Страница 63 из 64
— Я чуток повыше, на самый чуток…
Она рассказала о том, как он умер. Смерть его была легкой, в одночасье. Пришел с завода, присел за стол, видно, хотел сказать что-то, внезапно опустил голову, захрипел. И все.
Говорила она обо всем этом просто, с тем философски осмысленным и мудрым спокойствием старых русских людей, которые в предчувствии недалекого своего конца относятся к смерти как к неизбежности, равно ожидающей каждого, живущего на земле.
А мне все думалось, вот сейчас откроется дверь, войдет дядя Вася; сперва будет долго, со вкусом плескаться под краном, смывая с себя заводскую копоть, а потом сядет за стол, обеими ладонями охватит горячий стакан с крепким, заваренным так, как он любит, чаем, скажет мне:
— Вот что я бы хотел тебе посоветовать…
Я посмотрела на тетю Лелю. Глаза ее были устремлены на дверь, тоненькая морщинка вспухла на лбу. Может, и ей подумалось в этот миг то же самое, что и мне…
Вечером мы отправились с нею в театр. Долго рассказывать, как я добывала билеты, разумеется, в Художественный театр на спектакль «Анна Каренина». Очень хотелось, чтобы моя тетя Чайпить посмотрела именно этот спектакль.
Мы вышли из дому часа за полтора до начала: тетя Леля была копуша и, главное, очень боялась опоздать.
Несмотря на ранний час, к нам уже на улице Горького то и дело подходили жаждущие, одинаково вопрошая:
— Нет ли лишнего билета?
— Все как было и до моего отъезда, — сказала я. — И тогда тоже возле театров вечно спрашивали билетик…
— Это у нас в Москве так заведено, — с гордостью ответила тетя Леля.
Нарядные девушки, я машинально отметила, что мода, во всяком случае, изменилась, кругами вышагивали вокруг театра, держа под мышкой завернутые в газеты или в целлофановый мешок туфли.
Одна женщина, крохотная, ростом с семилетнюю девочку, одетая в малюсенькое пальто, подбегала к каждому входившему в подъезд театра и спрашивала одно и то же:
— Нет ли билета? Все равно какого, хоть на балкон или на галерку?
Она была уже немолодой, удручающе некрасивой, маленькое лицо сплошь в морщинах, глубоко посаженные обезьяньи глаза.
Я на ходу ответила ей:
— Нет ничего…
А тетя Леля замедлила шаг, шепнула мне:
— Ты только глянь. Вот оно, горе на двух ногах…
— Какое горе? — Я не поняла. — Чего вы там еще увидели?
Она кивнула на карлицу.
— Гляжу на нее и думаю: так вот, наверно, и прожила, бедняга, всю как есть жизнь уродцем, так и состарилась, и одна утеха, одна отрада — пойти в театр…
Я испугалась, как бы тетя Леля не вздумала отдать свой билет, чего доброго, с нее станет, потащила за рукав подальше от карлицы.
— Пойдем пройдемся, еще есть время…
Но она все смотрела на маленькую старушку, глаз от нее не могла отвести, и я подивилась про себя: как это она всегда все видит, многие из нас пройдут мимо, ничего не замечая, а если и заметят, так беспечально забудут, но она не пройдет равнодушно, не забудет…
Почему? Почему же она вот такая, какая есть? Непохожая ни на кого другого?
Вспомнилось, как она однажды сказала мне:
— Я так понимаю: надо к каждому человеку, какой бы он ни был, с добром идти, искать в нем добро, потому, что ищешь, то и находишь, добро ищешь — добро же и найдешь…
Мы прошлись по узенькому переулку, который назывался проезд Художественного театра, вышли на Пушкинскую. Потом снова повернули обратно, к театру.
Она шла, мелко семеня ногами, обычная, с виду ничем не примечательная, уже старая женщина, а я все поглядывала на нее и вспоминала, как вхожу к ней в дом тогда, в тот самый первый раз, и она расставляет на столе чашки, обещающе говорит:
— Сейчас мы с тобой будем чай пить…
Я увидела ее такой, какой она была в ту пору, и невольно вдруг вспомнились мне мальчик из Конотопа, счастливая хозяйка маленького домика на Цимле, кассирша с Ленинградского вокзала, все те открытые душевные люди, которые вот так же вот, не умея пройти равнодушно мимо, хотя бы ненадолго согрели меня и заставили поверить в бескорыстную силу доброты.
— Ну, чего задумалась? — спросила тетя Леля. — Пошли, а то, гляди, опоздаем…
И мы поспешили к театру, потому что уже на улице был слышен первый звонок.
КОГДА ПРОЧИТАНА КНИГА…
Перевернута последняя страница… И я (как бы вместе со всеми юными и взрослыми читателями этой книги!) размышляю о судьбах ее героев и о творчестве писательницы, которое хорошо знаю.
Все, что пишет Людмила Уварова, все ее повести и рассказы проникнуты добротой и как бы являют собой проповедь благородства и рыцарства. Вспомним наиболее популярные ее произведения: «Сумерки после полудня», «На днях или раньше», «Будет музыка…». Главные действующие лица всех этих повестей — люди, одухотворенные добротой, этой «мудростью сердца», как говорил Бетховен. Но писательница не бездумно добра: она уверена, что хорошо должно быть не всем подряд, что хорошо должно быть х о р о ш и м.
Вот Наташа Гончарова из рассказа «Забот полон рот»… Совсем еще юная, недавно окончившая школу, она добровольно, следуя велению сердца, взваливает на хрупкие свои плечи заботы о матери. И мы верим: она так же протянет руку помощи и другому человеку, который в этой руке будет нуждаться. Бескорыстная, лишенная какого-либо расчета доброта вершит всеми ее поступками.
Тетя Леля, героиня рассказа «Тетя Чайпить», — человек, которому до всего есть дело, который не может, просто не умеет оставаться равнодушным к «чужой» беде, «чужой» судьбе. Она лишена даже малейших примет эгоизма, потребительского отношения к жизни.
Важно, что Людмила Уварова не «прокламирует» все эти качества своих героев, не «провозглашает» их, а показывает, раскрывает в поступках, в действиях. Сдружившись с ее героями, думаешь: пусть побольше будет на земле таких вот душевно богатых людей!
Повесть «Мытная улица», не раз переиздававшаяся и популярная у нашей молодежи, — это лирическое воспоминание о юности. Это рассказ о сверстниках автора, многие из которых, едва окончив школу, ринулись на поля сражений, чтобы защитить Отчизну, родной дом, все, что любили, чему были преданы.
Многие из них успели в жизни только о д н о: спасти пашу землю. Таков и особенно запомнившийся мне Витька — мальчишка, геройски павший в бою. Это о нем и о многих его сверстниках с Мытной улицы сложена песня, поведавшая сегодняшнему юному поколению о «Сережке с Малой Бронной и Витьке с Моховой». Именно Витька и его сверстники, ставшие защитниками родного Отечества, представляются мне самыми дорогими автору героями. Потому и читателям они более всего дороги! Стало быть, Людмила Уварова сумела одухотворить наши сердца с в о е й любовью, с в о и м восхищением перед подвигом совсем еще юных граждан… Г р а ж д а н — в истинном смысле этого высокого слова!
Судьбы героев «Мытной улицы» опалены войной, трудны, порою трагичны… Но это люди несгибаемые, верные в дружбе, целеустремленные и бесконечно внимательные, чуткие к тем, кто заслуживает заботы, кто нуждается в поддержке и защите.
Повесть «Истории от первого лица» — это исповеди, не просто рассказывающие о жизненных ситуациях, но прежде всего воссоздающие самобытные человеческие характеры. А ведь воссоздание характеров — пожалуй, самое трудное в литературе.
Я давно слежу за творчеством Людмилы Уваровой. Ее перу принадлежат многие повести и рассказы, и, если не ошибаюсь, на ее «счету» — десятки книг. Все эти произведения как бы объединены праведным стремлением вырастить молодых читателей людьми честными, неподкупными, умеющими сострадать (нет, не себе: это умеет каждый!), а беде, трудностям другого человека — близкого или дальнего.
Этот сборник Людмилы Уваровой, я уверен, достойно послужит делу воспитания молодых гуманистов. А ведь воспитание, как утверждал В. Белинский, «великое дело: им решается участь человека». Участь… Это значит — судьба!
Анатолий Алексин