Страница 38 из 39
Правда, в детстве, лет примерно до двенадцати, она была такая же, как все, и у нее были точно такие же ноги, как у любой другой девочки.
До сих пор помнится: она бежит на лыжах в Измайлове. «Бежит», разумеется, громко сказано, просто идет по лыжне, проложенной Севой, а вот он бежал в самом деле, где-то далеко алела его вязаная шапка, потом повернул обратно, прямиком направился к ней.
«Как дела?» — спросил.
Рена не ответила, старательно нажимая на палки. Ветер шумел в ушах, снег падал на землю с неба. В небе летали птицы. Рена закинула голову, и Сева тоже посмотрел наверх.
Сколько лет прошло с того дня? Сто или тысяча? Или всего лишь один год? Не все ли равно? Иногда кажется, всего ничего, иногда — до ужаса много. Потому что уже никогда не повторится та чудесная, почти невесомая легкость, когда казалось все хорошо, она счастлива и так будет всегда, всегда…
Каждое утро она просыпалась тогда со счастливым предвкушением радости, которая неминуемо сбудется, которая никогда, никогда не иссякнет.
Не надо, чтобы Сева понял. При Севе надо улыбаться, острить, рассказывать смешные истории, быть готовой постоянно взорваться смехом и стараться смотреть ему в глаза веселыми, бездумно-счастливыми глазами.
А вот и Сева вместе с Цыганом.
Цыган, холодный, пахнущий свежестью снега, подбежал к Рене, раскрыв добрую горячую пасть, улыбнулся. Он умел улыбаться, этот удивительный пес, и даже, как уверял Сева, умел свободно вылаивать слова «Рена» и «Сева».
«Клянусь, — говорил Сева, — он эти слова классно вылаивает».
«Не клянись, я тебе верю, — отвечала Рена. — Я тоже сама слышала».
— Хорошо погуляли? — спросила Рена Цыгана.
Он положил лапу на ее колено.
— Верю, — сказала Рена. — Стало быть, хорошо? Вот и прекрасно.
— Страшно холодно, — промолвил Сева. — Просто ужас.
— У тебя лицо красное, как помидор, — заметила Рена.
Сева потер ладонью щеки, сперва одну, потом другую.
— Я же тебе говорю, что мороз жуткий.
— Мороз полезен для здоровья, — сказала Рена. — Во всяком случае, лучше, чем слякоть и сырость.
— Все плохо, — сказал Сева.
— Начинаются рождественские морозы, — задумчиво произнесла Рена.
— Терпеть не могу морозы, — сказал Сева.
«Врешь, — мысленно ответила Рена. — Это ты нарочно для меня говоришь, а я знаю, что любишь».
— Где твои лыжи? — спросила она вслух.
Сева пренебрежительно пожал плечами:
— Не знаю. Где-то там, на антресолях.
— А ты любил раньше ходить на лыжах, — сказала Рена.
— Мало ли чего я любил, а вот теперь остыл начисто.
«Врешь, — снова возразила Рена. — Не может этого быть! Это ты из-за меня так говоришь, чтобы я не страдала, чтобы мне не было больно, потому что уж кто-кто, а я о лыжах должна позабыть напрочь и навсегда».
— Помнишь, — спросила, — как это у Жуковского?
Громким, четким голосом отчеканила:
— Разве это не Пушкин? — спросил Сева, засмеялся. — Ну прости, прости мое невежество!
— Прощаю, — сказала Рена. — У тебя зато есть много других очень даже приятных качеств.
— У меня плохая память, — признался Сева. — Что-нибудь прочитаю, тут же забуду, как не читал вовсе. У тебя ведь так не бывает, верно?
«Ну и что с того? — хотелось ответить Рене. — Я бы поменялась с тобою сию же минуту. Черт с ней, с моей хваленой памятью, пусть я ничего не помню, пусть буду забывать все, что бы ни прочитала, лишь бы ходить, бегать, прыгать вот так, как все остальные люди…»
— У меня, конечно, так не бывает, — сказала она. — Я так много помню, что, честное слово, сама удивляюсь, как это все помещается в одной моей голове!
Тряхнула волосами, темно-русые волосы падали на худенькие плечи, оттеняя впалые, почти прозрачные щеки.
«Лучше бы ты ничегошеньки не помнила, а была бы здоровой и сильной, — мысленно возразил Сева. — Чтобы никогда не сидела дома, бегала бы на свидания, красила глаза синей краской, канючила бы у меня модные сапоги и колготки до самого горла и меняла бы хахалей одного за другим… Ах, как было бы хорошо!..»
— Симпатично у нас дома, — сказал он. — Ты не находишь? Тепло, уютно. Верно?
— Ничего, — ответила Рена. — Подходяще, в общем.
— Обедать будешь?
— Нет. Пока не хочу.
— Тогда, может быть, выпьешь чаю?
— Пожалуй.
— И я с тобой, — сказал Сева. — С мороза хорошо горячего чайку. Верно, Цыган?
Цыган стал исправно стучать хвостом по полу, а Сева вышел на кухню поставить чайник.
«Я мешаю ему. — Рена обернулась, на миг показалось, что она произнесла эти слова вслух и он их услышал. — Если бы не я, он бы давно устроил свою жизнь и у него была бы семья, были бы дети. И мама, я знаю, тоже так считает».
Сева принес из кухни чайник, расставил чашки, налил Рене чаю, подвинул блюдечко с халвой:
— Давай, сестренка, наваливайся.
— А ты?
— И я от тебя не отстану.
Рена отхлебнула из чашки. Сева умел заваривать чай, как никто другой. Когда к нему приставали, допытываясь, почему у него получается такой вкусный чай, Сева неизменно отвечал: «Есть один секрет. Надо сыпать побольше заварки…»
— Не знаю, что делать, — сказал Сева. — Сменщик заболел, придется работать каждый день.
— Почему ты не знаешь, что делать? — спросила Рена.
— Потому что не знаю, когда выберусь купить елку…
Рена постаралась принять самый невинный вид, будто бы ни о чем не догадывается, будто бы не знает, что елка давно уже привезена с елочного базара.
— Ну и пусть, — сказала, — обойдусь без елки. Не маленькая, в общем-то, достаточно взрослая.
Сева не согласился с нею.
— Что с того, что, в общем-то, взрослая? Это же традиция, даже Цыган признает эту традицию, и вообще елка в Новый год — самый лучший праздник.
— Да, — сказала Рена. — Я тоже больше всех праздников люблю Новый год.
— Только жаль, что я работаю в Новый год, — как бы между прочим проговорил Сева. — В этот самый день, можешь себе представить?
— Могу, хоть и удивляюсь, — сказала Рена.
«Это ты нарочно сам себе устроил, сам вызвался дежурить и кто-то вне себя от радости поменялся с тобой, и вот у тебя самый законный предлог не ходить ни в какие компании, кто бы ни пригласил тебя, и я знаю, что ты приедешь домой ночью, непременно приедешь, чтобы встретить со мной и с мамой Новый год».
— Мне всегда везет, — сказал Сева. — Ну ничего, авось на май буду свободен, тогда, можешь не сомневаться, ни за что не соглашусь дежурить, ни за какие коврижки. Что, скажу, мало вам Нового года? Хотите еще и на май запрячь?
«Так я тебе и поверила, — возразила мысленно Рена. — Это ты специально для меня говоришь, чтобы я не думала, что ты из-за меня принес жертву…»
— Нет, видно, ничего не поделаешь, — сказал Сева. — Придется нам с Цыганом притащить кое-что из коридора.
Он кивнул Цыгану и вместе с ним вышел из комнаты. Спустя минуту вошел снова, держа обеими руками большую, перевязанную веревками елку, словно пику наперевес.
— Гляди и любуйся на красавицу Подмосковья…
— Действительно, красавица, — согласилась Рена.
«Разве я мог бы для тебя достать плохую елку!» Сева посмотрел на Рену, ему показалось, что нынче она бледнее обычного; впрочем, может быть, и в самом деле это ему только так кажется?
Цыган схватил ветку зубами, слабо взвизгнул.
— Что, укололся? — спросил Сева. — Не хватай, чего не положено! — Спросил, как бы вскользь, мимоходом глянув на Рену: — Ты как сегодня? Ничего? Чувствуешь себя, в общем, неплохо?
— Великолепно, — ответила Рена. — А что?
— Да так, ничего.
«Если бы ты и вправду чувствовала себя великолепно, не то было бы!»
Сева невольно вздохнул.
— А ты чего вздыхаешь? — спросила Рена.