Страница 14 из 39
— На машине интересней. Я поведу машину, а мама будет сидеть рядом, и мы с ней поедем по шоссе Симферополь — Москва и по дороге будем покупать яблоки, вишни, ряженку, и мама ничего делать не будет, только сидеть возле меня и смотреть на дорогу…
— Кем ты будешь, когда вырастешь? — спрашивала я.
Поначалу Антон думал стать дрессировщиком зверей в цирке, потом решил, что будет работать в уголовном розыске, ловить преступников, но, с тех пор как моя мама стала учить его музыке, он сказал мне:
— Буду пианистом и буду давать концерты, на улицах будут висеть афиши, и на них вот такими буквами: «Пианист-исполнитель Антон Пугачев. В программе Бетховен, Шопен, Глюк, Рахманинов».
А я говорила:
— Ты счастливый, ты знаешь, чего хочешь, а я до сих пор не знаю, кем быть.
— Давай попробуем выберем вместе, — предлагал он. — Хочешь быть архитектором?
— Нет, охота была, это очень трудно…
— А учителем?
— Вот уж никогда!
— Ну артисткой?
— Это, конечно, лучше, но артистки же все красивые.
Он старательно оглядывал меня с ног до головы.
— Да, конечно, ты не самая красивая.
Я, разумеется, знала, что я не самая красивая, и все же слова Антона обижали меня.
— Тоже мне какой красавец нашелся!
Мы ссорились и потом снова мирились, и Антон признавался:
— Знаешь, Катя, ты не сердись, только я не могу лгать. Что есть, то есть…
И я, хочешь не хочешь, признавала его правоту. В конце концов, это все-таки хорошо, когда человек не признает лжи и всегда старается говорить только правду.
2
Слухи о том, что наш дом будут ломать, поползли еще зимой.
Слухи то угасали, то вновь начинали оживать. Время от времени являлись какие-то люди с портфелями, которых называли инспекторами, обходили квартиры, спрашивали, сколько здесь проживает людей и с какого года. Потом они опять исчезали, и о них забывали и не вспоминали до тех пор, пока они не появлялись опять.
Многие жильцы полагали, так оно все и будет, походят и перестанут, тем дело и кончится. А весной, сразу же после майских праздников, нам всем объявили: дом будут ломать и к июню здесь не должно оставаться ни одного человека. Всех переселят в разные районы, в новые дома.
И кто радовался этому, а кто огорчался, как оно всегда и бывает, когда в жизни случается какая-то перемена.
Пожалуй, больше других сокрушалась Агния Сергеевна Усольцева, врач районной поликлиники. Она работала в нашем районе лет пятьдесят, никак не меньше, и, должно быть, все семьдесят, со дня рождения, прожила в нашем доме.
Агния Сергеевна говорила о себе:
— Я в своей жизни исходила, должно быть, с миллион лестниц, а может, и целых два миллиона!
И вправду, в дождь ли, в холод или в зимнюю непогодь, она вышагивала по окрестным улицам, спеша к больным, и, когда я встречала ее, торопливо спешившую на вызовы, мне казалось, в нашем районе особенно много больных.
Прошлым мартом Агния Сергеевна ушла на пенсию. Провожали ее торжественно: в поликлинике устроили вечер в ее честь, выступали и врачи и пациенты, наверно, такие, которые особенно часто болели, и все говорили о ней одно лишь хорошее, хвалили ее за безотказность, добросовестность, умение поставить точный диагноз, надарили всяких подарков, а потом усадили в «Победу», на которой ездили врачи «неотложки», увитую первыми мимозами и яркими лентами, и доставили Агнию Сергеевну на этой самой «Победе» домой, хотя поликлиника находилась в переулке, совсем рядом. Мы, ребята, собрались возле дома и смотрели, как она вылезает из праздничной, в цветах и лентах, машины, и Антон сказал:
— Если бы это была «Волга», а к «Волге» привязали еще бы куклу, то совсем как свадьба…
Я засмеялась, и все ребята тоже засмеялись, потому что очень смешно было представить себе седую, старую Агнию Сергеевну невестой в нарядном платье и с тюлем на голове.
А на следующее утро Агния Сергеевна пришла к нам, села напротив мамы и сказала:
— До чего же это все непривычно…
— Что непривычно? — спросила мама.
— Некуда спешить, никого не надо навещать.
— Вы хорошо и плодотворно поработали за свою жизнь, — сказала мама. — Теперь отдыхайте на здоровье.
Вошел мой дедушка, протянул обе руки Агнии Сергеевне.
— Вчера, — сказал дедушка, — я был в поликлинике и слушал, как вас хвалили.
— Что же вы, папа, не выступили и не похвалили тоже? — спросила мама.
— Я хотел выступить, но до меня очередь не дошла.
Агния Сергеевна молча разглядывала свои руки, жесткие, с шероховатой кожей от частых умываний, уже совсем старенькая, лицо в морщинах и шея тонкая-тонкая.
Сказала, не поднимая головы:
— Юбилей — это, по сути, подготовка к некрологу. Особенно тогда, когда уходишь на пенсию.
— Будет вам! — сказал дедушка. — Я, к примеру, вышел на пенсию лет пятнадцать тому назад и до сих пор ни о каком некрологе и думать не думаю!
Она покачала головой:
— Представляю себе, что не надо никого лечить, ни к кому не идти на вызов…
Мама с дедушкой переглянулись, а мне вдруг стало жаль Агнию Сергеевну. Ведь теперь, несмотря на все добрые слова и подарки, она внезапно оказалась уже никому не нужной, а до сих пор, всю свою жизнь, привыкла считать себя нужной, и так оно и было на самом деле.
Я сказала:
— Если я заболею, буду лечиться только у вас.
Мама озабоченно спросила:
— А что, плохо себя чувствуешь?
Я хотела сказать правду, что все у меня в порядке, но неожиданно для самой себя пожаловалась:
— Что-то сегодня голова болит и горло тоже вроде немного.
Мама испуганно посмотрела на меня, потом взглянула на Агнию Сергеевну. В раннем детстве я часто болела ангиной, и мама боялась, вдруг у меня опять ангина. Агния Сергеевна сразу все поняла и сказала:
— Давай ложечку, открой рот пошире, я тебя сейчас поисследую.
К радости мамы, я оказалась совершенно здоровой, и в горле не было ни одного налета. Впрочем, я это и так знала.
И я подумала: если бы Антон был здесь, даже он не стал бы ругать меня за мою ложь. Хотя он не признавал лжи, но все равно не стал бы ругать, а, может, тоже попросил бы Агнию Сергеевну посмотреть и его горло.
Когда стало известно, что дом непременно будут ломать, Агния Сергеевна явилась к нам.
— Как же так? — возмущенно спросила она. — Тут все кругом мои пациенты, я же всех с самого их детства знаю, а кому я буду нужна там, на новом месте?
Мой дедушка, любивший всем в глаза говорить все то, что думает, спросил ее:
— Неужто вам, любезнейшая, не все равно? Нам, пенсионерам, что здесь жить, что где-нибудь в Чертанове или в Нижних Котлах — все едино!
— Мне не все едино, — с достоинством ответила Агния Сергеевна.
Она и теперь, выйдя на пенсию, продолжала навещать бывших своих больных: они по привычке обращались к ней, и это был и остался, должно быть, единственный смысл всей ее жизни.
И вот настал день, и пришлось всем жильцам нашего дома переезжать. Агния Сергеевна переехала на проспект Мира, Антон с его мамой и мы переехали в один дом, в Беляево-Богородское.
Это было необыкновенно удачно, что мы снова оказались с ним в одном доме: они получили однокомнатную, а нам дали целых три комнаты с раздельным санузлом и большой лоджией, на которой дедушка сразу же решил развести цветы.
Правда, район был новый, необжитой и такой далекий от родной нашей Масловки! Зато там был хороший лес, еще лучше, чем наш Тимирязевский, деревья доходили почти до нашего дома, и утром я просыпалась от пения птиц совсем как, бывало, на Масловке.
Пришлось нам с Антоном записаться в новую школу. Антон утверждал:
— Все новое интересно.
А я не соглашалась. Я скучала по нашей школе, по своим подругам.
Но Антон уверял меня, что в конце концов я привыкну, иначе и быть не может. Впоследствии так оно и оказалось.
Антон продолжал учиться у моей мамы. Он уже играл мазурки Шопена и прелюды Рахманинова. И, как и раньше, приходил к нам упражняться на рояле. Я слушала его с удовольствием, потому что слушать прелюды и мазурки было куда интереснее, чем гаммы.