Страница 8 из 65
Вася сказал гордо:
— Она тоже очень умная…
— Наверно, — сказал Петрович. — Как же иначе?
И отвернулся. Капитан знал: он терпеть не может кошек.
— Так как же? — спросил Петрович немного погодя, сердито глядя на кошку, собаку и голубя: черт бы их побрал совсем, только отвлекают от серьезного разговора.
Вася молчал, водя пальцем по чисто выскобленному столу.
— Не знаю, ничего я не знаю…
— А все-таки, — не отставал Петрович. — Ты же сам понимаешь, одному тебе никак нельзя оставаться, а у него тебе будет хорошо, уж поверь мне, я знаю.
Он бы, наверное, опять начал говорить без конца об одном и том же, но капитан решительно остановил его.
— Ладно, — сказал капитан. — Ты, Вася, поговори, посоветуйся с людьми, с учителем, еще там с кем. Брату напиши, если хочешь.
— Брату? — спросил Вася. — А я его адреса не знаю.
— Он что, не пишет вам? — спросил Петрович.
— Не знаю, может, и писал дедушке, только я не помню…
— В общем, решай, — сказал капитан. — Твое дело, как скажешь, так и будет.
Петрович неодобрительно покачал головой. Нет, видно, никогда из капитана не получится дипломата. Привык рубить сплеча и думает, иначе никак невозможно, чудак человек, одно слово!
— Пошли, — сказал ему капитан, напоследок посмотрел на Васю и повторил: — Как скажешь, так и будет!
8
Спустя некоторое время капитан записал в летописи:
«Сегодня Вася переехал ко мне. Сперва он сам пришел и сказал, что учитель и фельдшер советуют ему переехать ко мне. Правда, он не сказал, что и сам хотел бы жить у меня. Я ждал, что он скажет, но он не сказал. Он — искренний, это хорошо.
Я заехал за ним и перевез к себе. Вместе с ним переехали Тимка, Мурка и голубь. Дом агронома купил колхоз, теперь в нем разместили медпункт, деньги внесли на имя Васи в сберкассу. Эти деньги никто трогать не будет до его совершеннолетия, а тогда — пусть сам решает, что с ними делать. Пока что будут расти проценты, и получится изрядная сумма к его совершеннолетию».
Он положил ручку и задумался. Вот и исполнилась его мечта. Исполнилась неожиданно и просто.
Он перечитал короткие строчки, и самому стало досадно. Нет у него слов, нет настоящих, выразительных, точных слов, которыми можно было бы описать этот день. Ведь он понимал: такому дню суждено стать, может быть, самым важным, самым значительным за прожитые им годы.
Он сжал голову обеими руками, но так ничего нового и не смог придумать. О чем еще написать? О чувствах, переполнявших его? О том, что он вдруг ощутил себя счастливым и в то же время испугался? Да, испугался!
Ведь теперь он отвечает за Васину жизнь, он по доброй воле взвалил на себя все, все — и будущие заботы, и тревоги, и болезни, все, что могло бы приключиться с мальчиком, — потому что он — единственный за него ответчик, единственная опора.
Нет, о таком просто не напишешь. И не найдешь подходящих слов. Тогда написать, может быть, о Тимке и Мурке, которые сразу же, с первого дня, по-хозяйски обосновались в его доме?
Или о том, как Вася сказал, увидев фонарь на столбе:
— Хорошо, когда всегда зеленый…
Или о том, как вечером, когда он увидел на столе учебники и тетради Васи, у него вдруг так сильно и остро защемило сердце, что на мгновение он даже задохся.
— Что с вами? — удивленно спросил Вася.
— Ничего, — ответил капитан и попытался улыбнуться.
Он не сказал, что вспомнил Ардика. Ардик тоже, как Вася, сидел, бывало, за столом, на котором были разбросаны его тетради и учебники…
А Вася заметил озабоченно:
— Мне надо за лето три письменных работы сделать. У меня по русскому тройка с натяжкой.
Он сидел и прилежно писал, потом внезапно опустил голову на руки и расплакался.
Капитан испугался:
— Что ты, Вася, что с тобой?
Вася поднял к нему залитое слезами лицо:
— Дед у меня все мои диктанты проверял. Бывало, поглядит, скажет: «Три ошибки, какие не скажу, сам ищи!»
— Да, — сказал капитан, сопя от жалости, — вот ведь какое дело…
Ночью, когда дом затих, капитан подошел к Васиной постели.
Вася спал, выпростав руку поверх одеяла. В ногах у него лежали Тимка и Мурка, а голубь сидел на подоконнике, заводя розовые бессонные глаза.
Капитан долго смотрел на Васю, потом вышел на улицу, зажег зеленый фонарь. Вася сказал давеча: «Пусть всегда будет зеленый».
Как же написать обо всем этом?
Он вздыхал, то садился за стол, то снова вставал, шагал по комнате. Потом присел, написал внизу страницы:
«12 июня 1961 года».
В этот день Вася переехал к нему.
9
В конце лета капитан отправился в школу и записал Васю в шестой класс.
— Ваш сын? — удивленно переспросила его секретарша, недавно появившаяся в городе полная, молодящаяся дама с высокой прической, немного смахивавшая на морского конька.
— Да, — ответил капитан, раздув ноздри, — мой сын.
— У вас же разные фамилии.
— И так бывает, — сказал капитан.
Морской конек пожал плечиками, однако записал:
«Василий Костомаров, сын А. Д. Алексича, зачисляется в шестой класс».
Незадолго до первого сентября капитана вызвали в школу на родительское собрание.
Он вошел в класс, самый обычный, не слишком просторный, с большой черной доской на стене, скромненько уселся в самом углу.
Парта была неудобной для него, узкой и тесной, словно оковы. Капитан и шевельнуться не смел, ибо она немилосердно скрипела, как телега, при каждом его движении. Кругом за партами сидели взрослые мужчины и женщины, и все они покорно глядели на молоденькую темноволосую учительницу — классную руководительницу шестого класса.
Учительница говорила громким, хорошо натренированным голосом, держалась солидно, не по возрасту, и, видимо, привыкла, чтобы ее слушали.
— В этом году наши учащиеся начинают сочетать учебу с производственной практикой, — сказала она. — Понятно?
— Понятно, — нестройно и робко отвечали родители.
А она, обведя их взглядом, продолжала говорить о том, что такое производственная практика, какое она имеет значение в деле политехнического воспитания учащихся и какие цели преследует.
Говорила она долго, поучительным тоном, должно быть воодушевленная необычной тишиной, царившей в классе.
Родители сидели очень тихо, не в пример своим детям, ловили каждое слово учительницы, и, может быть, самым внимательным слушателем был капитан Алексич. Самым внимательным и самым гордым.
Да, он гордился Васей. Это его Вася будет сидеть в этом классе, учиться уму-разуму у этой строгой, несмотря на молодость, очевидно, знающей учительницы, писать задачи, сочинения, диктанты, ходить на завод, изучать станки и машины.
И капитан будет покупать для него новые учебники, тетради, атлас с картами, чертежную доску. А потом, дальше — и готовальню, и логарифмическую линейку, и толстые листы ватмана, и всякие умные книги по физике, химии, математике…
«Он будет ученым, — растроганно думал капитан, — или артистом. Или инженером. Кем захочет — тем и будет. Я ему ни в чем перечить не стану».
Учительница кончила говорить, спросила громко:
— Все понятно?
— Все, — рявкнул капитан, давно уже не слушавший ее. — Все понятно.
Учительница улыбнулась, и все родители улыбнулись и посмотрели на капитана.
— Держись, Вася, — сказал капитан, придя домой. — У тебя такая классная руководительница будет, что ой-ой-ой!
Вася не понял, что хотел сказать капитан, и на всякий случай ответил:
— Подумаешь, мне-то что?
Потом свистнул Тимке и вместе с ним убежал на Москву-реку купаться.
А капитан походил по комнате, прибирая за Васей, — повсюду валялись рогатки, куски цветного стекла, Железные болты, обрывки веревок: Вася, словно Плюшкин, любил собирать все, что попадалось под руку. Потом подмел пол, быстро начистил картошку, поставил жарить вместе с печонкой на керосинку.