Страница 17 из 64
Я открыла дверь и увидела сына.
— Что, не ждала? — спросил он.
Прошел в комнату, сел в кресло напротив моего стола, вынул пачку сигарет, закурил.
Мне сразу показалось, что он явился неспроста и не знает, как начать разговор. Впрочем, подумала я, может быть, мне это только кажется…
Однако нет, мне это вовсе не показалось. Он выкурил сигарету, аккуратно погасил ее о дно пепельницы. Хотел было закурить другую, но я остановила его.
— Сделай передышку, не кури подряд.
— Хорошо, не буду, — покорно промолвил он, и вдруг эта покорность больно отозвалась в моем сердце. Я уже почти уверилась: что-то случилось, что, я еще не знаю, но ничего хорошего, это уж как пить дать.
И я не ошиблась.
Он посмотрел на меня и сказал негромко:
— Я только что от Милы.
— Вот как, — сказала я, — сам к ней решил пойти или она тебя вызвала?
— Не имеет значения, — ответил Игорь, и я мысленно согласилась с ним. В конце концов, в самом деле неважно, он ли пришел к ней по своей доброй воле, или она вызвала его к себе.
— Мила меня огорошила, — начал Игорь. — Можешь себе вообразить, она сказала, что Юрка не мой сын.
— Как не твой? А чей же?
Он не слушал меня.
— Не мой сын, может ли быть такое, посуди сама? Юрка, мой сын, оказывается, совсем не мой ребенок, а чужой навсегда и навеки!
Я подумала было, что Игорь шутит, потом глянула в его сильно побледневшее, словно разом осунувшееся лицо (и как это я сразу не заметила, что он изменился) и поняла: то, что он говорит, правда.
Нет, я не знала, не могла знать, сказала ли Мила правду, или это все было почему-то придумано ею. Но я поверила Игорю, что Мила произнесла именно эти самые слова.
— Она сошла с ума, — сказала я убежденно. — Честное слово, просто-напросто…
Он не слушал меня, хмуро сдвинув брови, барабанил пальцами по колену. Это была его давняя детская привычка: в минуты волнений хмуриться и барабанить пальцами по колену.
Потом он вынул новую сигарету, закурил, и я уже не пыталась остановить его. Пусть курит, пусть, если это может хотя бы в какой-то степени успокоить…
Машинально я выдвинула ящик стола, за которым сидела. И первое, что бросилось в глаза, Юрка, его лицо. Глядит на меня чуть исподлобья, губы полуоткрыты, между бровями залегла едва заметная складочка.
Эта карточка самая моя любимая. Сколько ему было тогда лет? Кажется, семь. Да, ровно семь и полтора месяца. В тот год он впервые пошел в школу.
До сих пор помнится мне день первого сентября, как бы пропахший ядреным, свежим запахом спелой антоновки и нежным ароматом цветов, которые несли школьники. И у нашего Юрки тоже в руках букет розовых гвоздик. Он держит букет крепко, слегка наклонив его, словно пику. Брови сдвинуты, глаза сосредоточенны и серьезны.
Он кивнул нам, провожавшим его, — мне, матери, отцу — и пошел к школе не оборачиваясь.
Мила сказала:
— Какой же он все-таки маленький…
— Ну, не такой уж маленький, — заметил Игорь.
— Нет, маленький, — упрямо повторила Мила, неожиданно слезы блеснули в ее глазах. — Наверно, он будет самым маленьким в классе, — с горестной убежденностью проговорила она. — Все будут обижать его, маленьких всегда обижают…
— Вот еще, — возмутился Игорь. — Уж ты скажешь…
Мне тоже захотелось плакать. Я представила себе на миг Юрку, самого маленького, беззащитного в классе, и силой заставила себя удержаться от слез.
А он все шел не оборачиваясь и скрылся в толпе школьников, которые, как и он, пришли в «первый раз в первый класс».
Потом случилось так, что все наши волнения и тревоги оказались напрасными. Уже с третьего класса Юрка начал безостановочно расти, к четырнадцати годам вымахал ростом чуть ли не выше Игоря, и я надеялась, что он не остановится: будет расти еще и еще.
Игорь говорил:
— Кем он станет, не знаю, но баскетболист, надо думать, получится из него отменный — радость команды и ее надежда…
Мила жаловалась, что не напасется на него рубашек, джинсов, обуви и трусов, почти мгновенно из всего вырастает.
…Игорь вынул новую сигарету. Я встала, открыла форточку. Мой немой, но в достаточной мере выразительный и красноречивый укор отрезвил Игоря.
— Прости, мама, — виновато сказал он. — Я тут надымил у тебя.
— Ты же обещал бросить курить. — напомнила я. — Где же твое слово?
— Брошу, — сказал он.
— Когда?
— Со временем.
Юрка обычно говорит: «Со временем или раньше».
Как хорошо, что Юрка не курит! Я знаю, он не обманывает меня, он бы признался, если бы курил. Но нет, не курит и не курил ни разу…
Он виделся мне в этот миг как живой, словно бы находился здесь, рядом, возле нас, знакомая до последней родинки — длинная, всегда загорелая шея, сильные мальчишеские руки, крупный рот, складочка между бровей, выгоревшая от солнца прядь надо лбом…
Казалось, он вплотную приблизился в этот миг ко мне, говорил что-то, хмурился я снова улыбался…
Рука об руку с Юркой я шла по дороге, ведущей назад, в прошлое. Я снова сидела рядом с ним за столом, он писал свои примеры и предложения, а я проверяла и находила ошибки, он злился и снова писал в тетради, и я опять проверяла то, что он написал.
Я провожала его на каток, кутала ему горло шарфом и знала, что, выйдя на улицу, он мгновенно сдернет шарф и быстро забудет все мои советы и наставления.
Он оказался превосходным баскетболистом — я ходила в спортзал тайно от Юрки поглядеть на него; и рыскала по всей Москве, искала ему подарок ко дню рождения; и навещала его, когда он болел, ставила ему горчичники на его сильную загорелую спину со знакомой, похожей на изюминку, темно-коричневой родинкой между лопатками; и кипятила ему молоко, а он незаметно выливал молоко в цветочный горшок.
Я спросила Игоря:
— Ты что, стал меньше любить своего сына?
— Меньше? — переспросил он.
— Ну да, меньше, после слов, которые сказала Мила?
— Я хочу знать правду, — ответил он.
— Правда одна, — сказала я. — Одна-единственная, справедливая и неделимая.
— Именно?
— Юрка был и остался твоим сыном, — сказала я. — Понял? Был и остался.
Он взял мою ладонь, прижал к своим губам, я кожей ощутила сухой, неровный жар век, шероховатость щек.
— Мама, — сказал Игорь, — что же мне делать? Скажи, что?
— Перестань! — строго заметила я. — Что это такое? Вдруг раскис, как желе, сам же учил Юрку никогда, ни при каких обстоятельствах не пищать! — Он опустил мою руку. Я повторила: — Юрка был и остался твоим сыном.
Он медленно покачал головой.
— Если бы это было так на самом деле…
— Это так, и только так и не иначе! — Я чувствовала, что голос мой звучит непререкаемо убежденно и строго. — Только так, и все! И хватит об этом. Слышишь?
— Слышу, — ответил Игорь. — Слышу, бабкин.
Он улыбнулся и вдруг, разом, в один миг стал казаться моложе. Много моложе.
— Конечно, бабкин, — сказала я. — Кто же я еще? Разумеется, бабкин, и никто другой…
ВНУК
Лошадь сказала:
— Даже странно подумать, что наше время когда-нибудь будут называть средними веками.
— Ты в этом уверена? — спросил я.
— Пожалуй, — ответила она, — почти на все сто, ну на девяносто. Пройдет очень много-много лет, и, может быть, придумают какое-то новое летосчисление и напишут черным по белому: «В средние века в Москве была Олимпиада, и со всего мира в Москву съехались тысячи спортсменов», и еще напишут, что именно в средние века началось освоение космоса.
— Как думаешь, где будут жить люди тогда, на Земле или же где-то в космосе? — спросил я.
— Кто где захочет…
— Если бы я жил в то время, я бы непременно поселился бы на Марсе, — сказал я.
— И я тоже. Я прочитала недавно «Аэлиту» Алексея Толстого.
— Интересно?
— Ничего.
— Дай почитать.
— Со временем. Сейчас Мурзилка читает, — сказала Лошадь.
Мурзилка — ее младшая сестра, по-моему, ей еще куда как рано читать про Марс. Впрочем, дети растут теперь очень быстро, мой бабкин считает, что вдвое быстрее, чем раньше.