Страница 9 из 18
— Кто из вас, ребята, читал книги товарища Залка? — спросил Гриша.
— Я! — первой отозвалась Валя. — Я читала повесть «Храбрый портняжка».
— А я читал «Добердо», — сказал Роберт.
Мы всей гурьбой провожали его до дома. Он жил в переулке возле Кропоткинских ворот. Всю дорогу он шутил, расспрашивал нас о том, как мы учимся, как проводим время, какие книги читаем, пишем ли стихи.
Сказал нам, что у него есть дочка Талочка. Так он прозвал ее, а на самом деле ее звали Наташа. Обещал в следующий раз приехать к нам в школу вместе с ней.
Долго не смолкали в школе разговоры о Мате Залка. Мы часто вспоминали о нем и надеялись увидеть его еще не раз в стенах школы.
Но больше он не приезжал к нам. Конечно, никто из нас не знал тогда, что доблестный «генерал Лукач», храбрый командир испанской народной армии, о котором так часто писали газеты, и есть наш московский друг, венгерский коммунист, писатель Мате Залка.
Он геройски погиб под Уэской в июне тридцать седьмого года. Погиб, оплакиваемый тысячами бойцов интернациональных бригад, тысячами и сотнями тысяч испанцев.
Но об этом мы узнали много позднее.
8
Зимой к нам в школу пришел новый директор. Он появился однажды утром в нашем классе — высокий, плотный, широкой кости человек, показавшийся нам уже довольно пожилым. Ему было в ту пору, должно быть, не больше сорока лет.
Шел урок русского языка и литературы. Учительница Марина Павловна, худая, с постоянно красным острым носиком, очень педантичная и придирчивая, разбирала с нами образ Татьяны Лариной.
Мне хочется несколько слов сказать о Марине Павловне.
Бывают люди, которые живут, что называется, от сих до сих. Все у них расписано, разграфлено, разложено по полочкам. Кажется, улыбаются или сердятся они тоже в силу известного только им, точно составленного расписания.
Марина Павловна была словно бы навечно затянута в жесткий корсет определенных слов, формулировок и положений.
И, казалось, все человеческое чуждо ее худому, строгому существу, и язык, которым она изъяснялась, был такой же сухой, бесцветный, как и в любимых ею учебниках.
Мы тосковали на ее уроках. Сколько раз, бывало, начнешь своими словами рассказывать содержание какого-либо рассказа или стихотворения, как она тут же взмахнет сухонькой ручкой: «Говори так, как написано в учебнике».
И мгновенно погаснешь и поневоле выдавливаешь из себя стертые, неудобоваримые слова о том, что Лариса Огудалова является представителем уходящего дворянского класса, а Паратов — представитель нового, нарождающегося купечества и что конфликт между ними есть порождение столкновения двух классов тамошнего общества…
Итак, был урок литературы, и Марина Павловна вызвала к доске Лешку и попросила описать образ Татьяны Лариной.
Лешка очень любил Пушкина. Не раз говорил он, что Татьяна — любимая героиня поэта, что нет, пожалуй, во всей русской литературе образа выше, чище, прекраснее Татьяны.
Он так и сказал:
— Самая изо всех прекрасная женщина — это Татьяна. Наверно, сам Пушкин любил ее больше всех своих героев…
Но Марина Павловна немедленно остановила его.
— Ты что, прочитал это в учебнике? — спросила она.
— Нет, — ответил Лешка. — Я так считаю.
Чуть заметная улыбка мелькнула на ее тонких губах.
— Это ты считаешь? А как считают авторы учебника литературы? Может быть, вспомнишь?
И в этот момент в класс вошел незнакомый человек. Он улыбнулся, сказал: «Продолжайте, пожалуйста», и на цыпочках пробрался назад, сел на последнюю парту.
К нам не раз приходили на занятия работники роно и Мосгороно, и потому мы не обратили на него особого внимания.
Он сидел, положив голову на руку, и внимательно слушал то, что происходило на уроке, поглядывая на нас быстрыми узкими глазами.
Лешка молчал.
— Я жду, — сказала Марина Павловна.
— Татьяна Ларина — типичный представитель… — громким шепотом подсказала Валя. — Тесно связана корнями с сельским дворянством…
— Татьяна Ларина — типичный… типичный, — пролепетал Лешка. — Тесно связана… Я не могу так! — решительно сказал он. — Не могу!
— Не выучил урока? — спросила Марина Павловна.
Лешка вдруг взорвался, заговорил сбивчиво, взволнованно:
— Я не могу так… Татьяна Ларина — самая замечательная женщина. Я не хочу говорить о ней так!
Марина Павловна подняла руку.
— А ты что, лично знаком с нею?
Мы, конечно, рассмеялись. Но Лешкино лицо было серьезным. Серьезным и грустным.
— Я незнаком с нею! — резко ответил он. — Только я не могу называть ее представителем!
— Садись, — коротко сказала Марина Павловна и вывела в журнале против его фамилии жирный «неуд».
Лешка молча сел на свое место, а она вызвала Зденека.
Зденек знал урок назубок.
— Крепостническая среда и дворянское окружение оказали на Татьяну свое влияние, — лихо пробарабанил он. — Как и ее сестра Ольга, она воспитывалась в тепличной обстановке, далекой от нужд народа…
Марина Павловна слушала его, одобрительно кивая головой в такт его словам.
— Одну минуточку, — раздался голос с последней парты, и мы все повернулись назад. — Скажи, а ты помнишь, какой стала Татьяна после замужества?
Это спросил незнакомец, пришедший в класс.
Зденек усмехнулся, стараясь поймать взгляд Марины Павловны.
— Какой стала? Генеральшей.
— И только-то?
Глаза этого человека откровенно смеялись.
— Пушкин сказал об этом куда ярче… — И он прочитал негромко, наклонив голову:
Он замолчал. Мы молча смотрели на него.
— Вы кто, товарищ? — сдержанно спросила Марина Павловна. — Новый сотрудник роно?
— Примерно, — ответил он. — Я новый директор. Покровский моя фамилия.
Тонкий красный нос ее покраснел еще сильнее.
— Вот как, — сказала она, деланно улыбаясь. — А мы сегодня, как видите…
— Вижу, — вежливо сказал он. — Продолжайте, пожалуйста…
Новый директор стал ходить с нами в туристские походы: то в Загорск, то в Волоколамск или в Клин.
Обычно мы загодя готовились к походам, брали с собой котелки для ухи, соль, хлеб, перец, картошку.
Рано утром собирались в школе. Виталий Валерьянович уже поджидал нас.
— По коням, — говорил он.
И мы строились в пары и шли улицами по-утреннему тихой Москвы, и кто-нибудь запевал песню:
Еще редкие прохожие провожали нас взглядом.
А мы шли гордые, печатая шаг, и сами себе казались очень красивыми, очень ловкими и, само собой, заслуживающими внимания.
Где-нибудь в лесу, на поляне, или на берегу реки устраивали привал.
Темные деревья, которые кажутся особенно загадочными и таинственными в сумерках; искры, летящие от костра в вечернее небо; звезды, переливающиеся между ветвей…
Трещат еловые сучья, пахнет расплавленной горячей смолой, лавровым листом из котелка, в котором варится уха; огонь освещает наши лица, наши блестящие глаза. Виталий Валерьянович сидит, поджав под себя ноги, иногда мешает ложкой в котелке, пробует на вкус.
— Хороша уха! — щелкает он языком.
Однажды Виталий Валерьянович предложил нам сыграть в следопытов-разведчиков.
Мы разделились на две группы — белых и красных. И началась борьба за поиски военного донесения, которое было спрятано в каком-то дупле одного из деревьев.
Это была очень увлекательная игра. Мы ползали по шершавым, пахнувшим хвоей дорожкам, выслеживая друг друга, оставляя за собой приметы, по которым союзники могли отыскать один другого, — сломанную ветку, оторванную пуговицу, шерстинку, завязанную на кусте.