ощущал взгляд. Внимательный. Настороженный.

Оценивающий?

И стало вдруг страшно, что он, Ежи, не настолько хорош, чтобы понравиться этому вот существу. И что оно сейчас увидит его, вместе со всеми страстишками, грешками и глупостями, которых у каждого человека хватает, но… сейчас на поляне был не каждый человек, а Ежи.

Именно его изучали.

Что, если сочтут… недостойным леса?

Со страхом справиться удалось, и Ежи просто сел, прислонившись к дубу спиной, закрыл глаза, понимая, что вот-вот уснет. Вяло подумал, что стоило бы охранный контур возвести, но сам же от мысли этой отмахнулся: магия в лесу не то чтобы вовсе не действовала, она существовала, но какая-то не такая.

Неправильная.

И та, которая правильная, ей не нравилась.

– Скоро рассветет, – ствол дерева показался теплым, как и мох, в котором Ежи устроился. Ему бы влагу отдать, пропитать ею одежду Ежи, а после и до тела добраться, тепло вытягивая. Но нет, нынешний был сухим, горячим, едва ли не как перина. – Конечно, я понимаю, что для такого… как ты… в общем, это все условность, не более того. Но надеюсь, что днем я хоть как-то сориентироваться могу.

Лес загудел.

Смеется?

– Да… с ребенком-то все хорошо?

Ежи окутало облако тепла, то есть облака не было, он не видел, однако ощущал, и показалось вдруг, что не было ничего – ни школы храмовой с ее строгим наставником, ни университета, ни Канопеня. Что он, Ежи, вновь ребенок.

И заболел.

В детстве часто болел, с магами оно такое бывает, тонкое тело, вызревая, тянет силы, отчего и физическое страдает.

Лес заскрипел.

…Ежи заболевал быстро и тяжко и падал в горячку, и матушка, раздевая его догола, укрывала старым пуховым одеялом. От него пахло травами и сундуком, в котором это одеяло хранилось.

Мазью на барсучьем жиру.

Ею натирали спину и грудь, приговаривая… и чудится в шелесте листвы маменькин голос, обычная ее скороговорка, еще от бабушки доставшаяся, но бесполезная. Ежи это понял, в университете оказавшись. У них целый курс был по фольклорным заговорам.

Ни один не сработал.

Шелест листвы сделался громче, теперь в нем слышался укор. Мол, кто ты таков, чтобы судить? Чтобы знать? Маг… глупый мальчишка, который до своих лет и дожил-то чудом.

– Прости, – извиниться Ежи было не сложно. И лес понял, принял, вновь стало тепло, даже жарко. И в сон клонило с неимоверною силой.

Ежи в него и провалился.

Точно, как в детстве. Он всегда проваливался в сон, прежде чем выздороветь. И матушка знала, что, коль уснул намертво, так, что не разбудишь, стало быть, все, поправится.

…во сне он видел ее.

И еще бабушку, точнее, прабабку батюшкину, которая жила в доме, в крохотной комнатушке. Она ее сама выбрала, и под конец жизни покидала редко. Но теперь Ежи видел ее вовсе не изрезанною морщинами старухой, а женщиной, полной сил. Она сидела за прялкою, и веретено скользило в ее руках, тянуло нить, которую тонкие пальцы обминали ловко. Нить выходила ровной и красивой.

Бабушка повернулась к Ежи.

Нахмурилась.

– Иди отсюда, – велела она строго и пальцем еще погрозила. – Ишь, чего удумал…

…лес загорался, будто кто-то кинул россыпь сияющих драгоценных камней, которые и осели, что на ветках, что на земле, наполняя весь лес зыбким каким-то неровным светом.