Страница 59 из 65
Все было так, как вчера, как третьего дня, как неделю тому назад.
И все было совершенно не так.
Что-то блеснуло возле ножки стола. Толя вгляделся. Потом нагнулся, поднял лиловый квадратик. Очевидно, стекло выпало из коробки, когда они с Валей убирались.
Он приложил стекло к глазам. Лиловый тягостный свет ударил в глаза, в лиловом небе торопливо плыли лиловые клочковатые тучи. С лиловых деревьев слетали лиловые листья, должно быть сухие и жесткие на ощупь. Потом он отнял стекло от глаз, и снова серое, осеннее небо привычно распростерлось над землей, над деревьями, над жесткими сухими листьями.
Почему отец соврал? Зачем улыбался, говорил фальшивые слова, которых, наверное, потом сам же станет стыдиться. Так нужно? Но зачем? Зачем это все?
Мама права: думать одно, а говорить другое — нечестно!
Так она сказала. Так она думала, и Толя был согласен с нею. И отец всегда учил его говорить правду, одну лишь правду. А сам…
По коридору прошумели торопливые шаги. Гулко, как бы рассерженно, хлопнула дверь. Кто-то ушел. Отец. Ушел обиженный, не желающий признать свою неправоту…
В кухню вошла мать.
Лицо ее было бледным, веки немного припухли, или это ему только показалось?
— Будешь кушать? — спросила мать.
— Потом, — ответил Толя.
Он подошел к ней, и она, взглянув на него, вдруг удивилась: мальчик сильно вырос за лето, уже на целых полголовы выше ее ростом.
Она взяла его за руку, и он не отнял руки. Он ждал, что она скажет ему, и сам хотел сказать ей какие-то умные, верные слова. Хотел — и не мог произнести ни слова.
Но она сказала сама. Может быть, не то, чего он ждал, но он понял ее.
— А ты уже совсем большой, — сказала мать.
Она опустила голову, задумалась. Может быть, подумала о том, что уже никогда не забыть ей потемневших от гнева глаз мужа, не забыть его слов, прозвучавших отчужденно и до боли ясно, — странных, жестоких слов…
— Ты стал уже большой, — повторила она, — а я… — она запнулась, ища нужного слова, но так и не найдя его. — А я даже не заметила…
ВРАЧЕБНАЯ ТАЙНА
1
Провожали Антонину ранним утром. Соседская Юлька еще с вечера решила не ложиться спать, чтобы не проспать, и все-таки проспала, прибежала как раз в тот самый момент, когда Антонина садилась в кабину полуторки.
— Антонина! — жалобно закричала Юлька, бросилась к машине, подтянулась на руках. — Приезжай поскорее!
— Не раньше осени, — ответила Антонина, с болью глядя на бледное Юлькино лицо, на впалые ее щеки. На глазах девчонка тает, что это с ней такое? Легкие чистые, и в бронхах ничего нет, а вид — краше в гроб кладут…
— Пей молоко, — шепнула она ей. — И не хочется даже, а ты пей, и старайся парного побольше, слышишь?
Юлька кивнула ей, не вытирая слез, катившихся по щекам.
— Поехали, — негромко сказал Василий, муж Антонины, вынес из дома связочку книг, потом сам взобрался. — Пора ехать, а то на поезд опоздаем…
Антонина махнула рукой. Дмитрий Дмитрич, колхозный сторож, поклонился ей:
— Счастливого пути…
Снял шапку, снова надел ее, потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
— А этот оставила, препарат для давления?
— Оставила, — крикнула Антонина. — Васса Павловна измерит. А вы не забывайте, диуретин на ночь и горчичники…
Он еще раз поклонился.
— Не забуду…
Машина повернулась, вышла на дорогу, помчалась к станции.
— Вот так у нас с тобой вся жизнь проходит, — сказал Василий, стоя у подножки вагона. — То я в отъезде, то ты теперь меня покидаешь…
Загорелое, слегка обсыпанное веснушками на лбу и на висках лицо его казалось расстроенным. Голубые глаза растерянно мигали.
Антонина провела жесткой от частых умываний рукой по его щеке.
— Не горюй. Я писать буду…
Он через силу улыбнулся:
— Тогда лучше авиа. Быстрее…
Загудел паровоз. Проводник вскочил на подножку.
— Пиши, — сказал Василий, крупно шагая вровень с вагоном. — Пиши каждый день. И я тоже буду писать каждый день.
Колеса стучали все чаще. Василий уже не шел, бежал за вагоном, кричал что-то, заглушаемое стуком колес.
«Сумасшедший, — ласково подумала Антонина. — Чего бежит? Разве догонит?»
А сама, стоя на площадке, глядела на вокзал, оставшийся далеко позади, желая еще раз увидеть Василия. Он давно уже скрылся из виду, а она все стояла, смотрела до тех пор, пока не заслезились глаза от ветра. Потом вошла в вагон, стала в коридоре возле окна, машинально пересчитывая летевшие мимо столбы — один, другой, пятый, двадцать седьмой…
Это была первая в ее жизни командировка. И не на неделю, не на месяц, как случалось у Василия, а на целых восемь месяцев.
Антонина долго думала, прежде чем решилась поехать на курсы медработников в областной город.
Год назад она вышла замуж. Все случилось неожиданно и быстро: приехал в село участковый агроном, в клубе сам подошел к ней, вместе смотрели кинофильм, потом проводил ее домой. Дорогой рассказал о себе — живет в соседнем селе, на квартире, скучает, отец с матерью на Урале, а он тут недавно, еще никого не знает.
Он приезжал еще и еще и уже сам, без приглашения, заходил за Антониной, шел с нею в клуб или просто погулять.
Однажды, провожая ее домой, он попросился зайти к ней, переждать дождь.
Она согласилась. Он зашел и остался до утра. Антонина говорила серьезно, с неприкрытой болью:
— Я старше тебя на четыре года…
Он полудосадливо-полушутливо отмахивался от ее слов:
— Брось глупости говорить. Разве в этом дело?
Поженились они осенью. Он переехал к ней, а спустя несколько дней отправился в командировку, в дальний район.
Перед отъездом всю ночь не спали. Он лежал рядом с ней, жарко уговаривал не забывать его, думать о нем, и он тоже будет думать о ней и рваться обратно, домой…
Антонина слушала его, усмехалась, — чистый ребенок! Потом приникала губами к его губам.
— О ком же мне думать, как не о тебе?
На рассвете, когда он еще спал, встала, напекла оладий, пересмотрела его рубашки, носки, полотенца, собрала чемодан.
Он спал, зарывшись носом в подушку. На затылке торчал выгоревший хохолок.
Антонина пришивала пуговицу к рубашке, то и дело поглядывала на трогательный этот хохолок.
Василий казался ей еще совсем несмышленышем, неразумным и слабым.
Подойдя, она тихонько дернула его за хохолок:
— Вася, вставай…
Он быстро проснулся, вскочил на постели. Сонные глаза его просветлели, он потянулся к ней всем своим сильным, разомлевшим ото сна телом:
— Тонька!
— Опоздаешь… — строго сказала она, но он уже схватил ее за шею, пригнул к себе…
Потом она провожала его, и он все кивал ей из кабины грузовика и кричал:
— Тоня, жди, самое большее — десять дней.
И вот теперь она уезжала от него на целых восемь месяцев!
Проводник прошел по вагону, сказал металлическим служебным голосом:
— Приготовьте билеты…
Антонина порылась в сумочке, вынула билет и пошла вслед за проводником в купе.
2
Дни летели один за другим, сменялись недели, месяцы…
После занятий Антонина поздно вечером возвращалась в общежитие. Первым делом спрашивала:
— Письма были?
— А то нет! — ворчливо отзывалась Соня, соседка по комнате, черноглазая толстуха с пышными темными волосами. — Чтоб тебе да письма не было?
В голосе ее звучала с трудом подавляемая зависть. Антонина только смеялась в ответ:
— Ты заслужи, чтоб тебе тоже вот так писали…
Василий писал, как обещал, часто, и все письма были похожими — скучаю, тоскую, люблю, нет никого дороже…
Иногда Соня просила:
— Прочитай хоть одну страничку, что тебе твой ненаглядный сказывает…
Антонина смущалась, но Соня с непонятным упорством просила, и она читала: